Дальнейшие похождения царевича Нараваханадатты

Нараваханадатта предстает иным. Ему известно и его предназначение, и то, что ради этого предназначения он должен пройти долгую и трудную дорогу. Ему хорошо известны и традиции, и науки, и искусства. Но при этом он не один на вершине пирамиды, у него иной уровень отношений с людьми, чем у Удаяны. Сомадева провел его по всем царским дорогам и житейским закоулкам тогдашнего мира, поднимая на небо и опуская в подземные миры, столкнул с людьми, видьядхарами и богами, оставив его человеком, которого интересуют земные дела, даже в положении верховного повелителя видьядхаров. Проследим бегло его восхождение к этой вершине.

В четвертой книге «Океана» читателю стало известно и о рождении у Удаяны и Васавадатты сына, и о предвестии его славного будущего, и о том, что все министры привели своих сыновей и племянников, которые стали ему друзьями и «постоянно находились рядом с царевичем, словно его собственные добродетели, сулящие ему благую участь». В пятой книге царевич впервые сталкивается с видьядхарами, представителями его будущих подданных. А вот шестая книга своим началом неожиданно переносит нас в самый конец повествования: «После того как Нараваханадатта покорил видьядхаров и установил над ними свою власть, где-то по какому-то случаю великие мудрецы и их жены спросили, как он этого достиг. И тогда сам он рассказал о жизни своего отца, царя Удаяны, и о всей своей божественной жизни». Таким образом Сомадева очертил рамки самого повествования, которым соответствуют II–XVI книги «Океана сказаний», естественно, опустив I книгу, как содержащую рассказ о возникновении самого произведения и его судьбе.

Предлагаемый далее вниманию читателя рассказ не так уж занят собственно Нараваханадаттой: ему самому посвящена относительно небольшая часть — менее одной десятой — повествования. Решающее место занимают многочисленные, разнообразные и по теме, и по жанру, и по размерам вставные истории.

Уместно поставить вопрос о их функциях — в этом отношении они могут быть сгруппированы таким образом; а) иллюстрирующие; б) приводимые в качестве аргумента и таким образом выступающие в качестве развернутых реплик; в) синтезирующие; г) требующие решения конфликта. В первом и наиболее распространенном случае история приводится в качестве примера, т. е. связь ее с основным сюжетом рассказа обрамления и его действующими лицами достигается формальной привязкой типа «Послушай, как это бывает…». Так, например, включены все рассказы непосредственно фольклорного происхождения. Во втором случае участники рассказа-обрамления высказывают свое отношение к теме или к герою вставного рассказа. В третьем — герои рассказа-обрамления принимают участие в сюжете вставного рассказа. В четвертом — тот или иной участник рассказа-обрамления разрешает конфликт вставного рассказа, придавая необходимую цельность сюжету и завершая тем самым композицию.

При всем различии функций все они «работают» на образ Нараваханадатты, позволяя либо продемонстрировать его ум, те или иные добродетели, либо оттенить ситуацию, в которой он оказался, или подсказать выход из нее, обосновать справедливость его действий и тем самым объективную обоснованность божественного предвестия о его предназначении. Среди них есть несколько особенно показательных в этом смысле — таковы сказание о Сурьяпрабхе в VIII книге и роман о Мриганкадатте, самый большой в «Океане сказаний», распространившийся на две книги — XII и XIII, а также включенная в историю Мриганкадатты обрамленная повесть «Двадцать пять рассказов Веталы».

Сурьяпрабха и Мриганкадатта при всем их различии являются своего рода литературными ипостасями Нараваханадатты. Первый ведет жестокую борьбу с богами, не желающими видеть, как человек станет верховным повелителем видьядхаров и окажется почти на одном уровне с ними. Второй претерпевает напрасную отцовскую несправедливость и странствует со своими друзьями-министрами в поисках возлюбленной, подобно тому как это делает Нараваханадатта. Образы Сурьяпрабхи и Мриганкадатты как бы акцентируют два разных аспекта образа Нараваханадатты: Сурьяпрабха — его божественное предназначение, Мриганкадатта — его человеческую суть. Речь может идти только лишь об акценте, поскольку и Сурьяпрабха не менее человечен, чем Мриганкадатта, он просто относится к другим, более давним нормам общественного бытия и сознания, к той поре, когда еще боги ведической литературы были полновластны, хотя и напуганы уже мощью человеческого разума. Мриганкадатта принадлежит к иной эпохе, ко времени собственно феодальному; он, современник Нараваханадатты, мог бы быть его сверстником или соперником.

Все три героя находят в своих министрах-друзьях верных соратников, помогающих выбирать правильный выход и из житейских ситуаций, и из политических во имя достижения конечной цели. Они пребывают в постоянном общении со своими друзьями-министрами, и притом, что они соблюдают внешне необходимые нормы этикета, само их общение происходит на равных. О чем же беседует Нараваханадатта со своими друзьями? А о самых разных вещах — и о том, кто более добродетелен — мужчины или женщины, и о пьяных упрямцах, и о том, почему творец не создал человека нестареющим и бессмертным, и об истории распри богов и асуров, и о власти над материей, и о том, что великие духом и мыслью не стремятся к небесному блаженству, о случившемся с теми, кто живут рядом, о том, что разум — главная опора живущих, о том, что необходимо быть решительным — нерешительного не изберет богиня счастья, о дивных проявлениях ума, о мудрости, о прихотях судьбы, обо всех возможных проявлениях жизни.

