Данэя

Ненависть и к себе. До ужаса отчетливо вспомнил, как с расчетливой жестокостью бросал в лицо Лейли слова, которыми целил в ребенка в ней; бил точно, методично, стараясь ударить ещё больней. Как могла не возненавидеть его Рита – такого!

Рита и Лейли – две Гурии стоят, обнявшись, на сцене, и к их ногам кладут и кладут цветы. Рита! Нестерпимо хотелось видеть её. Сегодня! Сейчас!

Он почти не помнил, как вызвал кабину, как сел в ракетоплан. Очнулся уже на ракетодроме Города Муз.

Она не ждет его. Швырнула ему его пластинку, но свою забрать забыла: он в любой момент может вызвать её – только разговаривать она не станет. Это безнадежно!

Всё равно! Он должен увидеть её – во что бы то ни стало. Нужно дождаться, когда она будет возвращаться домой. Окликнуть, подойти. И будь, что будет!

Милан ждал много часов. Время тянулось томительно долго. Он расположился за кустами, откуда мог её видеть, когда она появится. Сидел на земле, смотрел и думал. Обо всем. О ней. О себе. О Йорге. Эти часы помогли прояснить многое.

... Чтобы судить – надо знать. Самому. Знать достаточно глубоко – чтобы понимать, не полагаясь на готовую оценку других.

То, что они показали – правда: немало из того он имел возможность видеть сам. Неоднократно. Но – что за этим крылось, не понимал. Да: “Разве интеллект дает право на жестокость?” И то, во что превратились сами они – полноценные интеллектуалы: обесчеловечивание, страшную глубину которого они показали. Только Йорг может радоваться этому: для него идеал – человек без человеческих чувств. И он почти стал таким же сам.

А всё наоборот: иные, человеческие радости, которые Йорг не признает, не помеха – необходимое дополнение к радости творчества. Жить, как Йорг, дальше – невозможно. Безрадостное существование, мертвечина – не к этому должно идти человечество. Нет: кризис не был благом!

К сожалению, он пришел к этому, уже потеряв Риту. Как всё оказалось сложно: единомышленники – полные – вначале; потом она раньше его поняла то, что он считал для себя абсолютно неприемлемым – но против воли проникало и в его сознание. И он боролся: с ней, с собой, – и потерял её.

“Я не меняю так легко свои убеждения”. Потом – её уже не было рядом, а он мысленно спорил с ней, перебирал в памяти всё, что она сказала в те, самые счастливые в его жизни, ночи. Его аргументы, почему-то, всё больше теряли силу; он чувствовал, что всё, что прежде было несомненным, уже не воспринимает с прежней верой: явилось желание всё критически проанализировать. Чтобы лучше разобраться, даже принялся за произведения Лала Старшего.

Старое сопротивлялось, не давая признать крах прежних его взглядов. И вот сегодня всё окончательно рухнуло: он понял, что больше не в состоянии защищать то, против чего восстали ум и совесть Лала Старшего и Дана. Понял! Не слишком ли поздно? Как может поверить ему она после того непоправимого, что он совершил? А без нее он не может – ни жить, ни работать: он узнал это слишком скоро.

Но теперь защита старого – предательство самого себя. И об этом он должен сказать Йоргу. Страшно подумать! Сколько же друзей с презрением отвернутся от него! Что же делать?

Сказать! Иначе – будешь лгать себе и другим. Делать вид, что веришь – и знать, что ненавидишь. Будешь презирать себя сам. Хуже этого уже ничего нет.

Сказать Йоргу! Собрать все силы – и сказать! А пока не сделал это, ты не имеешь право подойти к ней. Пока не сделал!

... Её появление застало его врасплох, хотя только этого ждал он: она появилась вдали, – медленно шла по тропинке, как делала всё то время, когда они встречались здесь каждый вечер. Не изменила этой привычке: могла же доехать в кабине сразу до своего блока. Несмотря на очень поздний час.

Еле видна, но он знает, что это она. Самая прекрасная – единственная во всем мире. Не верится, что это – она, наяву. Смотреть и смотреть на нее! Но – окликнуть? Нет: нельзя. Нельзя! Пока у него нет права.

Она очень медленно прошла мимо. Он следил, затаив дыхание, пока она не скрылась за входной дверью.

58

Дан и Марк копались в архиве Лала. Основная часть работы была уже выполнена: почти все, даже незаконченные, произведения Лала были опубликованы – переданы в Центральный архив. Но оставалось ещё значительное количество фактического материала, собранного им – разбору его они посвящали немалую часть свободного времени.

– Послушай, – Дан повернулся к Марку, чтобы поделиться интересной находкой, но Марк сидел с закрытыми глазами, вцепившись руками в подлокотники кресла, – лицо его было белым как мел. – Что с тобой?

Марк только слабо застонал. Не медля, Дан уложил его и подкатил кибер-диагност, приготовленный для родов Лейли.

Сердце! Врача Дан вызывать не стал – впрыснул лекарство, дождался, когда щеки Марка начали розоветь. Тогда спросил:

– Как чувствуешь себя?

– Ничего: проходит.

– Давно это у тебя?

– Первый раз, – солгал, впервые в жизни, Марк. Но Дан не успокоился: запросил медицинские записи на него.

– Третий, а не первый! – укоризненно сказал он.

– Такой – первый. Те – были не сильными. Что ты хочешь: возраст.

– Тебе надо лечь в клинику. Сердце очень изношено.

– Подлечусь. Только не в клинике: обойдусь без нее.

– Перегружался ты сильно последнее время.

– Не больше тебя.

– Но у меня организм много моложе твоего.

– Что я могу поделать? Я же не академик. Да и был бы, так теперь не допустил бы, чтобы ради меня зарезали донора. И ты.

– Но пересадка сердца...

– Сердца донора: то же самое. Эти разговоры не для нас с тобой. – Чтобы прекратить спор, он закрыл глаза, и Дан оставил его в покое.

До родов оставалось немного, и Дан не давал ничем заниматься кроме подготовки к ним. Решительно воспротивился её участи даже в обсуждении новой постановки, которую начал готовить Поль: “Радуги” по Ванде Василевской – её подсказала Эя. Рита получила в ней главную роль – партизанки-матери Олены.

С Даном ничего нельзя было сделать. Эя успокаивала её обычным “Он и со мной был таким”, но подобная, незагруженная, жизнь тяготила Лейли. И она нашла выход – да так, что Дан не мог возражать. Сочетала приятное с полезным: регулярно встречалась со знакомыми, приглашая их навестить её дома.

Дана удивило, что все они являлись парами: мужчина и женщина.

– Это те, кто живет вместе, – объяснила ему Лейли. – У меня много таких знакомых.

Он понял её замысел: среди людей, которые раньше других могли стать родителями, эти пары были наиболее вероятными. И он стал помогать Лейли.