Данэя
Шрифт:
– Ты хотел бы узнать об этом?
– Молодец, мой Милан: ты понял раньше, чем я сказал. Говорила Лейли ещё что-то, существенное для нас?
– Рита сказала, что нет.
– Не упустила ли она что-нибудь? Сейчас всё может оказаться важным.
– Давай свяжемся с ней, – Милан взялся за свой радиобраслет.
Рита попросила подождать до конца репетиции. Всего полчаса.
... – С тобой хочет говорить профессор Йорг, – сказал Милан, когда Рита появилась перед ними на настенном экране. Рита сложила руки перед грудью:
– Я слушаю тебя, сеньор.
– Хочу
– Что именно?
– Например, о Лале.
– Только, что рождение детей – его заслуга. Упомянула, что ей рассказали, как родились и росли дети.
– М-да!
– Я поняла тебя: постараюсь узнать больше.
– И чем скорей, тем лучше.
– Ну, ясно! Попытаюсь поговорить с Лейли сегодня же.
– Желаю удачи! Я не сомневаюсь в твоих способностях.
44
Лейли предстояло трудное утро.
Придя на студию, она первым делом прошла в директорат и, поскольку там никого не застала, продиктовала в блок памяти свое заявление об отказе от руководства постановкой “Поиска”. Потом, несмотря на предельно сильное нежелание, отправилась на репетицию его.
Через час в её репетиционный зал примчался один из директоров, Цой. Он молча уселся в заднем ряду и с полчаса наблюдал за ходом репетиции. Потом подошел к Лейли:
– Надо поговорить.
Она кивнула.
– Веди пока дальше сам, – сказала она своему ассистенту – и ушла с Цоем подальше от сцены.
– Дорогая моя, ну какая муха тебя укусила? Я же специально прибежал посмотреть.
– Мог бы просто включить свой экран.
– Не то: всё до тонкости чувствую только в зале.
– Ну, значит: ты прибежал...
– Да: и увидел, что у тебя всё здорово получается.
– Е-рун-да! Хорошо отработанные приемы. Только. Пьеса мне совсем не нравится. Отдайте её моему ассистенту, пусть он кончает постановку. Если надо будет, я ему помогу.
– Она ведь нравилась тебе!
– Да нет. Просто не казалась хуже других. Потом – когда мне её предложили, настроение было совсем дурацкое.
– Бывает. А сейчас у тебя прекрасное настроение?
– Если бы! Ещё более дурацкое. Но теперь мне не всё равно.
– Это что: внезапное прозрение?
– Не пытайся поддеть меня. Я говорю серьезно: мне теперь не всё равно.
– Причина?
– Былое вспомнила. Лала.
– Лал?
– Кроме того, узнала о нем кое-что новое: позавчера встретилась с Даном и Эей, они...
– Ну да? Расскажешь?
– Самым подробным образом. Но, подозреваю, не сейчас: у тебя, конечно, как всегда, нет времени.
– Ох! В несколько словах сейчас можешь?
– Они много говорили о Лале. Ты помнишь, я ведь столько сыграла в его фильмах.
– Ну, ещё бы!
– Какие вещи писал и ставил он: какой глубины и остроты!
– А как они многих бесили! Так они дали тебе что-нибудь из не поставленных его вещей?
– Нет.
– Будешь искать?
– Уже есть.
То, что мне подходит: то, что собирается ставить Поль – “Бранд” Ибсена.– Вдвоем с ним? Я думаю, он не откажется ставить её с тобой вдвоем: у вас когда-то это получилось. И играть в ней будешь?
– Обязательно.
– Значит, то?
– То: точно.
– Ну, тогда благословляю. А ассистент-то твой, действительно, справляется.
– Смотри, и актеры с ним чувствуют себя куда уверенней. Я их вчера просто задергала, – сама не знала, что мне надо.
– Ладно! Можешь дальше меня не уговаривать. Я же уже сказал: благословляю. Удачи! – он поцеловал ей руку и вышел.
Итак, эта гора спала с её плеч. Она ждала худшего: что его придется долго уговаривать.
Она ещё немного посидела, наблюдая за репетицией. Потом сказала:
– Продолжайте без меня! – и вышла в коридор.
Быстро шла, погруженная в свои мысли, и не заметила, как налетела на Риту.
– Ой! – вскрикнула та, хватаясь за нее руками, чтобы не упасть.
– Прости, я тебя чуть не сшибла!
Рита засмеялась:
– Ты неслась так стремительно!
– Я задумалась.
– Ты ещё всё под впечатлением своего посещения самой необычной пары людей на Земле?
– Почему ты так думаешь?
– Сужу по себе. Вчера в меня бес, что ли, вселился, как говорили в старину: стала с тобой спорить, помешала рассказать о них побольше. Так злюсь на себя: я же актриса – мне надо лучше, глубже знать людей вообще, а таких необыкновенных, как Дан и Эя, тем более. Ты сердишься на меня, сеньора?
– Пустяки.
– Я стала опровергать то, что не знаю. А я хочу это знать.
– Ну, что ж. Я смогу тебе позже о них ещё рассказать: сейчас мне надо увидеть Поля.
– Я видела: он зашел в просмотровый зал. Можно мне пойти с тобой?
– Ты свободна?
– Да. Репетиция у меня рано кончилась, в спектакле я вечером не занята. Только – я вам не помешаю?
– Если будешь вести себя смирно.
– Чтоб мне провалиться на ближайшем спектакле!
... Поль сидел у включенного голографа.
– Поль!
– Тсс! Смотрите!
“Всё – или ничего!”, говорит Бранд. Его жена, Агнес, перебирает детские вещи – своего умершего ребенка. Которого можно было спасти, уехав из деревни в мрачном ущелье. Но Бранд прест, священник, этой деревни: он не имел права ради себя и своего ребенка покинуть паству, он не счел возможным нарушить свой долг. И его жена – свой: не оставить его одного.
“Вещи моего мальчишки”. Это всё, что осталось от него. Но приходит цыганка с закутанным в лохмотья ребенком и жадно выпрашивает для него дорогие Агнес вещи: зима, он мерзнет. Агнес отдает ей почти всё – лишь одну вещь хочет оставить как память себе. “Всё – или ничего!”, повторяет Бранд. Агнес отдает последнюю вещь, цыганка уходит.
Агнес отдала всё, всё без остатка. И она умирает, – Бранд остается один.
Поль включает общий свет, не отключая голограмму, в которой застыл неподвижный Бранд. Слезы дрожат на щеках Лейли. И Рита – чувствует, что взволнована.