Дальше живите сами

Потом они уехали в Чикаго, и мы умолкли. Говорить стало не о чем. Мы читали, плавали, валялись на пляже, наблюдали за другими, более счастливыми людьми. Я разок полетал вдоль берега на парашюте, притороченном к моторной лодке, а Джен снимала меня снизу. Потом ее не то укусила, не то ужалила какая-то морская живность, и коленка страшно распухла. Когда мы ехали в аэропорт, мы уже с трудом могли смотреть друг на друга. Неужели она в ту пору уже встречалась с Уэйдом? Или только начинала флиртовать? Пересматривала границы дозволенного… переформатировала свою жизнь… Когда же она перешла рубикон? В какой момент она перестала быть моей? Впрочем, знать еще больнее, чем не знать. Тогда придется перебрать все фото в каждом альбоме и проставить на них штамп: ложь или правда. Меня на это не хватит.

В конце альбома неожиданно затесалась старая карточка — наш медовый месяц на острове Ангилья. Джен обольстительно смотрит в объектив из бассейна, а на заднем плане — океанские просторы с белыми гребнями волн. Это один из тех идеальных, совершенных снимков, которые получаются только случайно и крайне редко. Но тут все сошлось: и солнце светит как надо, и фокус не сместился, и девушка хороша как никогда. Я долго смотрю на Джен, настоящую Джен — из тех времен, когда она точно была моей. Наконец кладу альбом назад в коробку и иду наверх, но, пройдя один марш, возвращаюсь и, вытянув карточку из альбома, прихватываю с собой.

В машине я кладу фотографию рядом, на пассажирское сиденье, и она лежит там всю дорогу до Элмсбрука. Не знаю зачем.

19:45

Я дома. Дома? Ну да, другого-то дома, кроме родительского, у меня теперь нет. На подъезде сумерки окончательно сгустились, перетекли в еще одну влажную летнюю ночь, и светляки заколотились о лобовое стекло своими неоновыми огоньками. Пахнет жареным мясом — я иду к бассейну, на запах и голоса. Барри колдует над барбекюшницей, все жуют. Венди полулежит в шезлонге — на животе у нее заснул Коул. Остальные сидят вокруг стола, едят бургеры и стейки, хрустят чипсами и запивают все это диетической колой. Пол бросает Райану легкий мячик, и он отбивает — не каждый удар, но примерно каждый третий. Хорри работает полевым игроком, а Филипп стоит у бровки и, сложив ладони рупором, ведет прямой репортаж:

— Он подает! Так, отличная подача! Каллен вынужден бежать на другой конец! Мяч за пределами поля! Но вот Райан Холлис бросается вперед — за призом в две тысячи долларов! Вперед — к вершинам спортивной карьеры! Толпа беснуется! Да-а-а, сегодня его день!..

Мама с Линдой сидят во главе стола, потягивают из пластиковых стаканчиков шардоне и играют в домино. Рядом Элис рассеянно листает субботнюю газету. Я останавливаюсь поодаль и смотрю на этих людей, этих, в сущности, чужих людей, которые называются моей семьей. Никогда прежде мне не было так одиноко. В кармане у меня начинает вибрировать мобильный телефон. Я отхожу подальше, за угол.

— Привет, — говорит Пенни. — Пойдем в кино?

Мой последний поход в кино сложился не слишком удачно. Это было через пару недель после моего переезда в подвальчик, к супругам Ли. Теснота душила, и я отправился в кино. Один. Пока мы с Джен жили вместе, друзья у меня были. Когда все открылось и я съехал, Алан и Майк сходили со мной в кафе, и все мы подняли бокалы за то, что Джен — потаскуха, а я — хороший парень. Однако эти посиделки оказались прощальной встречей. Джен осталась при друзьях, а меня молча списали в расход. И вот, через пару недель, въезжая на многоэтажную стоянку возле кинотеатра, я засек Алана и Майка с женами и Джен с Уэйдом — они стройными рядами выходили из кино, болтали, смеялись, возбужденные после фильма. Уэйд вписался на мое место самым естественным образом. Я попытался уверить себя, что компания повстречалась случайно… но какое там! Конечно же они пришли туда вместе! Причем, судя по жестам, по мимике, они виделись не впервые. Как же горек момент, когда осознаешь, что тебя сменили, как перчатки. В наших благопристойных пригородах дружбу заводят и поддерживают жены, то есть на самом деле мои друзья были мужьями подруг моей жены — тех, которых я согласился смиренно терпеть. А теперь меня убрали с поля, поставили на мое место дублера, сделали пометочку в программке — и шоу продолжилось, без зазоров и пауз.

20:30

Писательница мила, даже красива — этакой смиренной, приглушенной красотой. Она целует своего жениха в их живописно захламленной квартирке и отбывает в деревню на побережье Шотландии с уморительным и совершенно непроизносимым названием, где ей предстоит написать очерк для туристического журнала, с которым она сотрудничает. Там она влюбляется в местного жителя, вдовца, дрессировщика пастушьих собак. Народ в деревушке, как на подбор, добродушные эксцентрики. Вдовец-дрессировщик сложен как Аполлон, и мы прощаем героине этот легкий флирт, потому что ее глаза так органично наливаются слезами, когда она рассказывает о недавно умершей сестре, и еще потому, что жених ее — настоящий прохвост, ведь он еще в первых кадрах заигрывал со своей сексапильной секретаршей, да и вообще, кроме своей красной машины, он никого не любит.

