Дамиано Де Лука

— Ты действительно думаешь, что неврозы могут проявляться физически?

Никогда за миллион лет я не думала, что окажусь здесь, сидя в библиотеке босса Де Лука, и буду обсуждать Достоевского и отцеубийцу Фрейда с тайным сыном Анджело. Это не было перемирием. Это была литература, и каким-то образом, по крайней мере, сегодня, она преодолела пропасть между нами.

Он перевернул страницу.

— В этом больше смысла, чем в альтернативе.

— Не для меня. — Я подтянула ноги под бедра, облокотилась на подушку и позволила себе устроиться поудобнее, размышляя.

Фрейд написал эссе, в котором утверждал, что эпилепсия у Достоевского началась после смерти отца, как физическое проявление его вины за то, что он желал смерти отца, но меня это никогда не убеждало. Я ненавидела своего отца. Но я не могла представить, что желаю ему смерти. По крайней мере, не без провокаций. К тому же я не верила, что эмоции могут перерасти в физические болезни.

— Смерть должна быть крайним средством. — Лицемерно со стороны Витали, но от этого не менее верно. — А не какое-то банальное желание, которым можно разбрасываться. И мурашки по коже — твой пример эмоций, вызывающих физическую реакцию, — не так серьезны, как, например, эпилепсия.

Он поднял глаза от романа и впервые с тех пор, как я вошла, рассмотрел мои маленькие спальные шорты и атласную рубашку на бретельках. Его глаза потемнели, и я увидела, как подрагивает его адамово яблоко.

— Осталась бы ты, если бы я обвинил тебя в том, что у тебя развилось сердечное заболевание из-за влечения ко мне?

Я посмотрела на то место, где одеяло прижималось к его бедрам, потому что он был прав. По коже побежали мурашки. От холода, конечно.

— Это не было ситуацией "или-или". Ты не ограничивался мурашками и сердечно-сосудистыми заболеваниями.

Но да, я бы осталась, призналась я себе, все еще не понимая, как я дошла до такого состояния, что ищу спасения от своей скуки у него. Кроме того, меня не оставило равнодушной то, что он намекнул, что хочет, чтобы я осталась.

— Возможно. — Его руки распутали одеяло, расправили его, когда он держал его распахнутым над полом, и бросили его так, что оно почти полностью накрыло мое тело, когда приземлилось на меня. — Ты переоцениваешь мое желание разговаривать с тобой.

— Кто из нас заговорил первым?

— Насколько я помню, это был я… после того, как поймал тебя на том, что ты рыскаешь по моей комнате.

Ладно, я попала прямо в точку.

— Ты не застал меня за рысканьем. Ты застал меня лежащей на твоей кровати.

— И все же ты отрицаешь свое влечение ко мне. Что именно, Рыцарь? Я тебя привлекаю, или ты шпионила?

— Что это с тобой такое — абсурдные сценарии "или-или"?

Он отложил книгу в сторону и повернулся так, что его ноги коснулись пола, а предплечья уперлись в колени, когда он наклонился вперед и вперил в меня свой непоколебимый взгляд.

— Уклоняясь от моих вопросов, ты не заслужишь моего уважения, а через семь дней, когда мы начнем наш выпускной год в школе, ты захочешь получить это уважение.

Я ответила ему тем же, раздвинув ноги и наклонившись вперед, так что наши лица разделяли считанные дюймы, когда мы сидели друг напротив друга на диванах, созданных для королевских особ.

— Я уважаю тебя.

— Правда?

— Как ты это называешь? — Я жестом показала между нами. — У тебя есть привычка обсуждать психологию литературы с людьми, которых ты не уважаешь?

В одиннадцать лет мама взяла меня с собой в город во время, как предполагалось, тихого визита на выходные в ее дом в Хэмптоне. Она передала мне хот-дог из киоска, и мы отправились в "Барни". Откусив кусочек, я услышала скулеж и увидела бродячую собаку. Я взглянула на свой хот-дог.

Маман перевела взгляд на меня.

— Mon petit coeur saignant… (пер. мое маленькое сердце)

Я услышала ее предупреждение громко и четко, когда она назвала меня своим маленьким сердцем и притянула к себе за талию. Хот-дог выскользнул из моих пальцев, и бродячая собака набросилась на него, огрызаясь на проходившего мимо пешехода.

Я опустила голову, когда Maман положила руку мне на плечи.

— Рената, ma petite fille (пер. моя маленькая девочка), у тебя прекрасное сердце, но однажды твоя потребность спасать загнанных в угол животных приведет к тому, что тебя укусят. — Она приподняла мой подбородок, чтобы мои глаза встретились с ее глазами. — Некоторые шрамы не исчезают.

Это был один из немногих уроков, преподанных мне Маман, который я так и не приняла к сердцу. Глядя в глаза Дамиану, когда нас разделяло меньше ладони, я вспомнила о том, что видела в его глазах затравленный взгляд — не раз, а уже дважды.

Слишком легко было захотеть сразиться с ним. Но желание спасти Дамиана было не менее сильным. Что-то в том, как он держал себя — слишком спокойный, слишком отстраненный, слишком неприступный, — заставило меня убедиться в его одиночестве.

Одинокие люди заводят разговоры с незнакомыми людьми, которых они, похоже, ненавидят, верно?

Именно поэтому я оборвала его, прежде чем он успел сказать что-то, заслуживающее словесной порки.

— Это нормально — не ненавидеть меня. И не любить меня тоже можно. — Я опустила глаза на одеяло, которое лежало у меня на коленях, а затем вернула ему. Маленький акт доброты, который заставил меня все переосмыслить.

Его глаза проследили за моими.

— Ненависть требует эмоций, а я…

— …не обладаешь ими, где бы ты ни находился. Да, я поняла. — Мне захотелось закатить глаза, но это было бы нелогично с моей точки зрения. — Есть разница между одиночеством и уединением.

Первое — это боль, второе — предпочтение.

Возможно, это было слишком глубоко, слишком много для двух разрушительных интеллектов, отчаянно ищущих выхода в городе, где его нет.

Почему именно он заманивал меня поздними ночными разговорами, которые меньше походили на предварительное перемирие между врагами и больше на флирт между друзьями?

Почему именно он чувствовал себя ответом на мое одиночество, а я — на его?

Возможно, это был не выбор, а судьба.

По крайней мере, так я сказала себе, когда на следующий вечер вернулась в библиотеку, и мы вместе читали "Бесконечную шутку" и спорили о психологических последствиях отсутствия родителей.

Мне было интересно, что он говорил себе.

ГЛАВА 11

Нас никогда так легко не обмануть,