И не только — они возражают друг другу, ведут спор не по случайным поводам вольного разговора, а воссоздавая картину жизни, стремятся, в полном соответствии с мировоззрением тех времен, отдать себе отчет в том, какова цель жизни вообще и какова мера ответственности человека за нее, т. е. в том, что же составляет сущность взаимоотношений человека и общества.

Автор не ограничивается только подобными рассуждениями своих героев — он вводит еще и проблему общественной роли литературы. Та самая формула, которой открывается каждая книга «Океана сказаний», содержит утверждение, что те, кто без промедления вкусят «сладость» «Океана сказаний», «беспрепятственно обретут богатства и еще на земле достигнут сана богов», т. е. что они смогут быть и на земле столь же счастливыми, как боги. Этому утверждению предшествует прямая аналогия с исходной для всей индусской мифологии легендой о споре богов и их соперников-асуров из-за сокровищ, скрытых океаном, и особенно напитка, дарующего бессмертие, — амриты, без которой даже боги не могут быть бессмертны. Столь высоко для Сомадевы значение литературы, как таковой, что он «сладость» своего повествования ставит на один уровень с божественной амритой.

Автор не сводит столь большое для людей значение литературы только лишь к своему собственному произведению. Это ощутимо не только по тому глубокому уважению, которое он испытывал и выразил в отношении своего великого предшественника Гунадхьи, но и по тому, что включил в пространный роман о Нараваханадатте материал других литературных произведений, приводя их иной раз и целиком, но, как правило, подвергая своей собственной авторской обработке. К последним относятся «Панчатантра», джатаки, повесть о Суманасе и ряд других, к первым же — и это наиболее яркий пример — «Двадцать пять рассказов Веталы». Разумеется, Сомадева не ввел эту обрамленную повесть механически, как была она представлена тем или иным из ее распространенных вариантов, а подверг ее стилистической и композиционной доработке в той мере, в какой это было ему необходимо, чтобы повесть стала органичной частью его произведения.

Концовка ее вполне согласуется с задачей, сформулированной Сомадевой во вступительном стихе к «Океану сказаний». Если в нем поэт увязывал свое произведение с официальной, «высокой» мифологией, то концовка «Двадцати пяти рассказов Веталы» обращает внимание читателя или слушателя к совершенно иному уровню — к богатой и разнообразной демонологии, порожденной не только религией, суевериями и предрассудками, но и бурной народной фантазией, запечатленной в народном творчестве. Ветала, род вампира, вселяющегося в мертвое тело и заставляющего его действовать как живое, отвечая своему собеседнику царю Тривикрамасене на просьбу сделать эту повесть «прославленной и почитаемой по всей земле», говорит: «По всей земле это собрание двадцати четырех историй и еще одной, их завершающей, называющееся «Веталапанчавиншатика», прославится повсеместно и будет приносить благо, и всякий, кто с почтением прочтет хотя бы две строки из них, и всякий, кто их прослушает, навсегда избавится от грехов. Всюду, где будет славиться эта книга, не будут иметь власти ни якши, ни веталы, ни кушманды, ни дакини, ни ракшасы и никто из им подобных». Таким образом Сомадева обещает человеку с помощью своего «Океана сказаний» счастье на земле, независимо от сил небесных, а с помощью повести о ветале — избавление от влияния сил тьмы. Человек у Сомадевы зависит от двух сил — судьбы, влиянию которой подчинены даже боги, и разума, которому иногда придается и самодовлеющее значение. Разуму сопутствуют и такие качества, как решительность, стойкость и целеустремленность, без которых даже судьба бессильна.

Основные идейные установки романа иллюстрируются множеством больших и малых рассказов на сюжеты, заимствованные из самых различных источников, в том числе из «Панчатантры», предстающей перед читателем расчлененной на три самостоятельные повести, из джатак, из эпоса, пуран и т. д. Однако откуда бы ни брал Сомадева сюжет, он освобождает его от идеологической направленности источника. Характерна в этом смысле история, избранная Сомадевой для иллюстрации одной из таких фундаментальных для буддизма категорий, как шесть «парамита» («совершенств»). Если для пяти из них автор обращается к хорошо известному и соответствующему теме материалу джатак, разумеется привнося в него кое-что новое, то для «совершенства ума» он избирает новеллу явно фольклорного происхождения, о том, как разбойник Синхавикрама сумел обмануть самого бога Яму и вопреки всем своим прегрешениям обосноваться в раю. Сюжет этот вообще неизвестен ни в буддийской, ни в индуистской, ни в джайнской литературных традициях. Этот сюжет один из самых ярких примеров известной нейтральности Сомадевы по отношению к собственно религиозным сюжетам.

Поэта интересует все то, что уместно для решения его замысла, — создать образ Нараваханадатты как универсального и совершенного героя. Для этого Сомадева и использует все богатство предшествующей литературной традиции во всех ее аспектах. Здесь для него основное мерило — категория «аучитья», «уместность», известная индийским теоретикам литературы с довольно ранних времен: впервые она упоминается в VII в. Но особенно обстоятельно и полно она получила разработку у Кшемендры, предшественника Сомадевы, бывшего не только поэтом, но и теоретиком литературы, — он написал об этой важной категории специальную работу «Аучитьявичарачарча», т. е. «Рассуждение об уместности» [300] .

300

И. Д. Серебряков, Очерки древнеиндийской литературы, стр. 337–338.