Мы с Пенни сидим на самом заднем ряду, держась за руки. Пальцы ее свободной руки нежно бродят по моему запястью, поднимаются к локтю, теребят волоски. Я наклоняюсь к ней — и мы снова сидим, как семнадцатилетние голубки, голова к голове. Мы целуемся долго-долго, и губы и языки у нас прохладные и сладковатые после газировки, и я не хочу, чтобы фильм кончался. Не только потому, что мне так хорошо, хотя мне, конечно, хорошо, поскольку Пенни целуется страстно, глубоко и ловко орудует языком. Я не хочу, чтобы фильм кончался, прежде всего потому, что в зале тогда зажжется свет и я снова окажусь в реальной жизни, она обступит меня, как грозные молчаливые монстры из фильма ужасов, откуда я просто ненадолго выпал — по ошибке.

Но хотя мы продолжаем целоваться и рука моя уже бродит под ее короткой юбкой, поглаживая гладкие бедра, и ее пальцы теребят мои волосы, а язык танцует, поддразнивая мою нижнюю губу, это не мешает мне следить за развитием сюжета на экране. Жених без предупреждения является навестить невесту, а в деревеньке как раз устроили праздник с соревнованием собак и гонкой на скутерах через толпу, заполонившую ярмарочную площадь. Жених на скутере съезжает прямиком в пруд с утками. Любовь-морковь разваливается, все ведут друг с другом искренние беседы, накал эмоций высок. Мы перестаем целоваться и увлеченно смотрим последние кадры: девушка в аэропорту, одна, с женихом она порвала бесповоротно, но поздновато: отношения с вдовцом дали трещину. Но вот он появляется, лихо лавируя на угнанной багажной тележке с моторчиком, и произносит громогласную речь — о горе и любви, которые он познал, и о том, что можно все исправить. Он признается героине в своих чувствах, а полицейские уже надевают на него наручники. Каким-то образом рядом оказывается его лохматый пес, а потом подтягивается полдеревни друзей: это они помогли ему попасть в аэропорт, чтобы не дать любимой улететь. Она целует его, но он в наручниках, они падают и еще несколько секунд целуются, лежа на полу. Пенни рядом со мной всхлипывает, радуясь счастливому концу. Потом поворачивается ко мне, нежно прикусывает мочку моего уха и шепчет: «Отвези меня домой».

22:45

Пенни живет на первом этаже в многоквартирном доме в центре города, всего в паре кварталов от папиных спорттоваров. По стенам развешаны афиши с Одри Хэпберн, Мерилин Монро и Джулией Робертс; мебели очень мало. Посреди комнаты стоит диван — якобы зеленый, а на самом деле омерзительного оттенка слизистой тины. Она наверняка купила этот диван с огромной скидкой, потому что на такой цвет никто другой в здравом уме и твердой памяти не позарится. Маленького диванчика на двоих, который принято ставить перпендикулярно большому, рядом нет, и я нахожу это символичным. На диване свернулся толстый кот с желтыми, мерцающими, как у черта, глазами, а в стеклянных плошках по всей комнате разложены ароматические смеси из цветов и листьев, и они почти скрадывают кошачий запах.

Я нервничаю так, что пот прошибает и ноги подкашиваются. О виагре, стянутой из ящика Уэйда, я вспоминаю слишком поздно — она так и осталась в бардачке у меня в машине. Последние десять лет, даже больше, у меня не было секса ни с кем, кроме Джен, если не считать странного, противоестественного совокупления с Элис сегодня утром, но, уж поверьте, я его и не считаю. Этот эпизод останется для меня сном или встречей с НЛО: можно рассказать по пьяни приятелям, но допустить, что это случилось в реальной жизни, совершенно невозможно. Короче, нервничать у меня есть все основания. Ведь моя жена уже больше года удовлетворяет свои половые потребности на стороне.

Войдя в квартиру, Пенни кидает ключи на столик, щелкает выключателями. Я нерешительно топчусь у порога, и колени у меня подрагивают. В животе бурчит требуха, которую мы жевали в кино, я прямо ощущаю, как непереваренный попкорн движется по кишкам. Меня пучит и подташнивает.

— Мне войти? — Голос мой звучит гулко и испуганно.

Метнув на меня быстрый, понимающий взгляд, она отвечает:

— Я бы на твоем месте вошла.

В спальне страшный бардак, повсюду валяются шмотки, на кресле сушится полотенце. Не соблазнительница, не стриптизерша, Пенни раздевается при свете настольной лампы так, словно меня рядом вовсе нет. Одежда остается кучкой на полу, а Пенни разворачивается — показать мне литое, гладкое тело с полными, округлыми, слишком большими для ее хрупкой фигурки грудями. При этом я остро ощущаю несостоятельность собственного рыхлого тела: по бокам наметились жировые наросты, брюшного пресса как такового нет… Но она, нисколько этим не озабоченная, стягивает с меня брюки, выцеловывает волоски на бедрах и увлекает меня на диван. Мы падаем туда вместе, и Пенни ласково вылизывает дорожку от моего пупка вверх, к подбородку, к губам.