Дальнейшие похождения царевича Нараваханадатты
Шрифт:
Когда заявил ей так вор, ничего не оставалось купеческой дочери, как поведать ему всю свою историю. А потом попросила она его: «Отпусти меня хоть ненадолго, чтоб остаться мне правдивой. Жди меня здесь, и я быстро вернусь к тебе. Не обману я тебя. Вот тебе мое слово!» Выслушал ее вор, решил, что верна она слову, и отпустил ее, а сам остался на этом же месте в ожидании ее возвращения.
Она же поспешила к купцу Дхармадатте, а тот хоть и желал ее страстно, но, видя, что пришла она одна и стоит перед ним, и расспросив ее о том, что с ней было, подумал и промолвил: «Что ж, рад я, что ты своему слову верна. Но что мне в чужой жене? Пока тебя никто не видит, ступай, как пришла». Отпустил он ее, а она, сказав: «Так тому и быть!» — поспешила к вору, ожидавшему ее на дороге. «Расскажи мне, — попросил он, — что было с тобой, когда ты от меня ушла?» И она поведала ему, как отпустил ее купец. Сказал ей вор: «Уж если он тебя отпустил, то и я так же поступлю. Верна ты слову своему, ступай домой со всеми своими украшениями!» Отпустил Он ее и пошел за ней следом, оберегая, а она поспешила домой к мужу, радуясь тому, что не пришлось ей нарушить добродетель. Тайком проникла она, добродетельная, в дом, а он, увидев
Поведал царю эту историю на кладбище ветала и снова говорит Тривикрамасене: «Скажи мне, повелитель людей, кто из них истинно благороден — вор или купцы? Если знаешь, да не скажешь, разлетится твоя голова на сто кусков!»
Выслушав это, снова нарушил молчание царь и ответил ветале: «Конечно же, вор, а не оба купца. Муж, правда, разрешил ей, такой красавице и к тому же только что выданной за него, уйти. Но как может благородный человек держать жену, привязанную к другому? Тот, другой, отпустил ее из-за опасения, что муж, зная, что случилось, на следующее же утро расскажет все царю. К тому же страсть его от времени ослабела. Но вор, действующий под покровом ночи, отчаянный, для которого злодейство — ремесло, заполучивший эту драгоценность в образе женщины, отпускает ее — вот воистину благородный человек!»
Мгновенно соскочил с его плеча покойник с веталой и тотчас же оказался на своем месте, а раджа с нисколько не ослабшим упорством снова пошел за ним, как прежде, чтобы принести туда, куда было условлено.
Волна восемнадцатая
Снова вернулся царь Тривикрамасена к дереву шиншапа и, взяв труп с веталой, пошел выполнять обещанное. Но как только он двинулся, опять заговорил ветала, сидя на царском плече: «Расскажу я тебе, царь, одну любопытную историю, а ты слушай
В давние времена правил в Удджайини раджа Дхармадхваджа, и было у него три жены, весьма любимые и желанные, и все они были из царского рода. Имя одной из них было Индулекха, другой — Таравали, а третьей — Мриганкавати. Все три обладали ни с чем не сравнимыми достоинствами, и счастливо жил с ними раджа, одолевший всех своих врагов.
Однажды, когда наступил праздник весны, пошел он со своими возлюбленными в сад развлечься. И когда смотрел он на лианы, отягченные цветами, казались те лианы похожими по очертанию на лук Бестелесного [153] , а вереницы пчел напоминали тетиву, сплетенную для того Весной. И слушал он при этом раздававшиеся среди деревьев голоса кокилей [154] , подобные повелению Рожденного в душе наслаждаться единственно радостью любви. Раджа, подобный Индре, угощал своих жен хмельным питьем, которое воистину дает жизнь Кандарпе, богу любви. Радже особенно приятно было пить те напитки, которые были испробованы его возлюбленными, облагородившими их благоуханием своего дыхания и подкрасивших краской со своих губ.
153
Бестелесный, Рожденный в душе — эпитеты бога любви.
154
кокил — индийская кукушка.
