Дальние снега

— Пули и порох для них готовы, — словно успокаивая, сказал лейтенант.

За окном предутренне зарозовело небо. Во дворе раздалась команда побудки. Матросы выскакивали из казарм, на ходу заправляя шинели — строились для присяги.

Впереди стоял, как определил Бестужев, батальон капитан-лейтенанта Козина, постукивая сапогами о каменные плиты. Над строем повисло облачко от дыхания.

— А вон у проходной ваш брат, — с удивлением сказал Арбузов.

Мичман Петр Бестужев служил при адмирале фон Моллере. Сейчас он напряженно всматривался в глубину двора, наверно, хотел видеть старшего брата.

— Пойду приведу, — встал Арбузов и, надев шинель, сбежал по ступенькам во двор.

У проходной двое матросов из роты Арбузова пытались незаметно проскользнуть мимо своего командира.

— Вы куда? — остановил их лейтенант.

Матросы замялись, но, видно, доверие к ротному взяло верх и один из них — курносый, толстогубый — покосившись на часового, тихо сказал:

— Мы, ваш бродь, на Сенатскую — поглядеть, собираются ли?

Арбузов одобрительно улыбнулся:

— Ну, бегом! И сразу назад, доложить. — Спросил у Петра Бестужева: — Вы не брата ли разыскиваете?

— Так точно.

— Пойдемте за мной.

Он привел мичмана в свою комнату. Николай Александрович встревоженно посмотрел на Петра. Он, видно, бежал, взмок, лицо его раскраснелось.

— Что случилось?

— Кондратий Федорович наказал передать: только что был у него капитан Якубович, он заболел и не сможет прийти в экипаж. Тебе поручено выводить матросов на Сенатскую.

Это было полной неожиданностью, но, вероятно, иного выхода сейчас не найти.

— Хорошо.

Николай Александрович быстро оделся и вышел во двор. Батальон Козина все еще стоял. Совсем рассвело.

— Господа ротные, к бригадному генералу! — прокричал с порога штаба экипажа адъютант.

От строя отделилось несколько человек и скрылось в дверях. Арбузов остался на месте.

Издали, со стороны Сенатской, донеслись звуки выстрелов. «Что же там происходит? — с тревогой подумал Николай Александрович, — Похоже, что выстрелы ружейные».

Он подошел к капитан-лейтенанту Козину.

— Николай Глебович, — попросил он, — отойдем в сторону.

Этого рыжеволосого матерщинника Бестужев хорошо знал, вместе с ним ходил на фрегате в Гибралтар. Частенько Николай Глебович выражал в ночных беседах недовольство беспорядками на флоте и даже как-то спросил, не знает ли Бестужев, как вступить в тайное общество?

Когда они отошли в сторону от строя матросов, Николай Александрович сказал тихо:

— Николай Глебович, умоляю тебя, веди батальон на Сенатскую! Медлить нельзя. Дело идет о спасении отечества… Каждый миг дорог!

Козин отпрянул от него.

— При чем здесь я? — сказал он с вызовом, будто отталкивая от себя Бестужева, и торопливо зашагал к строю, словно ища там защиту от опасных разговоров и предложений.

Значит, оказался трусом. Хочет прийти только на все готовенькое!

— Ах, так! — возмущенно закричал Бестужев и сбросил с себя темно-зеленую шинель. — Тогда я принимаю команду! Вы слышите, — обратился он к матросам, — наших расстреливают! Вперед! За мной на выручку!

Он выхватил саблю из ножен и устремился к воротам. За ним с криками «ура!» побежали матросы из батальона Козина, из других батальонов. Появилось развернутое знамя, его нес Арбузов, забил барабан.

Бригадный генерал Шипов, выскочив на крыльцо без шинели, кричал вслед уходящим батальонам:

— Назад! Приказываю, назад!

Орден святого Владимира то вздымался, то опадал на его груди.

Никто даже не обернулся на его крик.

Через минуту посреди огромного двора стояли только капитан-лейтенант Козин и два-три растерянных офицера, не успевшие даже понять, что же, собственно, произошло.

* * *

Моряки шли беглым шагом, и откуда-то взявшиеся мальчишки, приплясывая, подбрасывая шапки, сопровождали батальон до самой Сенатской площади.

Николай Александрович сразу определил, что здесь уже лейб-гвардии Московский полк — впереди его братья Александр и Михаил. Немного правее московцев расположились усатые лейб-гренадеры в шинелях с широкими ремнями ранцев, с длинноствольными, похожими на аркебузы, ружьями у ног.

Гвардейский морской экипаж — все 1100 человек, все восемь рот и артиллерия, правда, без снарядов — примкнул к гренадерам со стороны Галерной и, по команде Арбузова, построился «колонной к атаке». Вдали в тумане виднелся памятник Петру I, строящийся Исаак невский собор в лесах.

Мальчишки, только что сопровождавшие военных, влезли на крыши домов и оттуда жадно глазели.

Вокруг войск толпились строительные рабочие — многие из них взобрались на плиты — служилый люд, ждали, как события развернутся дальше.

Откуда-то из-за спин гренадеров набежал на Николая Бестужева Рылеев, порывисто обнял его и поцеловал:

— Это минута нашей свободы! — восторженно сказал он. — Мы дышим ею!

И проворно побежал куда-то, в своей темной шинели без эполет и фуражке с наушниками, похожий на гимназиста.

Вдруг Бестужев увидел Якубовича. Он был в мундире, насадив на кончик обнаженной сабли носовой платок, шел куда-то, как слепой, выставив саблю перед собой, словно прощупывая ею дорогу. Возникло дикое в своей неуместности воспоминание: Якубович перебирает струны гитары и ноет: «Чимбиряк, чимбиряк, чимбиряшечки…» При этом глаза у него были такие же невидящие.

…Островком чернело на белом снегу каре, неприветливо хмурилось небо. Кто-то из матросов сзади набросил на плечи Бестужева его шинель.

* * *

Рядовой Московского полка Панкрат Безуглов изрядно озяб, а полк их все стоял да стоял недвижно, словно для сугрева покрикивая временами: «Ура Константину!» и чего-то ожидая. Собрались будто на парад: колыхались султаны, возвышались кивера, сверкали штыки.

Еще утром, сказывают, кто-то из статских застрелил генерал-губернатора Милорадовича, уговаривавшего солдат возвратиться в казармы.

А потом появился преосвященный митрополит новгородский Серафим, старичок в бархатном зеленом одеянии с крестом и митрой в бриллиантах. Подойдя к передней шеренге московцев, Серафим благостно произнес: