Дама Пик
Шрифт:
Я хмыкнул и промолчал. Потом взял бутылку и, убедившись, что опять все пиво выпито, встал с тахты и пошел к холодильнику.
Я стоял у окна с бутылкой в руке и смотрел, как распухшее красное солнце быстро опускается в Эгейское море.
Закончился еще один день блаженного ничегонеделания, которое, говоря по правде, уже начинало тяготить меня. Я чувствовал себя, как наркоман, оставшийся без дозы, и недостаток адреналина давал себя знать. Последние несколько лет моя жизнь была до отказа наполнена, мягко выражаясь, увлекательными приключениями.
А в жизни – не дай Бог!
Но мне-то он как раз дал все это.
Причем – полной мерой и еще немножко сверху. Так сказать, добавку, чтобы мало не показалось. И конца этому видно пока что не было. Да я и сам чувствовал, что не успокоюсь, пока… Но лучше даже не думать об этом «пока».
Ну что, спрашивается, мешало мне бесследно раствориться среди пяти миллиардов других людей? Денег у меня было, как у дурака фантиков, и даже больше. Я мог позволить себе все. Любое лицо, любое имя, любую страну, все что угодно. И жить себе припеваючи и не лезть больше туда, где приключения бывают только на свою жопу.
Так нет же!
Я вздохнул и, почувствовав на спине взгляд, повернулся к тахте.
– Что, Костик, грустные мысли одолевают? – спросила Наташа, живописно расположившая красивое загорелое тело на валиках.
Мы только что в очередной раз использовали их по прямому назначению, и теперь моя ненасытная партнерша на некоторое время угомонилась.
– Я бы не сказал, что они особенно грустные, – ответил я, – просто мне интересно, смогу ли я угомониться сам, или для этого обязательно нужно грубое вмешательство судьбы с топором в руке? Вот ты, например, что думаешь по этому поводу?
Наташа потянулась, закинув руки за голову, отчего ее груди поднялись и уставились сосками в потолок, зевнула и сказала:
– Я слабая и глупая женщина.
– Совершенно справедливо, – с готовностью подтвердил я.
Она недовольно посмотрела на меня и угрожающе повторила:
– Я слабая и глупая женщина, и я хочу покоя. Мне надоело, как ты выражаешься, скакать по веткам с дымящимся стволом в руке и постоянно вытаскивать тебя из очередного дерьма. А ты совершенно не ценишь этого.
– Я не ценю? – удивился я, – а кто же тогда ценит, если не я?
– А никто не ценит. Я вот тут подумала – знаешь, на что это все похоже?
– Пока не знаю.
– А вот я тебе сейчас и объясню. Ты похож на клиента психиатрической клиники, у которого тяжелый случай помешательства. И помешательство это выражается в том, что он хочет покончить с собой наиболее дорогим и сложным способом, причем ему обязательно нужно, чтобы в этом участвовало как можно больше людей и было как можно больше зрителей. Что, не так?
– Ну, это ты, голубушка, загнула…
– Ничего подобного. А я, старая несчастная женщина – попросту медсестра, которая не спускает глаз с этого буйного пациента и постоянно то стаскивает его с подоконника, то отнимает опасную бритву, то перерезает веревку, которую он уже приспособил на крюке для люстры.
– Это кто медсестра – ты, что ли?
– А кто же еще? И я же твой лечащий врач.
– Ну-ну…
– Вот тебе и
ну-ну! А ты подумай о больных и голодных детях Африки, которые гибнут в железных клещах апартеида, еще там о всяких несчастных… Может быть, тебе просто булькнуть со скалы с камешком на шее, а деньги перевести в какой-нибудь благотоворительный фонд?– Ага! В благотворительный фонд… Как же, как же! Это ты хочешь, чтобы я накормил какогонибудь подонка, который этим фондом распоряжается? Увольте. А насчет голодных африканских детей, то это их проблемы. Они там плодятся, как крысы, и дохнут точно так же. И для них это – норма. Так что не надо про бедных и несчастных. Ты мне еще посоветуй бомжам помогать.
– Не хочешь бомжам – отдай мне. А сам – в море. А?
– Слушай, Наташа, что это тебя сегодня так разбирает?
Она вздохнула и сказала совсем другим тоном:
– Да я и сама не знаю… Наверное, заскучала без ужимок и прыжков.
– Точно! У меня то же самое.
– О-о-о! Это уже плохо. Если мы оба затосковали без наших обычных развлечений, это уже само по себе опасно. Но у меня есть идея. Сейчас я ее тебе расскажу, но если ты засмеешься, то я дождусь, пока ты уснешь, и перепилю тебе горло тупым волнистым ножом для хлеба.
– А я буду спать в катере.
– Не поможет. Ладно, слушай… Только ляг, пожалуйста, рядом со мной.
– Так у тебя вот какая идея… А я-то думал…
– Дурак! Ты можешь думать о чем-нибудь, кроме койки?
– Я?!
Вот это финт!
Это, значит, я, а не она, думаю только о койке, это, значит…
Я открыл было рот, но от возмущения не смог даже найти названия этому беспардонному… этому наглому… этому возмутительному…
В общем, я закрыл рот и повалился на тахту рядом с Наташей.
Она тут же обвила меня горячими ногами и руками и зашептала мне на ухо:
– Костик, милый, ты же знаешь, как я тебя люблю, знаешь, правда?
Я догадывался, что она меня любит, можно даже сказать – знал, но как именно, оставалось для меня загадкой. Вот у пауков, например, тоже любовь, а чем оканчивается? То-то же. Она его потом – ам – и вся любовь! Но я, конечно, не стал говорить Наташе об этих своих соображениях, а просто промолчал.
– Знаешь, правда?
– М-м-м… Ну, в общем, знаю.
– Вот и хорошо. А то, что ты меня не любишь, – это не страшно. Главное, что ты меня не гонишь от себя. Ведь так почти всегда и бывает – один любит, а другой позволяет себя любить. Так уж оно устроено.
Да, я слышал об этом и даже был почти готов согласиться с неизбежностью такого положения вещей. Но все-таки хотелось, чтобы…
– Костик, ты меня слушаешь? У тебя такой взгляд, будто бы ты думаешь о чем-то другом.
– Да нет, Наташа, я об этом самом и думаю. Только по-другому.
– Конечно, по-другому. Ведь ты же мужчина все-таки…
– Будем надеяться, – усмехнулся я.
– Ты – мужчи-ина, – ласково протянула она и погладила меня по животу, – а я – женщина. И видишь, как получается… Мы вместе уже вон сколько времени, и все никак нам не расстаться… Так, может быть, нам и нужно быть вместе и не расставаться? Я уже так к тебе привыкла, как к родному…