Когда потянулась игриво к волосам раджи Индулекха, у нее из-за уха упал на ее бедро лотос, и от него тотчас же образовалась рана, и царица вскрикнула: «Ах! Ах!» — и упала без памяти. И раджа, и свита встревожились и кинулись обмахивать ее, опрыскивать водой — и привели в чувство. А вернувшись в столицу, послал раджа к ней врачевателей, и те наложили на рану целебную повязку и исцелили ее с помощью разных чудесных снадобий.
Вечером же, убедившись, что она поправляется, поднялся раджа со второй женой Таравали на крышу дворца, и, только та уснула в его объятиях, упали на ее тело, когда ветерок откинул ее одежды, пробравшиеся сквозь решетку лучи луны. Тотчас же проснулась она с криком: «Ой, горю я!». В тот же миг, обеспокоенный, проснулся раджа и воскликнул: «Что это?» И увидел он, что на теле ее появились волдыри, как от ожога. Спросил он ее, и прошептала в ответ царица Таравали: «Это у меня оттого, что лучи месяца упали на мое обнаженное тело». При этих словах разрыдалась она, а он, обеспокоенный, позвал слуг, и те в тревоге сбежались отовсюду. Повелел он им, чтобы изготовили для нее ложе из лотосовых волокон и смазали тело ее сандаловой мазью.
Узнав о случившемся, третья его жена, Мриганкавати, решила идти к нему и вышла из своих покоев. А как вышла она, тотчас же услыхала в ночной тишине, не нарушаемой ни одним звуком, что где-то далеко на дворе кто-то толчет рис пестом. И только лишь слух ее уловил этот звук, как простонала она: «Ой, умираю я!», — и, страдающая, газелеокая, упала на дорогу, ломая руки. Тогда прислуга привела ее в покои, и упала она, плачущая, на ложе. И увидали тогда ее слуги, заливающиеся слезами, что руки у нее покрыты синяками и царапинами, словно белые лотосы черными пчелами. Доложили они обо всем радже, а тот поспешил, перетревожившись, к ней и спросил ее, светоч добродетели: «Что это?» Она же показала ему руки и, плача, проговорила: «Услышала я, как пестом где-то рис дробят, и вот от звуков тех ударов руки мои покрылись синяками и царапинами!» И тогда приказал царь смазать ей руки сандаловой мазью и прочими снадобьями, а сам стал сокрушаться. «У одной рана от упавшего лотоса, у другой на теле ожоги от лунных лучей, а у третьей всего лишь от еле слышного звука такие синяки и ссадины на руках! Ох, видно, по воле судьбы у всех моих любимых их великое достоинство — чувствительность— обернулось пороком!» С такими мыслями ходил он всю ночь из одних покоев в другие, и казалось
ему, будто ее три стражи обратились в сто! А на следующее утро лекари и костоправы взялись за дело, и зажил он, как прежде, в окружении своих выздоровевших жен».Когда, сидя на плече у Тривикрамасены, закончил ветала эту чудесную историю, спросил он у царя: «Исполнится то проклятие, о котором прежде я говорил, если ты, зная, не скажешь, какая из этих царских жен самая чувствительная». И ответил ему на это Тривикрамасена: «Конечно же, та из них самая чувствительная, у которой лишь от звука ударов песта, даже и не коснувшегося ее, появились синяки и царапины! А что до тех двух, так они с ней не сравнятся — ведь раны одной и ожоги другой появились у одной от удара лотосом, у другой — от прикосновения лунных лучей!»
Только кончил царь отвечать, как снова вернулся на свое место на дереве труп с веталой, а царь, непоколебимый в своей решимости, снова отправился за ним.
