Данэя

…- Я думал, мне уже все ясно в отношении себя. Оказывается — еще нет. И нет уверенности, что подобное сегодняшнему не повторится.

— У тебя теперь хватит сил справиться с собой.

— Это оказалось нелегким.

— Иначе не бывает.

— Сейчас я понимаю. Но тогда! Как будто кто-то посягнул на то, на что имел право только я. Почему? Ведь Дэе пришла в голову мысль, за которую я зацепился. Ведь они-то — хотели понять, что важней для меня: поставленная научная задача сама по себе или слава тому, кто решит ее?

— Верно.

— Я понял это позже. Просто решил тогда, что дело — прежде всего.

— Правильно: значит, в принципе — уже все понял.

— Не очень отчетливо. Я думал потом весь день, пытаясь разобраться в себе: я ведь не пошел завтракать — поехал в парк и бродил там почти до вечера.

Почему мне показалось — после твоих слов — что посягнули на что-то исключительно мое? Ведь даже не я до этого додумался. И — все-таки!

Не знаю, но мне кажется, что сегодня я что-то действительно понял. Я хотел славы, мечтал о ней, не мог примириться с мысль, что не добьюсь ее. Несмотря ни на что — даже на то, что придется долго трудиться в одиночку. И все во мне протестовало. Я думал, имел ли право требовать от меня отказа от казавшейся несомненной славы ты, который уже добился ее. Прости за такую откровенность.

— Ничего. Продолжай!

— Я не находил себе места, пока не подумал обо всех остальных — о том, что все жаждут, стремятся к славе. К славе во что бы то ни стало. Ну, как бы назвать это…

— Тщеславием.

— Тщеславием?

— Да: стремление к славе как средству возвышения над другими и самоутверждение через это. Скрытая альтернатива равенству.

— Верно, Отец, — он впервые назвал так Дана — Ты говоришь то, что я подумал тогда — нет, пожалуй, просто почувствовал, потому что моя мысль не была четкой, как твои слова сейчас.

— Это не так важно. Главное, что ты это понял сам. Значит, ты не случайно пришел к нам.

Они долго молчали, потом Дан предложил:

— Вернемся к остальным!

— Если можно, давай еще поговорим. О том же.

— Хорошо. Ты хотел бы задать мне вопросы?

— Да. Как ты думаешь: то, что ты назвал тщеславием — ужасно?

— Я до сегодняшнего дня почти не думал об этом. Но вот что сказал мой лучший друг Лал почти перед самой своей гибелью: «А не был ли кризис только плодом тщеславия поколения, не желавшего в ряде памятников в Мемориале уступить предкам?»

— Так.

— Еще я сам подумал, пока мы говорили с тобой: что тщеславие — это единственный источник эгоизма сейчас.

— А если вдруг — не единственный?

— Надеюсь, у тебя хватит сил в будущем на все. Разве ты не почувствовал себя сегодня сильней?

— Да, но…

— Тебе немного грустно?

— Почему-то.

— Пойдем — ка к нашим. Я сыграю на скрипке: специально для тебя. Хочешь?

Милан кивнул, молча.

62

— Видишь: он согласился без колебаний. Ну, как теперь?

— Обсуждать больше нечего: давай связываться с Дзином.

… - Что вас интересует?

— Ты занимался проблемой исправления отставания в развитии.

— Я лишь пробовал начать.

— Но кое-что ты опубликовал, сеньор.

— Ну, и что?

— Нас интересует неопубликованная часть материалов.

— Зачем?

— Чтобы продолжить.

— Кто вам даст это делать?

— Мы не будем спрашивать у Совета воспроизводства.

— Вас будет ждать то же, что и меня, если бы я не прекратил эту работу.

— Профессиональный бойкот: мы это знаем. Он и так неизбежно ждет нас в ближайшие дни.

— За что?

— Мы участвовали в событиях на «Дарвине» вместе со спасателем Ги.

— Ах, вон оно что!

— Через несколько дней ты будешь отрезан от нас. Мы хотели успеть получить от тебя материалы и выслушать тебя самого.

— Я должен подумать.

— Но…

— Я должен подумать! — повторил Дзин. — Оставьте мне, на всякий случай, ваши позывные. — И он выключил обратную связь.

…И снова огромный зал Института воспроизводства, полный генетиков — как тогда, когда они сидели среди других, судивших Милана: сегодня они там, где стоял он.

— Предатели!

— Им нет места среди нас!

— Сейчас, когда мы как никогда должны быть едины перед лицом покушения на великие принципы, базирующиеся на нашей науке, необходимо очистить свои ряды от таких, как они: такие — не могут быть генетиками! — Йорг, произнося эти слова, окинул их уничтожающим взглядом.

Но Альд сразу ответил:

— Ошибаешься: были, есть и будем!

— Чем вы сможете заниматься без нас, позвольте узнать?

— Твой бывший ученик подсказал неплохую идею: исправление отставания развития детей. Мы будем втроем — вместе с ним — заниматься этим.

— Безнадежная задача!

— Нет! — возглас был из заднего ряда, и оттуда к возвышению двинулся человек. Дзин! — Задача — не безнадежная! Ты это знаешь не хуже меня, профессор Йорг.

— Твой же отчет…

— Мне сейчас стыдно вспоминать о нем. Ты сделал все, чтобы я сам прекратил исследования и прикрыл свое отступление этим позорным отчетом. Ты грозил мне тогда всеобщим бойкотом — как потом женщине-педагогу, первой сделавшей попытку стать матерью. Что же теперь ты не грозишь этим им? А, Йорг?

— Ты…

— Я буду с ними. Я ознакомлю их с тем, что успел когда-то, и о чем думал и сумел понять потом. Они начнут не с нуля. Нет: не они, а мы — потому что я вернусь к этой работе, буду делать ее вместе с ними. Можешь ставить на голосование объявление профессионального бойкота и мне. Я больше не боюсь — теперь я не буду один.

— Дзин, ты поддаешься минутному порыву! — Йорг был бледным: Дзин не чета этим двоим — такого страшно терять.

— Я дам тебе в будущем возможность убедиться, насколько обдуманно я поступаю сейчас. Голосуйте!

«Он слишком много знает того, что Дан постарается использовать против нас», — стучало в висках у Йорга. — «Слишком, слишком много!» Такого удара он не ожидал.

— Нашему полку прибыло, Капитан: принимай пополнение! — весело произнес Ги, пропуская вперед троих незнакомых Дану мужчин. — Те самые генетики. Вызови Милана: пусть придет!

— Позволь: но ты говорил только о двоих?

— Прошу простить его, — сказал Дану самый старший из вошедших. — Он не знал: я лишь сегодня присоединился к ним.