Далее... (сборник)

Потом драматург заводит, стоя в воде, разговор с низкорослой женщиной, которая сидела под зонтом рядом с нашим героем, и выходит на берег точно информированный. Он улыбается и хмурится одновременно, как будто и слегка расстроен тем, что все получилось шиворот-навыворот, и доволен, даже важничает оттого, что добыл ценные сведения.

— Не угадали! — сообщает он. — На этот раз попали пальцем в небо!.. Оказывается, обыкновенный хирург. Ленинградец. То есть совсем не обыкновенный. Нейрохирург. Делает тяжелые операции на мозге. Пишет докторскую диссертацию. «Не человек, а чистое золото», как выразилась эта женщина. Она его двоюродная сестра, а с нею муж. Оба — мастера по текстилю. Все четверо каждый год вместе ездят отдыхать. Что касается кокетливой дамочки — это не просто кокетливая дамочка. Переводчица с испанского. Объездила весь мир.

Вот так-так! Опростоволосились, значит!

— Что же он все молчит, ты не спросил?

— Спросил.

— Ну и что?

— Ничего. Она ответила: просто так. Не любит болтать попусту.

Сатирик подводит итог:

— Да… Не угадали… Быть по сему!

— Боюсь, мы не впервые не угадываем, — меланхолически протянул поэт.

— Ну что поделаешь? Пойдемте. Лучше пойдемте познакомимся с ними!

Слегка пристыженные и одновременно довольные, мы подходим к большому раскрытому зонту…

ПУСТЯК — УКУС ПЧЕЛЫ

Первые осенние дни.

На дворе ласковое тепло. Дома живительная прохлада. Свежо и солнечно.

Повсюду пахнет виноградом, арбузными корками, сливами, всей благодатью земли.

Заблудившиеся пчелы залетают из садов в город, бьются в оконные стекла, врываются в открытые двери. Жужжат внутри домов, в каждом из которых, не сглазить бы, есть чем полакомиться и что лизнуть — не хуже, чем в щедром саду.

Зажужжало и у меня на шее, где-то возле уха. Удар ладонью, отбрасываю руку и вижу, как пчела-самоубийца, оставившая свою силу на моем пальце, еле живая, улетает куда-то умирать. Я потираю палец и моментально забываю об этом происшествии. Пустяк — укол пчелы. О чем говорить?

И —

Вспоминаю детство. Это было в канун еврейского Нового года. Я уже довольно большой мальчик. Мама ставит на стол миску с виноградом. Я вбегаю с улицы, протягиваю руку к миске, и пчела, затесавшаяся между гроздьями, впивается жалом в мой палец. Что тут поднялось! Мама отсосала яд, присыпала ранку сахарным песком, наложила компресс, я плакал, всхлипывал. Все вокруг, ходуном ходило.

Каким сильным и закаленным стал я на старости лет!

СТРАХ БОЖИЙ

Обычно мы называем это чувство «страх божий», «страх перед высшей карой».

И таким образом утешаем себя.

Но на самом деле это просто страх. Страх, который живет в любом существе, летает оно или ползает.

Дрожь каждой пичужки и каждого червячка.

Желаю вам, дети, чтобы вы выросли добрыми людьми, чтобы вам было хорошо на земле. Но больше всего я вам желаю, чтобы вы никогда не знали этого «божьего страха».

Человек, если подумать, не червячок и даже не птичка.

ЖИЗНЬ

Бабуся принесла в корзинке живых карасиков.

Она их вывалила в кухне на стол, рыбки надували щеки, приоткрывали ротики, смотрели круглыми стеклянными глазами. Они били хвостами, кидались в разные стороны, прыгали и прыгали.

Потом бабуся надела передник.

Она соскребла с карасиков чешую, вскрыла брюшки, почистила.

(«Пузырьки» она отдала нам, и мы их давили ногами.) Рыбок она старательно промыла под краном, подсолила. Но как только она выпускала карасика из рук, он снова все прыгал и прыгал.

Наконец бабуся поставила на плиту сковородку, полила ее подсолнечным маслом. Карасиков она обваляла в муке, приперчила и начала жарить.

Горячее масло шипело, брызгало, потрескивало. А карасики на сковородке все еще прыгали.

СНЕГ

Заснеженные деревья. Заснеженные крыши. А снег все сыплет и сыплет.

Голова у меня снежная, лицо снежное, одежда снежная. Я не я. Я — снежный человек.

Снежно-белый и снежно-чистый. Как сплошной снег, как снегопад. Заснеженные дети вырастают рядом со мной. Заснеженные дети оглаживают мне бока, округляют мне щеки, вставляют мне угольки-глаза, засовывают мне в рот ветку — люльку.

Заснеженные дети пляшут вокруг меня и радуются мне.

Вдруг снег перестает падать. Выходит горячее солнце. Заснежен теперь только я один.

Солнце греет, шпарит, и снежный человек тает, тает…

Я чувствую, как у меня отваливается рука. Голова оседает в плечи. Я рассыпаюсь. Я превращаюсь в беззащитную плоскую горстку снега.

Кто-то проходит и ногами разбрасывает серую горстку.

ТОПОЛЬ У АПТЕКИ

Когда мне доведется побывать в Новых Аненах, я подойду к аптеке, остановлюсь у высокого тополя, буду смотреть на гладкие разросшиеся ветви, на серебристо-зеленые нежные листья его и поклонюсь ему, передам привет от Веры Владимировны.

Она просила меня:

— Если вы когда-нибудь будете в Новых Аненах, не затруднитесь подойти к аптеке и передать поклон моему тополю!

Я познакомился с Верой Владимировной в столовой санатория. Она в белом халате переходила от столика к столику с блокнотом в руках и каждого в отдельности расспрашивала, нравится ли ему еда, точно ли он придерживается предписанной диеты, какие у кого претензии.

Обыкновенная диетическая сестра. Обыкновенное русское лицо. Белизна халата не скрывала ее возраста: несколько морщинок у рта, слегка воспаленные глаза, чуть деформированный овал, следы усталости — женщина за сорок.

Мне она особенно обрадовалась:

— О, мы с вами почти земляки!

— Вы родом из Молдавии? — оживился и я.

— Жила в Молдавии. Восемь лет. Первые восемь лет после войны.

— В Кишиневе?

— И в Кишиневе часто бывала. Я слышала, он стал очень красивым, большим городом. А каким же он был разрушенным, мрачным. Я жила в районе. В Новых Аненах. Вы когда-нибудь там были?

— Конечно. И не раз.

— Свои лучшие молодые годы я оставила в Новых Аненах. Вы, может быть, обратили внимание — у самой дороги, посреди Новых Анен — аптека с раскидистым тополем у входа? Ой, да как же нам далась эта аптека!.. Легко ли было строить в ту пору! Ни гвоздочка, ни стекла для окон, крышу настелить не из чего, все приходилось где-то добывать.

— Вы тогда работали на стройке?

— Нет. После фронта и окончания медицинских курсов меня направили в Новые Анены заведовать аптекой. Вы, наверно, полагаете, что в Новых Аненах меня ждала отстроенная, приготовленная для меня аптека? Господи, как же мы тогда намучились в этих Новых Аненах! Сколько хвороб навидались, нищеты! Сколько мы пережили в один этот голодный год! Зато как не хотелось потом уезжать! Лучшие годы оставила я в Новых Аненах. Но когда моего мужа перевели сюда, в Крым, пришлось собираться и ехать. Как же иначе?