Дань саламандре
Шрифт:
Представить златозубого участкового здесь, в моей комнате? Участкового, с его тяжким, как зоопарковые экскременты, смрадом? С какой-то отдельной, слезоточивой вонью его не по-мужски маленьких стоп?
Надо позвонить этой, как ее... Светке! Ну да. (Если верить моему странному манускрипту, она должна быть пока в Питере: пока «зацепилась» – мужем ли, взяткой... Хамсехуйен будет у нее потом, потом...)
И я звоню. Стоя босиком в коммунальном коридоре.
На том конце провода снимают трубку.
Никто не отвечает, но я различаю звуки – то ли любви, то ли убийства. Глухая возня, кряхтенье, сопенье,
– Света, здравствуйте! Извините, ради бога, что так поздно... У меня только один вопрос. Может, вы знаете, где...
– Она у Скунса...
– У кого-кого? Простите...
– Ну, у Скунса. У этого мудозвона. Ха! У Камержицкого, зуб даю!
– А кто это – Камержицкий?
– Кто-кто! Конь в пальто. Доцент с кафедры марксистско-ленинской философии.
– А она ему, что ли, зачет сдает?
Молчание.
– Может, она сдает ему зачет?
– Зачет?! Ой, нет, я сейчас обоссусь... Ну да: зачет! Ха-ха-ха: зачет! (В сторону.) Боб, слышь?! (Снова мне.) Клёвая ты чувиха! Даже разводить тебя не надо. Отсасываешь на счет «раз». У-у-умная, блин!
– Ну, может, он ее по философии просто немного... подтягивает...
– Угу... подтягивает. (В сторону, доверительно.) Боб! Слышь, Камержицкий – ой, не могу! – эту мочалку «немного подтягивает»... (Снова мне.) Нет, девушка, натягивает он ее, судя по всему, много, грамотно – и очень конкретно. Ха-ха-ха!!! Подтягивает!.. Натягивает, пялит он ее – по самой по полной!
– Послушайте, Таня, то есть Света, мне только надо убедиться, что она именно там. Живая!
– Да там эта блядь, там. Где же ей еще быть-то?
– Светлана! Пожалуйста! Следите за языком!
– Чё пиздишь-то?!
– Полвторого ночи! Метро закрыто! Я с ума сойду!
– А чё с ума-то сходить?
– То есть... как это?..
– Я говорю: отпустит... (Чиркает спичкой. Продолжает сквозь зубы, в нос.) Он ее, кстати... (Затягивается, мощно выпускает дым.) Он ее, кстати, на хату не заманивал. Она сама, блин, сучонка обконченная...
– Да почему вы знаете, что она там?!
– Да потому что у него жена, эта, как ее, узбечка, поехала в отпуск к своим узбекским маман-папан – чтоб кюшат слядкий-преслядкий урук. (Мужской голос: «Какой, блядь, урюк? Март на дворе!» Света, в сторону: «А у них там уже плюс двадцать четыре! У них ваще свои парники! У, кулачье черножопое! Ненавижу!..»)
Мне уже давно пора попросить телефон этого Камержицкого. Я понимаю, что сейчас, из-за подскока алкалоидных соединений в Светиной крови, момент самый к тому подходящий: душа ее предельно открыта для искренних и чистосердечных признаний.
– И что из того?.. (Продолжаю как бы «узбекскую тему».)
– Так раньше-то они днем трахались, а теперь, что характерно, она может у него и пооставаться... И не надо ночью с голой пиздой к метро трюхать!.. (Пауза.) Не знаешь, что ли? (Прикуривает снова.)
– Что? Кого?
– Да Скунса.
От вас же к нему через день ходят.– От нас?!! От кого?! Кто ходит?!!
– Ну, от вас: он же... это... соседского вашего пацана в универ готовит... Бабло-то взял, сука, вперед, сам же хвастался... А насчет «готовит»... ой, мама дорогая... он его приготовит, да... ха-ха-ха!... он его приготовит...
– Так это репетитор Валентина?..
– Ну!!! Дошло!.. А не пора ли мне баинькать?..
– Да откуда вы-то всё знаете?
– Откуда я всё знаю? (Смех.) Откуда я всё знаю... (Смех, стремительно переходящий в кашель, всхлипы, истерику.) Откуда я, я, я всё знаю?! (Отчаянный собачий лай. Сквозь него – мужской рык: «Да, откуда ты-то, сссука, всё знаешь?!» Звуки борьбы. Нечленораздельные восклицания, тупые удары, визг, звук рухнувшего тела.)
Короткие гудки.
И вот я уже стучусь к своим дорогим соседям. Сначала делаю это культурно: кулаками. (Разговор они, конечно, слышали. Но, если б хотели его пресечь, выскочили бы, выпрыгнули бы... эх, да разлетелись бы мои клочки по закоулочкам... Значит – слушали «с позитивным настроем», ловили свой кайф.)
– Ты чё, очумела? (Валентин, который готовится в университет.)
– Телефон дайте.
– Какой те, блядь, телефон? (Папаша.)
– Щас милицию вызовем!! (Мамаша.)
– Номер телефона.
– Кого те надо? (Валентин.)
– Твоего репетитора. Камержицкого.
– Игоря Викентьича? (Валентин, дурашливо.)
– Ты что, блядь, тоже учиться надумала?! Прямо здесь, щас?! (Папаша.)
– Два часа ночи! Совести нет!!! (Мамаша.)
– Не знаю я никакого Камержицкого. (Валентин.)
– Сводники! Сволочи!
– Кто это – сводники? Щас ты тут... (Папаша и сын.)
– Вы-ы-ы-ы, вы-ы-ы, вы-ы-ы!!!... (Ботинком – с размаху – в дверь.) Сволочьё-о-о-о!!!!
...А мы сейчас сделаем ина-а-аче. А мы сейчас сде-е-елаем. А мы сделаем ина-а-аче. Совсем ина-а-аче. А мы сейчас сде-е-елаем. А мы сейчас сделаем совсем ина-а-аче.
Телефонная кабина. Снаружи похожая на гроб, вздыбленный сугубо апокалиптически – или поставленный на попа в акте «циничного вандализма». Зато внутри кабина более благообразна: напоминает собачью будку и деревенский сортир одновременно.
Набираю номер своего «неосновного» рабочего. Хоть бы она была не пьяная! Хоть бы она была не пьяная, хоть бы...
– Василиса Петровна, здравствуйте! Это говорит...
– Бушь звонить, выебу.
Тон спокойный, ровный. Я бы сказала, деловитый. Интонация человека, принявшего взвешенное, целесообразное решение.
Короткие гудки.
Автомат выхаркивает монетку. Повезло! Снова набираю цифры.
– Василиса Пе...
– Выебу-у-у! П’шли все н’х’й!!!
Монетка снова выплюнута! Везет же мне! У кого другого бы она бы исчезла бесследно. Так. Для внедрения какой-либо информации в антропоморфный череп Василисы Петровны необходима тактика внезапной атаки.