«Дальше… дальше… дальше!»

Ленин. Думаю, что самый критический момент нашей революции.

Фофанова. Сколько их уже было, этих критических моментов…

Ленин. Таких, как сегодня, не было. Любую революцию грубо можно представить тремя основными лагерями, тремя тенденциями… (Берет пачку соли.) Вот один лагерь — назад к тому, что было. Полный или не совсем полный, но возврат к старому. Контрреволюция. В основе — ненависть к народу. (Берет пачку сахара.) Второй лагерь — перекраска фасада, не меняющая сути старой системы. Топтание на месте, боязнь решительных действий. В основе — страх перед народом. (Берет буханку хлеба.) И третий лагерь — только вперед, только полный слом старой системы, ставка на революционную инициативу, самодеятельность масс, вера в народ. (Поднимается, обходит вокруг стола.) Да, эти три силы, эти три тенденции. Полгода назад революция провозгласила три лозунга: мир, хлеб и свобода. Что осуществлено? Ничего. Ибо свобода без мира и без хлеба — это не что иное, как свобода умирать от голода или от пули с сохранением возможности произносить при этом любые речи — что ж, утешение для нормальных людей очень слабое… Значит, ни один вопрос Февральской революции не решен — отсюда крах и кризис общенациональный. Нам говорят, что можно всю нацию сплотить на решение этих задач. Этим самообманом, иллюзией кормятся наши соглашатели, но посмотрите сюда — где здесь почва для общенационального единства? Как вы сплотите эти три лагеря? Как впрячь в одну телегу Корнилова, Керенского и нас? (Сдвигает соль и сахар.) Вот здесь есть возможность для блока: эти тянут назад, а эти топчутся на месте, а в революции шаг на месте — это уже три шага назад… (Смотрит со стороны, на придвинутые друг к другу пачки соли и сахара.) Нет, генералы сегодня не простят Керенскому, что он отвернулся от них во время корниловского мятежа… (Раздвигает соль и сахар.) Вот в эту щель мы и должны прорваться, пока они не сговорились друг с другом, плюнув на вчерашние обиды. Сейчас тот самый момент, когда взять власть ради мира, хлеба и свободы можно бескровно, с наименьшими потерями. Завтра уже такой возможности не будет. (Улыбнувшись.) Вот почему мне надо быть в Смольном. Итак, иду по Большому Сампсониевскому до Первого Муринского проспекта. Правильно?

Фофанова. Правильно. На трамвае можно доехать до Боткинской.

Ленин. Нет, рисковать не буду… (Смотрит на пачку соли.) Иду по Литейному и сворачиваю на Шпалерную… (Не выдерживает, берег пачку соли.) Генералы сегодня, конечно, проклинают тот день, когда поддержали Февраль, и безусловно готовят вторую корниловщину. А Керенский? (Берет пачку сахара.) Блок между ними обозначился, хотя механизма единства еще, наверное, нет…

Фофанова. Ну, а Керенский? Куда он-то весь вышел? Теперь о нем и слышать не хотят, всем осточертел.

Ленин. Перекраска фасада — это не революция! Бюрократические игры в реформы и ни одного подлинно революционного шага, чтобы сломать старую бюрократическую машину! Нельзя вызвать героизм и энтузиазм в массах, не разрывая решительно с прошлым, оставляя в полной неприкосновенности весь старый аппарат власти, превращая всю демократию в пустую говорильню. Гигантская заскорузлая армия чиновников, которая будет проводить реформы, подрезающие их господство? Делать революцию руками тех, кто ее так ненавидит? Над кем смеетесь, господа, кого дурачите? Посредством такого аппарата пытаться провести революционные преобразования есть величайшая иллюзия, величайший самообман и обман народа. И Керенский нам это доказал сполна! Нет, он не такой дурак, чтобы публично проповедовать философию топтания на месте. Подождите, говорит он, будет лучшая ситуация, будет более выгодный момент, зачем забегать вперед, зачем раздражать, давайте поступать вдумчиво, ну и так далее. А тем временем под давлением правого лагеря идет на все новые уступки и уступочки, и революционный заряд народа медленно, но верно тает и испаряется. И правые не дураки, зачем им сейчас идти напролом, нахрапом, когда они ежедневно получают по частям то, что им нужно? Здесь революция потеснилась чуть-чуть, здесь еще немного, а здесь уже больше… И наши дураки Балалайкины кричат «Ура! Победа!», усматривая победу в том, что правые не глотают их сразу.

Фофанова. Так что же делать, Владимир Ильич?

Ленин. Идти в Смольный. Вопрос сейчас стоит так: либо сложить руки на груди и ждать, пока задушат революцию, либо рвануться вперед.

Фофанова. Восстание?

Ленин. Да, восстание. Голод не ждет, разруха не ждет, крестьяне поджигающие усадьбы и захватывающие земли, не ждут. Война не ждет. Генералы в Быхове не ждут. А у нас в ЦК хотят ждать. Вот почему надо идти. Итак, Шпалерная…

Фофанова. Владимир Ильич, посмотрите на часы.

