Дамасские ворота

— Хочешь, заберу свои вещи из спальни? — предложил Лукас.

Она ответила на предложение лишь пренебрежительным взглядом, но этот-то ее взгляд он любил до безумия. Ее продолговатое бледное лицо с высокими скулами и выпуклыми пухлыми губами никогда не переставало возбуждать его.

Лукас испытывал мучительное желание расспросить ее о поездке. Он подозревал, что она снова ухитрилась влюбиться. Цилилла постоянно заводила романы в среде интеллектуального бомонда и с готовностью предавалась каждой новой страсти. В моменты ревности она виделась ему глупой ничтожной снобкой, помешанной на знаменитостях, к тому же этим утром у него было плохое настроение. Но, измученная перелетом и какими-то неприятностями, она выглядела особенно соблазнительной. Затем, совсем его сконфузив, она подошла к креслу, в котором он сидел развалясь, и поцеловала его в щеку. Он помимо воли коснулся ее руки:

— Пойди ляг, любимая. Отдохнешь, и все будет по-другому.

Оставив дверь спальни открытой, она разделась, привычно бросив дорожную одежду возле кровати, и забралась под одеяло. Ей было не впервой ложиться спать на рассвете.

— Что сегодня делаешь? — спросила она из-под одеяла.

— Мне надо съездить в Эйн-Геди, на эту конференцию. Поговорить с одним христианским «небесным лоцманом» [100] . О религии и прочем.

— Привези оттуда грязи [101] . И втирай в плешь.

100

Прозвище армейского или тюремного священника.

101

То есть лечебные грязи Мертвого моря, которыми знаменито местечко Эйн-Геди.

«А больше никуда?» — подумал он. Сердито взглянул на нее, но та лежала свернувшись калачиком и спиной к нему.

— Это помогает, — проговорила она секунду спустя.

— Спасибо за совет, Цилилла.

— Съезди в Масаду.

— В Масаду? Зачем?

— Стоит съездить. Я ездила, когда училась в школе. Ты там никогда не бывал.

Масада, руины крепости на вершине скалы, где в первом веке зелоты, восставшие против римского правления, совершили коллективное самоубийство, чтобы не сдаваться римским войскам, была известным туристским объектом.

— Чушь настоящая эта Масада, — сказал Лукас. — Только бойскауты верят в нее.

Она ничего не ответила, то ли задетая его словами, то ли задремав. Тут ему пришло в голову, что можно и вправду съездить туда и даже провести весь вечер в долине. Внезапные порывы как раз его тема.

Встав в ванной над раковиной Цилиллы, он выдвинул зеркальце на кронштейне-гармошке, чтобы посмотреть на свою лысину. Сверкавшая на весеннем солнце, она явно увеличилась.

Он распрямился и взглянул на себя в большое зеркало над раковиной. Да, пожалуй, пребывание в Израиле состарило его. Еще недавно коллеги не верили ему, услышав, что он не успел поработать во Вьетнаме по молодости. Но абсурд в Гренаде был его войной, ее он использовал максимально. Война в Заливе прошла буквально рядом. В небе над его головой.

Лукас был высок, широкоплеч, с тонкими губами и длинным подбородком. Как-то одна из его подружек засмеялась над ним, над его лицом, сказав в оправдание, что очень часто кажется, будто он вот-вот скажет что-нибудь забавное. Теперь ему было трудно поверить, что в этих поджатых губах и постоянной гримасе таится готовая вылететь шутка. Больше того, залысины отступали все дальше, все больше открывая лоб, разоблачая то, что кроется во взгляде.

Он не был самовлюбленным человеком, но собственная внешность приводила его в уныние. Какое-то время ему вообще было все равно, как он выглядит.

Перед выходом он бросил последний взгляд на папку с записями Обермана об Эриксене. Встреча намечалась только вечером, так что времени было еще много, успеет подготовиться.

Первым документом в папке было резюме, явно подготовленное получившей отставку супругой преподобного, миссис Эриксен. Начинал Эриксен как баптист кальвинистского толка на востоке штата Колорадо, ходил в библейскую школу в Калифорнии, нес службу в нескольких пролетарских приходах на заводской окраине Лос-Анджелеса. Затем на три года уехал миссионером в Гватемалу и там женился на Линде. Сразу после этого оба объявились в Израиле. Тут они работали во множестве христианских организаций: евангелическими миссионерами с арабами-христианами в Рамалле, в лагере для приезжих групп христианской молодежи, организованном более или менее по образцу кибуца, и гидами с паломниками. И наконец, когда его брак с Линдой начал разваливаться, возглавил Галилейский Дом с его доброй чечевичной похлебкой.