Волна девятнадцатая
И вот снова Тривикрамасена дошел до дерева шиншапа, снова лезет он на дерево за трупом с вселившимся в него веталой и, взвалив его на плечо, отправляется, как и прежде, молча в путь. И снова обращается к нему ветала, как и прежде, сидя на его плече: «Нравится мне, царь, что ничто тебя огорчить не может! Чтоб не устал ты, расскажу я тебе одну увлекательную историю
В стране ангов жил когда-то царь Яшаскету, обликом своим подобный неиспепеленному Шивой Смаре, спустившемуся на землю ради спасения своего тела [155] . Был у этого доблестного царя, мощью своей десницы искоренившего без остатка всех врагов, прозорливый министр Диргхадаршин, подобно тому как у Шакры министром был Брихаспати [156] . Поручив ему свое лишенное врагов царство, Яшаскету, одолеваемый своей молодостью и красотой, стал искать только наслаждений. Постоянно находился он на женской половине дворца, а не в зале совета, внимал полным страсти песням юных дев, а не голосам доброжелателей, любил беззаботный царь решетчатые и узорчатые окна, да не любил дел государственных— дыр же в них было не меньше, чем в тех решетках. Всю тяжесть государственных забот нес на себе министр Диргхадаршин, не знавший покоя ни днем, ни ночью.
155
…подобный неиспепеленному Шивой Смаре, опустившемуся на землю ради спасения своего тела — см. прим. 100.
156
Брихаспати — наставник Индры (Шакры); жрец богов.
Пошла в народе молва, что-де царь только лишь именем царя довольствуется, а всю власть забрал себе Диргхадаршин и наслаждается он царским счастьем. Тогда Диргхадаршин и сказал жене своей, Медхавини: «Милая, хоть и несу я всю тяжесть государственных дел, пока царь предается наслаждениям, распространилась среди людей клевета, что я всю власть себе забрал. А то, что в народе говорят, пусть и ложное, наносит вред даже великим людям. Разве не пришлось Раме из-за разговоров в народе покинуть Джанаки [157] ? Что ж мне-то делать?» И когда сказал он так, вот что ответила министру его верная жена, заслуживающая имени Медхавини — мудрая: «Под предлогом, будто хочешь ты посетить святые места, отпросись у царя и на некоторое время, достойный, уезжай в чужую страну. Раз ты государственных дел касаться не будешь, то слухи эти себя изживут, а уж раз тебя здесь не будет, придется государю самому решать государственные дела, и постепенно забудет он все свои увлечения. А тут и ты вернешься и снова будешь безупречно исполнять свое дело».
157
…разве не пришлось Раме из-за разговоров в народе покинуть Джанаки? — имеется в виду эпизод одной из классических эпопей Индии «Рамаяна». Уже после воцарения Рамы в Айодхье ему сообщили, что в народе идут разговоры, будто Сита нарушила долг супружеской верности, пока находилась в плену у Раваны. Раме пришлось отправить ее в изгнание в лес. Этот эпизод неоднократно использовался классиками древнеиндийской литературы. Великий индийский драматург Бхавабхути (VIII в.) посвятил ему пьесу «Уттарарамачарита» («Дальнейшая жизнь Рамы»).
«Так я и сделаю», — решил Диргхадаршин, выслушав жену. А затем в разговоре как бы между прочим обратился к Яшаскету с такими словами: «Позволь, государь, удалиться мне на некоторое время от дел — хочу я пойти по святым местам, ибо жаждет душа моя. дхармы [158] ». «Нет! — отказал ему раджа. — Разве нельзя иначе достигнуть дхармы? Разве даяние и прочее не дают дхармы обретения неба тем, кто живет в своих домах?» Сказал ему на это Диргхадаршин: «Даяние и прочее дают нам очищение, ведущее к достатку, а святые места навсегда очищают нас от грехов, раджа! Посещают их разумные люди, пока молоды еще! Как ходить по святым местам, когда нельзя уже доверять своим силам?» А пока он так просил, а раджа ему отказывал в его просьбе, вошел пратихара и объявил: «Божественный, лучезарное светило достигло середины небесного океана. Поднимись, ибо приходит время твоего омовения». Тотчас же поднялся раджа и отправился совершать омовение, а министр, возжелавший посетить святые места, поклонился ему и отправился домой.
158
…жаждет душа моя дхармы — Диргхадаршин жаждет устраниться от собственно государственных дел во имя религиозного подвижничества. Но дхарма — термин крайне емкий и включает в себя, например, понятие бескорыстно исполняемого служебного долга, в том числе и обязанности министра.