Дальше ваш билет недействителен

Дули сделал вежливую паузу, чтобы дать мне время ответить откровенностью на откровенность. Но я старательно раскуривал сигарету.

– А чем больше думаешь, получится у тебя или не получится, тем, понятно, хуже получается, такой психологический трюк. Ты начинаешь психовать и, чтобы успокоиться, делаешь все новые и новые попытки… дальше попыток дело обычно не идет… В конце концов, ложишься с женщиной не потому, что хочешь ее, а чтобы увериться в себе. Чтоб доказать себе, что ты еще в форме. И если все проходит нормально, думаешь: уф! Меня еще рано списывать! Я еще мужчина! И знаете, раньше, глядя на женщину, я прикидывал, по вкусу она мне или нет, а теперь думаю: вдруг у нее оргазм не клиторальный, а вагинальный, что тогда? И ведь заранее не поймешь, все выясняется на месте.

– А просто любить кого-нибудь вы не пробовали?

В первый раз за все время я уловил в его голосе проблеск юмора:

– Чем любить-то? В том-то все и дело, старина! Чем? Знаете анекдот про парня, который проходил медкомиссию? Врач просит: “Покажите свои половые органы”, – а тот открывает рот, показывает язык и говорит: а-а-а! Этакую подлость с нами учинили! Ладно бы еще рухнуть сразу – как молния в дуб ударяет: шарах – и готово! Отлично! Но когда ты наедине с красивой бабой, лежишь с ней в постели – и ничего… Однажды я валялся, как жук на спине, после очередной осечки, а моя красотка напрокат одевалась. Взглянула на меня, а у меня рожа, видать, как у покойника в гробу. И вот она докурила сигаретку и говорит: “Такие, как вы, не могут смириться с оскудением потенции, потому что привыкли к богатству”.

– Пожалуй, в этом что-то есть, – сказал я безразличным тоном, как всегда, когда говорю о себе.

– Мне попалась проститутка левых взглядов, старик, такие не просто спят с вами, а наблюдают и изучают. Самое противное, что я никак не могу отступиться. Натура такая. Я не привык сдаваться. Бьюсь до последнего. Всю жизнь был бойцом.

– И всегда побеждал. Записной чемпион.

– Ну да… Кстати, я вспомнил, где мы с вами виделись в последний раз. На чемпионате Европы по бобслею…

– Ошибаетесь. В последний раз мы виделись у Тьебона… помните – бильбоке?

Дули повернулся лицом к водной глади за окном, и яркий свет вдруг, словно невидимым резцом, углубил его морщины. Тонкие, хоть и размытые возрастом черты, завитки волос точь-в-точь как на античных бюстах и медалях, однако совершенно неожиданное для римских цезарей выражение – отчаяние, какого не найдешь в творениях древних мастеров.

Одного я не понимал:

– Почему вы это все рассказываете именно мне?

– Потому что я вас почти не знаю, а такое легче выложить незнакомому человеку. И потом, мы оба воевали… оба победили. Это как-то сближает. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Так как у вас обстоит с этим делом? И не вздумайте рассказывать мне сказки, старина. Мы с вами ровесники.

Меня уже давно подмывало встать и уйти, но чуткий инстинкт самосохранения подсказывал: Дули потому спокойно вытирает об меня ноги, что знает – теперь-то можно не сомневаться – про ссуду и скидку, которые я попросил в его банке. Сопротивляться я не мог. Оставалось пожать плечами:

– Не для того же вы подняли меня в семь утра, чтобы мы обменялись сводками о состоянии наших эндокринных систем.

– Вы, говорят, до сих пор сильны по этой части. Вот я и подумал: поговорю-ка с ним… как ветеран с ветераном. Спрошу, как он выкручивается. Я ведь наслышан про вашу восхитительную бразильяночку.

Тут я все же встал:

– Вот что, Дули, хватит. Вы пьяны. Вам надо лечь и уснуть. Проспитесь – полегчает.

Дули поставил рюмку на стол:

– Сядьте. Вы мой должник. Мой банк дает вам кредит, о котором вы просили. И скидку тоже. Все были против. Считали, на вас можно ставить крест. Я тоже так думаю. Вернее, не думаю, а знаю. Как и вы. Просто вы еще петушитесь. Или, может, не знаете? Или не хотите знать?

