Дальний родственник

– Что это?
– спросил Юра, высвободившись из его волчьих объятий и кивая на тушу.

– Молодой лось, - ответил родственник.
– А старый потеряет свои рога вскорости, а пока за ним присматривает егерь.

– Понятия не имел, что здесь есть лоси, - удивился Юра.

– Их и не было, - пояснил родственник, - пока не привезли.

– Ну и что это за охота?
– недовольно сказал Юра.
– Это бойня, а не охота.

– Конечно, бойня, - кивнул родственник.
– А разве стрелять в беззащитное животное, при любых обстоятельствах, это не бойня? Но людям это нравится. А еще больше им нравится охотиться на других людей, ты не заметил?

– А зачем ты обрядил парней в эти костюмы?
– спросил Юра.

– Им нравится, - ухмыльнулся родственник.
– А еще - чтобы впечатлить тебя. Ты впечатлен?

– Напоминает кадры из фильма “Пан Володыевский”, - сказал Юра.
– Это же сколько надо водки, чтобы сожрать такую тушу?
– он кивнул на несчастного лося, которого в этот момент поворачивали над огнем.

– Горилки, - поправил родственник.
– Жизнь без игры теряет смысл, а без правил смысл теряет игра. Я терпеть не могу горилку и сало. Но делаю вид, что люблю, пока на сцене. Пошли, у меня есть настоящий сухой абсент, пока никто не видит.

В доме им навстречу поднялся Павел, уже слегка поддатый, Елена осталась сидеть, помахав рукой. Родственник сбросил на пол свою волчью шкуру и плеснул в бокалы пахучего спирту.

– Ты жертвуешь имиджем настоящего украинского хулигана ради французских изысков, - укорил его Юра.

– Ничем я не жертвую, кроме своих жертв, - отмахнулся родственник, выдохнув облако полынного аромата. – Жизнь - это игра, а игра - это творчество. А творчество - это творение того, чего нет. Это обман, который может стать истиной. Если ты не владеешь искусством блефа, ты никогда не выиграешь и ничего не создашь.

– Ты ничего не получишь, если ничем не пожертвуешь, - усмехнулся Юра, пригубляя абсент.

– Единственное, чем стоит жертвовать, это твоей претензией на знание хорошего и плохого, - сказал родственник.
– Сознанием греха. Из которого проистекают все виды человеческого несчастья - страх, ненависть, вина и депрессия. Это груз проигравших, который превращает весь мир в бойню.

– Ну, хватит уже, хватит оправдывать свою бессовестность, - лениво вмешалась Елена.
– Мы тут все такие, не надо проповеди читать.

– Поэтому вы и тут, - ухмыльнулся родственник.

– А кто еще будет?
– спросил Юра.

– Анархисты должны быть,- ответил родственник.
– Еще какие-то друзья Павла. Лимонова, кажется, звали…

– Да ты что?
– заволновался Юра.
– Как мы будем выглядеть?

– Можно подумать, ты сейчас выглядишь, как мать Тереза, - насмешливо сказал родственник.

– Твои казаки с ними за стол не сядут, - сказал Юра.

– Они такие же казаки, как мы с тобой, - отрезал родственник.
– Ребятам нравится играть здесь в “ангелов ада”, вот и все. Играют они всерьез, а как же иначе? Но это не значит, что у них нет мозгов.

– Ты описывал их в совершенно ином свете, - изумился Юра.

– А тогда освещение было иным, - пояснил родственник.

У ворот раздалось рычание моторов, заорали разбуженные вороны в лесу, по окнам ударил свет фар, и засигналили машины - целый кортеж, судя по звукам.

– Ну вот, гости прибыли, - сказал хозяин.
– Пошли встречать.

Быстрый аперитив приняли прямо во дворе, сгрудившись вокруг лосиной туши над горою жарких углей и, притопывая и причмокивая, и смеясь, обглодали ее до костей, запивая ледяной водкой, после чего хозяин пригласил в дом - к цивилизованному застолью.

Застолье оказалось сверхцивилизованным, то есть - застойным. Есть то, что щедрой рукой было навалено на столах, предполагалось стоя, не сходя с ног или скользя по залу с тарелкой под подбородком. Тонкую практичность хозяйского замысла Юра оценил сразу - если бы всю эту разношерстную и малознакомую между собой публику усадить рядком, как на сельских поминках, то веселье утонуло бы в гробовом молчании, не имея шансов переплыть море водки.

Вешалки, на манер театрального гардероба расставленные вдоль одной из стен, быстро обросли шубами, шапками и расхристанными пальто, разгоряченные аперитивом гости ринулись к столам, как татарская конница в четвертом акте “Князя Аскольда” - лосенок оказался совсем маленьким. А за окнами метались лучи фар - народ продолжал прибывать.

Юра оглянулся вокруг. Женщин было немного, и таких ослепительных, что их принадлежность к племени наемниц из модельных агентств почти не вызывала сомнений. Они были поддельными леди и поддельными подругами, купленными за деньги, - но красота-то была настоящей, - как бриллиант на пальце нувориша. И Юре взгрустнулось от того очевидного факта, что красоту, имеющую спасти мир, уже поимел лабазник, оставив миру дырку от бублика - в качестве спасательного круга.

– Ты чего это грустишь?
– спросил у его плеча родственник.
– Ты это, не грусти. Ты у меня благодетель и меценат, и веселиться должен на моем празднике жизни.

– Я буду веселиться и за него тоже, - радостно встрял подошедший Павел.

– Смотри, не довеселись до цугундера, как всегда, - Елена дернула Павла за локоть, едва не расплескав бокал с шампанским в его руке.

– О, Боже!..
– вдруг простонал Юра, глядя остановившимся взглядом в зал.
– Ну зачем, зачем ты притащил сюда этого абортмахера!

К ним приближался странно одетый и необъятной толщины мужчина в сопровождении ослепительно красивой блондинки.

– Да не тащил я его!
– возмутился родственник.
– Я вообще понятия не имею, кто это такой.

– Это Матвей Курапольский, - ответил Юра, - известный в узких кругах, как “Курвапольский”. Считает себя журналистом и философом. Способен поломать, заболтать и заплевать любой кайф.

– Это твои проделки, Павел?
– злобно прошипела Елена.

– Мои, - Павел невинно улыбнулся.
– Хозяин поручил мне кастинг, это же все нужные люди.

Матвей продвигался, мерзкая ухмылка, как жирная глиста, свисала с его мокрых губ, и он помахивал ею направо и налево, приветствуя знакомых, миазмы его огромного жирного тела двигались впереди него, раздвигая толпу, как бетонная стена, а запах его ног, упакованных в грязные бурки, ощущался даже взглядом.

– Шикозный перстень!
– закричал он, хватая хозяина за руку и тряся ее.
– Душевно рад познакомиться!

Освободившись, хозяин тут же сорвал перстень и вложил его в лапищу Матвея:

– Прошу принять, как сувенир о сегодняшнем вечере.

Матвей тут же обернулся и насадил перстень на указательный палец своей блондинке.

– Это единственный из моих пальцев, который подходит для такой дырки, - пояснил он.

– Мог бы хоть “спасибо” сказать, - заметила Елена.

– Скажи “спасибо”, деточка, - немедленно потребовал Матвей.