Дань псам
Шрифт:
«Скажи, Эндест, что ворочается в Великом Кургане?»
«Владыка?»
«Это Итковиан? Мы действительно стали свидетелями рождения нового бога?»
«Не знаю, владыка. Подобные истины закрыты от меня». «И сам я закрыт для них. С того дня в Храме».
«Ах да. Я забыл. Извини, старый друг. Может, лучше поговорить со Спинноком. Возможно, требуется тихое расследование».
«Он послужит вам как всегда, Лорд».
«Да. Одно из моих бремен».
«Владыка, вы выдержите все».
«Эндест, ты плохой лжец».
«Да, владыка».
«Итак, пусть будет Спиннок. Когда
«Владыка, ожидайте его вскоре».
Тогда Аномандер вздохнул, да и какой другой ответ был возможен? «Я тоже ваше бремя, Лорд. Но лучше не говорить вслух.
Глядите же, Лорд. Я все еще жду».
Ослепительный свет лился из раскрытых дверей храма, прокатываясь по площади волнами потопа; его сила была такова, что трупы шевелились, молочно-белые глаза смотрели с дергающихся голов.
Когда они вышли на пустое пространство, свет залил их до подбородков. Он оказался на удивление холодным. Эндест Силан узнал ближайших мертвецов — Анди. Жрецы, что ждали слишком долго и были захвачены взрывом, которого бежавший по коридорам Цитадели Эндест не увидел, но ощутил. Последователи разных фракций. Сильхаса Руина, Андариста, самого Аномандера, Дретденана, Хиш Туиллы и Венута Дегаллы… о, эта площадь, эти освященные камни видели много схваток. «В родах будет кровь. В смерти будет свет». Да, это был день и рождения и смерти, и крови и света.
Они подходили все ближе к дверям храма, осторожно, наблюдая за волнами света на пороге. Он изменил оттенок, словно запачкавшись о Черное дерево, но сила угасала. Эндест Силан ощутил внутри присутствие. «Кто-то ждет. Нас».
Верховная жрица? Но ее присутствия аколит не ощущал.
Аномандер сделал первый шаг по каменной лестнице.
И был задержан. Ее голос заполнил их.
«Нет. Берегись, Аномандер, любимый сын. Кровь Анди не должна создавать новые миры. Пойми меня. Ты и твои родичи больше не одни. Вам уже не дана свобода вести игры порока. Есть и… другие».
Аномандер ответил: — Мать, ты воображаешь, что удивила меня? Что я устрашен? Этого недостаточно — быть только матерью, создавать, не держа никого в объятиях. Отдавать столь многое, только чтобы получить в награду нас — убийц и предателей.
«В тебе новая кровь».
— Да.
«Сын мой, что ты наделал?»
— Как ты, Мать, я решил принять перемены. Да, есть и другие. Я чую их. Будут войны между нами, и я объединю Анди. Сопротивлению конец. Андарист, Дретденан, Ванут Дегалла. Сильхас бежит, как и Хиш Туилла, и Маналле. Гражданская рознь окончена, Мать.
«Ты убил Тиам. Сын мой, ты представляешь, что сотворил? Сильхас Руин бежит, о да. Но куда именно, как ты думаешь?! Новорожденные, другие — какой запах влечет их сейчас, какой вкус силы хаоса? Аномандер, в убийстве ты искал путь к миру. Но ныне течет кровь, и мира не будет уже никогда.
Я отвергаю тебя, Аномандер от крови Тиам, Драгнипурейк. Я отвергаю всех первых детей. Вы будете скитаться по мирам, лишенные цели. Ваши деяния ничего не дадут вам. Ваши жизни будут длиться бесконечно. Тьма — сердце мое — закрыта для вас, для всех вас».
Аномандер стоял недвижимо, а Эндест
Силан кричал за его спиной, падая на колени от необоримого ужаса. Рука силы проникла в него, вырвав нечто, и пропала — нечто, да, то, что он однажды решится назвать вслух. Надежду.Он смотрел на трепещущий огонек лампы. Он удивлялся, почему отчаяние так легко заменилось преданностью, словно передача отчаяния другому, избранному вождю, избавляла его от всех возможных причин для боли. Преданность, да. Обмен, в котором каждый что-то отдает. Один — волю, другой — свободу.
Один — волю.
Другой…
Меч из железа с примесью меди, клинок длиной в руку был выкован во Тьме, в самом Харкенасе. Он был единственным фамильным достоянием Дома Дюрав и знал троих владельцев со дня изготовления в Кузнице Хастов; но от троих предков, носивших его до Спиннока, не осталось ничего — ни потертостей на роговой рукояти, неудобных следов чужой руки, ни дополнительных витков проволоки, улучшающих баланс, ни даже следов заточки на лезвии. Казалось, оружейник сделал меч специально для Спиннока Дюрава, рассчитывая именно на его особенности, вкусы и стиль фехтования.
Поэтому он видел в предках самого себя; меч казался ему непрерывным, неизменным — но в себе он видел последнего из рода. Однажды — возможно, очень скоро — какой-то незнакомец склонится и вытянет меч из мертвых пальцев, поднимет, чтобы разглядеть получше. Лезвие узорочного железа, почти алые острия — одно прямое, второе чуть изогнутое. Незнакомец прищурится, разглядывая мелкие знаки вдоль бороздки. Станет гадать, что означают иноземные письмена. Или не станет.
Оружие станет драгоценным трофеем — или будет продано на грязном рынке — или повиснет в ножнах у бедра или на перевязи, сохранив свое назначение — брать жизнь, проливать кровь, вырывать души из смертных тел. Поколения носителей станут проклинать неудобный захват рукояти, странные выемки и некогда превосходную заточку, которую не сможет восстановить никакой местный кузнец.
Для Спиннока был невыносим образ меча потерянного, скрытого от глаз высокой травой — защитный слой масла стекает, сбивается пылью — ржа пятнает лезвие, словно открытые язвы… пока меч, подобно мокрым гнилым костям последнего владельца, не утонет в почве, разрушаясь и превращаясь в черную, корявую, бесформенную массу.
Сев на кровати и положив оружие на колени, Спиннок Дюрав втер последние капли смазки в железо, наблюдая, как оживают знаки, просыпается скромная древняя магия, защищающая металл от коррозии. «Старые чары медленно теряют силу. Как я сам».
Улыбнувшись, он встал и вложил клинок в ножны, повесил кожаную перевязь на крючок у двери.
— Одежда не добавляет правоты, Спин.
Он обернулся и увидел женщину, развалившуюся на одеяле раскинув руки и широко раздвинув ноги. — Вернулась.
Она хмыкнула. — Какая наглость. Мое временное… отсутствие не имеет к тебе никакого отношения. Сам понимаешь.
— Никакого?
— Ну, почти. Ты знаешь — я хожу во Тьме, и когда она охватывает меня, я захожу очень далеко.
Он долго молча смотрел на нее. — Действительно далеко.