Я рассмеялся. Причем непритворно: у меня камень свалился с души от этой новости.

– С каких это пор швейцарские банки дают деньги заведомо обреченным предприятиям?

– С тех пор, как им велит это делать добрый дяденька Дули. Вам крышка. Капут. Хоть, может, вы действительно этого не знаете, все мы живем надеждой. Каждый думает, что все как-нибудь… восстановится.

– О чем вы говорите: о себе, обо мне или о Пизанской башне?

– Смешно. Нет, вы, кажется, в самом деле не сознаете, насколько все серьезно. Боитесь посмотреть правде в глаза. Так бывает сплошь и рядом: человеку нужно много времени, чтобы разобраться в том, что происходит с ним самим.

– Кляйндинст предлагает за мою фирму три миллиарда.

– Два с половиной.

– А я прошу четыре.

– Как же, знаю. Любопытно. Если пожелаете, мы еще поговорим об этом. Зайдите ко мне, прежде чем согласитесь на продажу. – Он отхлебнул из рюмки и пробормотал: – В гробу я видал этого Кляйндинста!

В сочетании с жутким американским акцентом это прозвучало так комично, что я покатился со смеху.

Наверно, сказалось и нервное напряжение, в котором, как я только что понял, я жил вот уже несколько месяцев.

– Чем он вам насолил? В бильярд обыграл?

– Просто я его не перевариваю.

– Но почему, если не секрет?

– Вам не понять, дружище. У вас, французов, не та весовая категория. Кто у вас есть из гигантов? Сильвен Флуара? Так ему уже сколько – лет семьдесят пять? Буссак, Пруво… этим и вовсе под девяносто. Притом Буссак недавно отошел от дел. И не оставил преемника. Среди французов достойных соперников нет. В Италии был Джанни Аньелли, но профсоюзы подрезали ему крылья. Остался разве что Чефис. Был еще Герлинг в Германии, но его подкосило падение “Херштатта”. В Европе уцелело всего несколько игроков, они-то и дерутся за первенство. Кто? Вы знаете их всех не хуже меня. Бош, Бюрба, Грюндиг, ну, еще, пожалуй, Неккерман да Оцгер. Но лидеров двое – Кляйндинст и я. На этом фронте я еще во всеоружии, тут меня еще не списали в запас. Проглотить Кляйндинста целиком мне, может, и не под силу, но оттяпать у него СОПАР я бы не прочь. Если вы мне мигнете, прежде чем подписывать с ним контракт, то не пожалеете. Сами знаете, этот сукин сын норовит захватить первенство в Европе по всем позициям.

Лет десять-пятнадцать назад, подумал я, за этим столиком в “Гритти” или в баре по соседству мог бы сидеть и вести такие же речи о своих соперниках на литературном поприще Хемингуэй. Вот кого жгучая потребность быть первым в мире довела до самоубийства. Все мы только и делаем, что тягаемся друг с другом, но американцы, в отличие от других народов, и мысли не допускают, что можно проиграть и продолжать жить дальше.

– До свидания, Джим.

– До свидания. Всегда приятно поговорить о добром старом времени. Надо бы почаще встречаться. У нас ведь столько общих воспоминаний. – Дули указал пальцем на лацкан моего пиджака: – Кто-кто, а уж я знаю цену этим ленточкам.

Глава II

Я вернулся в номер. Шторы были еще задернуты, и лампы, не погашенные с ночи, освещали картину лихорадочного бегства, наспех упакованные чемоданы. Лаура сидела в кресле, поставив на пол у своих ног проигрыватель, и слушала пластинку. Голова ее была откинута, длинные волосы струились до самого ковра. Я переступил через Баха, Моцарта, Ростроповича и рухнул на диван. Вид у меня, наверно, был примерно такой, какой бывает у человека, вдруг узнавшего, что у него украли все сбережения, которые, как он полагал, были надежно схоронены в тайниках его души. Дули все перерыл да так и оставил вверх дном.