Дама с единорогом

Барон усмехнулся — в долгах, как в шелках, а строит из себя богатея! — и свысока кивнул Артуру. В качестве формальности убедившись, что тот не намерен пойти на мировую, Джеральд подозвал оруженосца и взял у него копьё; баннерет сделал то же самое.

Всадники разъехались. Затрещали копья, и Джеральд Уоршел покачнулся в седле. Артур подъехал к противнику, чтобы узнать, желает ли тот продолжать поединок на копьях или спешиться и биться на мечах, когда на дороге верхами показалась Жанна; сзади, крепко уцепившись за госпожу, тряслась на конском крупе Джуди, её верная тень.

— Остановитесь, — баронесса отчаянно махала руками, — подумайте о спасении своей бессмертной души! Неужели это нельзя окончить миром? Умоляю Вас, не берите греха на душу!

Она с мольбой переводила взгляд с отца на баннерета. Артур не выдержал. В конце концов, много ли чести убить этого старого спесивца? Пусть катится ко всем чертям!

— Я удовлетворен, — холодно сказал баннерет, — и убираю меч в ножны.

— Как Вам угодно, но я не считаю себя побеждённым, — сквозь зубы процедил Джеральд и бросил гневный взгляд на дочь.

— Возвращайся домой, Жанна. Я с тобой там потолкую, — хмуро сказал он.

Девушка, почувствовав нависшую над ней бурю отцовского гнева, покорно повернула к Уоршу, ощущая на себе укоряющие взгляды обоих рыцарей: она нарушила неписаный закон, запрещавший ей, женщине, вмешиваться в дела мужчин.

Глава VI

Подняв голову, обтирая пот со лба, крестьяне провожали глазами сеньора в окружении трёх оруженосцев, четырёх пажей, разношёрстной свиты слуг и тесно примыкавших к ним служивых людей благородного сословия, самостоятельно или при помощи родных промотавших свои наделы. По его одежде, выражению лёгкой скуки и высокомерия на лице, гордой посадке, количеству его спутников и богатой сбруе его коня не трудно было догадаться, что он человек высокого происхождения и обладает завидным капиталом.

Целью этого человека был Уорш.

Примерно в это же время в самом замке Жанна в полной мере познала на себе всю опрометчивость своего недавнего поступка.

— Так вот значит какую змею я взлелеял на своей груди! Ты меня на всю округу ославила, дрянь! — Лицо барона Уоршела перекосило от гнева. Мертвенно-бледная Жанна попятилась к крыльцу.

— Я тебе все косы повыдергаю, сукина дочь, будешь знать, как блюсти девичью честь! — Со всего размаху он толкнул её лицом в грязь; девушка чудом не ударилась головой о каменные ступеньки. — Да кто тебя после этого замуж возьмёт? Скажут, девка порченная! Ну, что молчишь, мерзавка, язык проглотила? Зато до этого он у тебя был слишком длинен. Я тебе покажу, как точить лясы с этим ублюдком, я тебе покажу, как отца порочить, я тебе покажу, как совать в чужие дела свой нос!

Барон схватил плеть и, размахнувшись, ударил дочь. Та завизжала и вскочила на ноги, уклоняясь от новых ударов. Неизвестно, чем бы всё это для неё кончилось, если бы начальник караула не доложил о приезде графа Норинстана.

Очевидно, это имя что-то значило для барона Уоршела, во всяком случае, он приказал немедленно впустить гостя.

— Иди, умойся! — бросил Джеральд через плечо дочери. — Мы с тобой после договорим.

Баронесса утерла рукавом лицо и поднялась на крыльцо.

Граф мельком видел её: стоя на пороге, она о чём-то шепталась со служанкой, пока её отец вымещал злобу на оруженосце. На мгновенье промелькнули перед глазами её перепуганное личико и живые большие глаза. Промелькнули — и скрылись за дверью. Хорошенькая девушка, мэтр Жирар не обманул.

При виде важного гостя барон расплылся в гостеприимной улыбке и поспешил выразить искреннюю радость по случаю его приезда. Приказав провести графа в главный зал, он поручил дочери поторопить кухарку с обедом.

Баннерет Леменор этого человека не видел: он выбрал другую дорогу. Весь путь он, на чём свет стоит, ругал барона Уоршела. Артур никак не мог простить ему ни оскорбления памяти покойного родителя, ни его самого, и в юношеском запале дал себе слово при случае отомстить ему.

Как этот старик (ведь он никчёмный старик, не более того!) посмел покуситься на самое дорогое, что у него было — на фамильную честь? Как он, выросший в достатке, не знающий цены деньгам, мог сказать… Нет, повторять это — кощунственно! Только кровь может смыть это оскорбление, только кровь. О, как сладка будет месть!

Впрочем, в чём, собственно, будет состоять месть барону, баннерет и сам не знал. Сейчас он просто был не в состоянии думать и в бессильной ярости срывал ветки с деревьев, ломал их и разрывал листья на мелкие кусочки.

Метью сразу понял, что хозяин не в духе, и сам разоблачил Авирона. Краем уха он слышал, как баннерет пробурчал:

— Черт бы побрал этого старого вонючего козла! Что б он подавился своим золотом! Посметь бросить тень на честь моего отца…

Подождав, пока буря немного утихнет, оруженосец, стараясь не попасться на глаза хозяину, тихонько прокрался в свою каморку у главного зала, взял там пару вещей, снова спустился во двор и, решив проведать родню, заседлал осла. Его родные жили в деревне на общих правах с другими крестьянами, Метью же большую часть своей жизни провёл при господах, так что они нечасто виделись.

Благодаря невероятной доброте покойного сэра Уилтора и красоте своей матери, он из сына дочери заурядного крестьянина, нанимавшего небольшой клочок земли, превратился в богатого фригольдера, никогда не работавшего в поле и жившего за счёт наследственных пяти акров земли, практически не облагавшимися налогами со стороны сеньора. Предприимчивый Метью тут же поставил на своей земле мельницу и подыскивал место для постройки своего собственного дома, который должен был стать центром его импровизированного имения. Такой дом был его давней мечтой, мечтой, хотя бы на шаг приближавшей его к благородным фамилиям и ставящей на одну доску с приходским священником. Землевладелец — это одно, а домовладелец — это другое. Тогда можно и большое хозяйство завести и самому, став хозяином, завести слуг.

Свернув с дороги на деревенский просёлок, Метью поехал шагом. Казалось, здесь никогда ничего не изменится: все те же глубокие рытвины, вечно голодные собаки, тщедушный плетень вдоль домов и свиньи, валящиеся в грязи прямо перед приходской церковью. Осёл покорно брёл среди убогих домишек, крытых соломой; на огородах позади домов в земле копались старухи и малые ребятишки, собирая бобы и лук. Возле одного из домишек, наполовину скрытой купой деревьев, с покосившейся крышей, оруженосец остановился. Он спешился и, отведя в сторону плетень, ввел осла во двор.

К дому примыкал кое-как сбитый из гнилых брёвен сарай, где хранилось сено вперемежку с прошлогодней соломой. На ржавых гвоздях висела упряжь, в глубине валялись несколько серпов, вилы и самодельная лопата. Со стороны улицы к сараю примыкал маленький, наполовину ушедший в землю амбар для зерна, а с другой, ближе к низкому плетню, на котором сушилась глиняная посуда, — мазанковый хлев.

Во дворе пахло чем-то тухлым, из хлева тянуло навозом. Налетавший временами ветерок приносил с собой запах тины и гнилых бобов.