Дань псам

Она скользнула в тень за передним колесом. В густой, липкий дождь.

— Аномандер Рейк понимает, — прошипела она. — Он понимает, Драконус. Больше, чем смог ты. Больше, чем когда-либо сможешь. Мир внутри Драгнирпура должен умереть. Вот величайшая из мыслимых милостей. Величайшая из жертв. Скажи, Драконус, ты согласен отпустить силу? Ты готов подавить самолюбие, избрав это… это оскопление? Меч, твоя холодная, железная улыбка мести — ты готов увидеть его бесполезной вещью в руках? Мертвым, как любой другой кусок кованого железа?

Поднырнув под ось, она положила цепь на деревянную балку. Вскарабкалась следом. — Нет, Драконус, ты бы так не смог. Не правда ли?

В глазах Рейка, когда он убивал ее, была жалость. Было горе. Но она даже в тот последний миг разглядела, что страсти эти обузданы.

Близким будущим. Только здесь и сейчас она поняла.

«Ты даруешь нам хаос. Ты даруешь нам избавление».

И она поняла, что окажись на месте Аномандера, завладей Драгнипуром — не смогла бы принести такой жертвы. Сила оружия соблазнила бы ее — медленно, неодолимо.

Никто иной. Никто иной, как Аномандер Рейк.

Слава богам.

* * *

Он очнулся от укола в уголок глаза. Отпрянул, задыхаясь, цепляясь руками за теплые тела. Сзади лежал слепой художник Кедаспела, лицо его исказилось от ярости. Стило отдернулось.

— Стой! Вернись! Вернись и вернись, стой и стой, я почти закончил! Я почти закончил и я должен закончить пока не станет поздно, станет поздно!

Дич увидел, что половину изувеченного тела покрыли татуировки, всю кожу, оставшуюся открытой, когда он лежал без сознания на груде падших. Долго ли он лежал без чувств, пока безумная тварь прокалывала дырочки? — Я же сказал! Не меня! Не меня!

— Нужда. Вершина и крест и точка опоры и сердце. Он выбрал тебя. Я выбрал тебя! Нужда! Или мы все потеряны, мы все потеряны, все потеряны. Вернись. Где же ты где ты и где ты? Ложись как раньше, рукой вверх, подставь запястье — и край глаза…

— Я сказал, нет! Подойди еще раз, Кедаспела, и я выдавлю из тебя жизнь. Клянусь! Я размозжу твою шею. Или пальцы переломаю, каждый клятый палец!

Лежавший на животе Кедаспела отдернул руки, спрятал под грудью. В глазницах сверкнуло негодование, хотя они и были пусты. — Ты не должен этого делать, не должен этого. Я почти закончил с тобой. Видел, что твой разум улетучился, оставив мне плоть — все, что нужно, все, что было нужно и еще нужно, неужели не понимаешь?

Дич отполз еще дальше, далеко от хватки Тисте Анди. Перевернулся и спрятался между двух туш демонов (оба мерзко заерзали под его тяжестью). — Не подползай ближе, — прошипел он.

— Я должен тебя убедить. Я позвал Драконуса. Позвал его. Будут опасности, они всегда приходят с Драконусом. Но я позвал его, позвал его.

Дич осторожно опустился на спину. Он знал, что всему приходит конец. Всякий раз, когда его разум будет слабеть, стремясь к забвению, безумный художник сможет подползти и продолжить работу. «Ну и что? Почему я так беспокоюсь? Тело все равно уже разрушено. Если Кедаспеле угодно… нет, это все, что осталось!»

— Сколь многие были рады, — бормотал Тисте Анди, — понять, что стали чем-то большим, чем были прежде. Это вопрос жертвенности, и я знаю о ней все, что можно знать, да, знаю все, что можно знать. И, — добавил он, почти неслышно, — есть еще многое, еще многое. Спасение…

— Ты же не серьезно.

— Не совсем ложь, да, не совсем ложь, друг мой. Не совсем ложь. А истина, ну, истина никогда так не верна, как ты думал, а если верна, то не надолго, не надолго, не надолго.

Дич смотрел в гнилое небо, на вспышки серебра в том, что казалось клубами серых туч. Все вокруг казалось неизбежным; что-то всегда нависало на самом краю зрения. Ум его охватило странное чувство: как будто вот-вот сообщат ужасную новость о том, что он поражен неподдающейся целителям болезнью. Он понимает, что ужас неизбежен, но подробности неизвестны и все, что можно сделать — ждать. Жить на бесконечной грани ожидания ужасной, бесчеловечной вести.

Если у сущего так много граней, почему преобладают горе и боль? Почему эти мрачные силы гораздо могущественнее радости, любви и простого сочувствия? И, если смириться с этим, можно ли найти во всей вселенной приемлемый выход? Мы поднимаем щит, чтобы ободрить окружающих, но душа корчится за щитом, она вовсе не готова стоять перед катастрофой — в особенности личной катастрофой.

Он вдруг бешено возненавидел суету жизни.

Кедаспела то подползал ближе, то соскальзывал, теряя полученное неимоверными усилиями преимущество; его попытки быть скрытным казались жалкими, почти комическими. «Кровь и чернила, чернила и кровь, Кедаспела? Физическое и духовное выказывают истины друг друга.

Я сверну тебе шею, клянусь».

Он уловил движение, услышал тихие стоны; и тут же некто склонился над ним. Дич открыл глаза. — Да, — усмехнулся он, — тебя призвали.

— Сколько же битв ты готов проиграть, колдун?

Вопрос вызвал раздражение, но на это Драконус и рассчитывал. — Так или иначе мне конец, правильно?

Драконус протянул руку и вытащил Дича из щели между демонами, грубо швырнул животом вниз — непростое дело, ведь Дич был здоровяком… но сила рук заставила его ощутить себя ребенком.

— Что ты делаешь? — спросил Дич, когда Драконус охватил руками его голову, уперся пальцами в края челюсти.

Он попытался отдернуть голову, вырваться из крепкого захвата, но не сумел.

Внезапный рывок. Что-то сломалось в шее, хруст отозвался в основании черепа… краткая вспышка, не успевшая стать болью… и ничего.

— Что ты сделал?!

— Не то решение, которое я предпочел бы, — сказал сверху Драконус. — Но было очевидно, что одними аргументами тебя к сотрудничеству не принудить.

Дич не ощущал тела. Ничего, ничего ниже шеи. «Он сломал ее — мою шею, отделил спинной мозг. Он… Боги! Боги!!» — Пусть тебя постигнут муки, Старший Бог. Вечные муки, агония души. Смерть всех мечтаний, горе нескончаемое всему роду — пусть и они познают отчаяние, нищету — все вы…

— Ох, тише, Дич. Нет времени на пустяки.

Картина перед глазами Дича бешено закрутилась, ибо Драконус тащил его назад, туда, где он лежал, туда, где он нужен Кедаспеле. «Вершина, крест, сердце и так далее. Теперь я твой, Анди.

О да, я не принял тебя всерьез, как угрозу, и посмотри на меня теперь. Верно, дважды верно ты скажешь: Дич никогда не учится. Не понимает угроз. И рисков. Ничего не понимает, ничего! насчет тварей вроде Драконуса. Или Аномандера Рейка. Насчет любого, способного сделать то, что нужно сделать».

— Не шевели лицом, — шепнул Кедаспела на ухо. — Я не хочу тебя ослепить, не хочу ослепить. Ты не захотел бы ослепнуть, поверь мне, не захотел бы ослепнуть. Не дергайся, это очень важно, очень очень очень важно и еще важнее.