Ленин(улыбаясь). Черт возьми, никак не могу дойти до Смольного, все время кто-то мешает — то генералы, то Керенский, то наши… Спокойной ночи, Маргарита Васильевна, а я еще немного посоображаю.

БЫХОВ. 0 часов 17 минут

На авансцене площадка с фрагментом Быховской тюрьмы и четырьмя генералами. Остальные внимательно наблюдают за «показаниями» генералов, готовые в любой момент вмешаться; манера поведения свободная: выходят, возвращаются, курят и т. д.; Корнилов и Марков, скинув кители, начинают играть в бильярд, Лукомский просматривает газету, Деникин с рюмкой в руке размышляет вслух.

Деникин. Дали мне роту. С чего я начал, молодой военный интеллигент? Решил доказать, что солдату палка не нужна. Рота училась плохо и лениво, и меня убрали. Сверхсрочник фельдфебель Сцепура по этому поводу выстроил роту на плацу, поднял многозначительно кулак в воздух и сказал внятно и раздельно: «Теперь вам не капитан Деникин. Понятно?»

Марков. От двух бортов в середину. Всему виною отмена крепостного права.

Лукомский. Запоздалая отмена. На 20 лет раньше — мы бы давно уже были Европой.

Марков. Присовокупите сюда всю подлую работу, начатую декабристами, продолженную Виссарионом… Герценом… А всякие там Михайловские… Успенские… Щедрины и Ключевские — кто измерит их разрушительный вклад?

Корнилов. Третий от борта в угол. Присовокупите туда же и Бердичев. Стереть бы его с лица земли за все наши обиды, и на его месте — джунгли.

Марков. Зачем джунгли — чертополох.

Деникин. Сегодня стихия захлестывает… И в ней бессильно барахтаются люди-человеки, не слившиеся с ней. Помню вагон, набитый серыми шинелями, а в проходе человек — высокий, худой, в бедном, потертом пальто… Нестерпимая духота, многочасовая пытка стояния, а со всех сторон издевательства. И вдруг истерический крик: «Проклятие! Ведь я молился на русского солдата, а теперь, если бы мог, собственными руками бы задушил!..» Странно, но его оставили в покое…

Лукомский. Тем не менее Февраль открыл для России…

Марков. В Феврале начался путь России на голгофу… Восьмой к себе в угол.

Лукомский. Извините, Сергей Леонидович, согласиться с вами не могу решительно! Неужели у нас с вами такая короткая память? Неужели мы забыли всю бездумность, всю бездарность, если не сказать больше, нашего обожаемого монарха и его режима? Катастрофа продовольственного дела, катастрофа на транспорте, на заводах — мы то с вами знаем, что это не выдумка социалистов. Бездарность в делах внутренних известна каждому, а бездарность в делах военных, кто, как не мы с вами, ощущали ежеминутно? Итог войны на сегодня — восемь миллионов русских за четыре миллиона немцев — не приговор ли всему строю? Двух русских за одного немца — так, извините, воевать каждый балбес сможет! Романовы с тенью Распутина были обречены, и Февраль для страны был благом. Не случайно весь мыслящий генералитет встретил его с пониманием. Вспомните Брусилова: «Если выбирать между Россией и государством, я предпочитаю Россию». И Лавр Георгиевич поддержал Февраль решительно.

Корнилов. Да, был пленен поначалу.

Лукомский. Не наша вина, что либералы не справились с кораблем и посадили его на мель.

Корнилов. До сих пор стыдно, что имел несчастье согласиться и сам… лично… арестовал Александру Федоровну… Встретила меня достойно… ни слез, ни экзальтации… «Надеюсь, генерал, вы понимаете наше состояние, ведь вы же сами были в плену…» Не перегибаем ли мы, господа, палку, забрасывая их грязью?

Деникин(Лукомскому). Давайте, Александр Сергеевич, подведем итоги Февраля… Армия разрушена, промышленность разрушена, нежелание работать, одна безответственность…

Марков. Страна совещаний, митингов и речей, а жрать нечего!

Лукомский. В мире сейчас нет страны более свободной, чем наша.

Деникин. Россия оказалась недостойной той свободы, которую она завоевала.

Лукомский. Поэтому мы и выступили.

Марков. Да, мы здесь, а Керенский в Зимнем.

Деникин(Маркову). Против предательства никто не застрахован.

Марков. Я вас предупреждал, я вас умолял не верить этому прохвосту!

Деникин. Договоренность Керенского с нами была четкой, мы бросаем конный корпус на Петроград, чтобы разогнать Советы, а он…

Корнилов (ирония). Объявляет нас изменниками революции. Нет, нет, господа, тут мы виноваты сами. Мы себя открыли, и весь этот сброд — от крайне левых до самых умеренных — объединился. Вопрос сейчас перед нами один: продолжать или считать дело оконченным?