Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]

Даже это прикосновение языка к ее ладошке — да она просто поклялась бы, что узнала его!.. Но ведь та Собака умерла… И девочка вспомнила, как горевала прошедшей весной, когда это случилось.

Бенедикта и Реми продолжали рассматривать друг друга, но уже не пользуясь никакими инструментами. Матильда как-то не очень понимала, что теперь надо говорить. Теперь, когда они стоят тут втроем на козьих какашках, а церемония представления уже закончилась.

Все решилось с приходом фермерши. Она возникла на той стороне загона и заорала:

— Так, значит, да? Мог бы и помочь мне, бездельник!.. Чем кавалера из себя строить, сходил бы лучше за травой для кроликов! Давай-ка пошевеливайся!

Густой коврижечный загар не помешал: Матильде показалось, что Реми стал красным как рак. Но Матильда и сама покраснела бы на его месте. Фермерши, оказывается, еще хуже мам по части нескромности!

— Ладно… Все, значит… Мне… мне пора идти! — пробормотал несостоявшийся кавалер.

Троица старательно избегала смотреть друг на друга.

— Пошли, Леон! — добавил Реми, обращаясь к собаке, которая, похоже, оценивая преимущества девичьей компании, старательно и с явным удовольствием обнюхивала подружек. И удалился, даже не обернувшись, ни единого раза не обернувшись, а Леон потрусил за ним по пятам…

Бенедикта и Матильда молча смотрели им вслед. К счастью — молча, потому что Матильда, заговори она именно сейчас, сказала бы ужасные вещи, все, что она могла бы сказать, прозвучало бы ужасно, но тут ничего не поделаешь: это было сильнее ее. Что он ушел навсегда. Что она больше никогда его не увидит. Что он умрет ночью, как Собака Феликса, и ей не удастся даже проститься с ним…

Реми с Леоном исчезли за амбаром.

— Ты чего скисла-то? Никуда он не денется!

Что в Бенедикте прекрасно — это отсутствие воображения. Она всегда видит вещи только такими, какие они есть, именно и точно такими, никак иначе. Иногда это огорчает — как в случае с подсолнухами, которые не произвели на нее ни малейшего впечатления, у нее даже ни чуточки голова не закружилась. Но иногда получается очень удачно. Потому что успокаивает и придает уверенности. Быть бесчувственной — это классно, особенно если видишь, как уходит кто-то, кого вовсе не хочешь видеть уходящим.

Матильда подумала, а может, ей удалось бы стать хоть немножко менее чувствительной, если бы она, как Бенедикта, сократила число бутербродов с вареньем за завтраком или любимого печенья на полдник… Ох, это бы далось с таким трудом…

Девочки — все так же молча — направились к дому, прошли через фруктовый сад, где набрали абрикосов, и Матильде удалось устоять и не объесться ими, а только наполнить нарочно оставленную тут корзинку.

Ни одна, ни другая не осмеливались сделать первый шаг, произнести первое слово.

Матильда сгорала от желания узнать, что подружка думает о Реми, но в то же время опасалась услышать приговор. Он ведь будет жестким и окончательным: Бенедикта — она такая, решительная.

Когда они подходили к дому, у поворота дороги показалась машина с Кристианой и Селиной.

Теперь или никогда. Матильда вцепилась в синий спасательный круг, не имея больше возможности выбрать подходящую волну. Вал, который накатывал на нее, был единственным. Придется нырнуть под него, даже если рискуешь захлебнуться.

Закрыть глаза. Закрыть рот. Оставить открытыми только уши — чтобы услышать этот приговор. Скорее. Скорее.

— Ну и как? — спросила Матильда. Вода доходила ей до пояса, ноги утягивала в глубину странная сила, а над головой навис пенный бурун, готовый обрушиться.

Она чувствовала, как ее поднимает, поднимает, сейчас унесет…

— Ну-у… Не знаю! — протянула Бенедикта.

Волна миновала. Матильда услышала, как она разбилась о камни позади нее с глухим шумом.

— Почему это? Как это — «не знаю»?

Девочка, которая всегда все знает, вдруг говорит «не знаю»? Нет, это несерьезно!

— Понимаешь, он мне сразу и нравится, и не нравится, — ответила Бенедикта, явно озадаченная собственным затруднением.

После шторма на море — резкая перемена: с гор покатилась лавина — приехали мамы. Поцелуи. Продукты. Матильда с досадой заглядывала в один пакет за другим. Она-то надеялась хоть на какой сюрприз — ничего похожего!

Да! Да! Они вели себя хорошо! Нет! Нет! Они совсем не боялись одни!

~~~

Попритворявшись — надо сказать, довольно бездарно, — что спит, Бенедикта и на самом деле уснула. Даже в темноте, даже у такой усталой, Матильде так и не удалось вытянуть из лучшей подруги хоть какие-то слова, проясняющие, что та имела в виду, а ведь как старалась, даже стала сомневаться, в самом ли деле это лучшая ее подруга, потому что, в конце-то концов, нельзя же оставлять человека в таких сомнениях, не понимает она, что ли, эта Бенедикта! Короче говоря, Матильда так до сих пор и не знала, что Бенедикте нравится в Реми, а что нет. Досада какая, одно расстройство, тем более что Матильда и насчет себя самой этого тоже не знала: что ей в нем нравится, что не нравится. Такая вот простая причина. Ее тоже раздирали противоречия. Было что-то, что ей в Реми ужасно нравилось, а другое — ужасно не нравилось, и самый кошмар заключался в том, что она все время думала: если ты кого-то любишь, то имеешь ли право на то, чтобы тебе в нем что-то не нравилось?

Иногда этот вопрос решается легче некуда. Вот например: несмотря на то что ей далеко не все нравится в маме и папе, она все равно уверена, что их любит. Но можно ли быть такой уверенной, когда речь идет о мальчике, который заставляет тебя летать, даже не отрываясь от земли? Можно или нельзя?

Матильде очень хотелось бы узнать, что именно не нравится в Реми Бенедикте, чтобы сравнить: то же самое, что ей самой, или другое. Чтобы понять разницу между девочкой, которая способна летать, и той, которая не способна.

После обеда, оказавшись в хижине, которую девочки решили приспособить под домик для двоих, Матильда несколько раз попыталась получить более ясный ответ. Напрасный труд! Бенедикта оказалась такой же непробиваемой, когда чего-то не знала, как тогда, когда все знала. С ней не сговоришься!

И потом, представляя себе, что какие-то черты Реми могут не понравиться, Матильда впадала в бешенство, а думая, что какие-то другие Бенедикте нравятся, начинала немножко ревновать.

Даже про отсутствие одного зуба спереди Бенедикта и то не захотела ни словечка сказать, а этот недостаток особенно смущал Матильду и вызывал у нее больше всего сомнений: с одной стороны, ей казалось, будто рот с дыркой вместо зуба — это смешно, а с другой — будто очень красиво…