Договариваясь по телефону с Эриксеном о встрече, Лукас предложил, что присоединится к нему в одной из экскурсий к берегам Мертвого моря, которые проводит Галилейский Дом, и Эриксен согласился. В папке, помимо резюме, было много захватывающе интересных брошюр, в которых рассказывалось о Кумране и ессеях и упоминалось об Учителе Праведности. Лукасу смутно казалось, что идея, исподволь и едва уловимо проводившаяся в этих материалах, несколько неортодоксальна, если не из разряда меджнунских.Это больше походило на разновидность нью-эйджевого гностицизма, нежели на то, что содержалось в древних священных свитках Кумрана.

Оставив спящую Цилиллу, Лукас собрал свои записи и вышел из дому. Готовясь к поездке, он прочел самое важное по теме: «Иудейскую войну» Флавия и посвященный тому же периоду труд современного британского историка.

Его старенький «рено» стоял внизу у дома, на подъездной дорожке. Он предусмотрительно снабдил машину двумя большими табличками с надписью на английском, русском и арабском «Пресса», купленными у палестинца-торговца возле Дамасских ворот. Зачем ему русский вариант, Лукас сам не представлял, но думал, что на всякий случай не помешает. Он всегда старался максимально предусмотреть дорожные проблемы в местах, чье население не имеет ни времени, ни желания оказывать помощь. Путь в Эйн-Геди пролегал по самой спокойной части Оккупированных территорий, но всегда существовала вероятность непредвиденных осложнений.

Желтые израильские номерные знаки вполне могли вызвать град камней на повороте у Иерихона; знак «Пресса», призванный успокоить швыряющихся камнями шебабов, порой приводил в ярость воинственных израильских поселенцев. Бывали случаи, когда машины с такими знаками останавливали вооруженные люди, принимавшиеся допрашивать и оскорблять иностранных журналистов, которых они имели привычку подозревать в симпатиях к арабам. Самыми воинственными, как обнаружил Лукас, всегда казались бывшие американцы, а уж эти-то не могли избавиться от яростного презрения к американским репортерам.

Но наибольшая опасность, как понял Лукас, исходила не от федаинов, не от джихадистов или неистовых последователей Жаботинского, но от обыкновенных израильских водителей, которых, как класс, отличали агрессивность, фатализм и продолжительность жизни, схожая с техасскими байкерами. Их бешенство нельзя было ни унять, ни предвидеть.

Город протянулся далеко на восток. Аккуратные кварталы невзрачных домов доходили до Иудейских гор, и понадобилось почти полчаса на то, чтобы добраться до открытой пустыни. Внезапно пошли каменистые лощины, где вороны могли приносить пищу Агари [102] . Черные шатры бедуинов лепились к каменистым склонам; вдоль обочины бродили козы с бесовскими мордами, щипля призрачную травку. Вдоль линии холмов через каждые несколько миль стояли контролировавшие равнину армейские опорные пункты, защищенные мешками с песком и колючей проволокой. На одном из поворотов перед ним открылся зеленый оазис Иерихона внизу и бледная соленая синева Мертвого моря на юге. На горизонте, за водным простором, в Иорданском Королевстве смутно вырисовывался известняковый массив Нево — горы, с вершины которой, как считается, Моисей наконец увидел Землю обетованную и где он умер [103] . В каком-то смысле идеальный конец, подумал Лукас, с прищуром глядя сквозь дымку на гору.

102

Агарь Египтянка — служанка Сарры, жены Авраама; будучи его наложницей, родила ему сына Измаила, ставшего родоначальником арабских племен. По настоянию Сарры была вместе с сыном изгнана из дома Авраама. (Быт., гл. 16 и 21).

103

Втор. 34: 1.

Чтобы убить время, он решил рискнуть и сделать большой крюк, заехав через Иерихон по главному шоссе и выехав через поселок, где останавливались автобусы «Эгеды» и торговцы-палестинцы продавали фрукты, содовую и всяческие безделушки под присмотром поста пограничной полиции. Ветерок нес вонь сероводорода с моря и свежесть листвы; влажный воздух вызывал испарину и возбуждал смутный аппетит. Он купил две большие бутылки минеральной и жадно выпил одну. Даже чувство жажды здесь, в приморской низменности, было другим. Человек в бедуинской одежде, темный, как ашанти [104] , продал ему небольшую гроздь бананов. В нескольких ближних деревнях жили люди африканского происхождения, как говорили, потомки рабов.

104

Народность в Гане.