Даниэль Друскат

«Как жаль, Даниэль, я не могу встать».

Я увидел, как он взял ее на руки и понес через луг. Женщины засмеялись, я тоже улыбнулся, но потом увидел лицо Друската.

«Помоги мне!» — сказал он.

Я подставил стремянку, и он поднялся на воз. Но! Давай! Воз, покачиваясь, двинулся по дороге. Мы поравнялись с женщинами, они все еще смеялись и махали руками. Потом запели что-то про любовь и некоторое время шли рядом с возом.

Я пристроился на передке телеги. Надо мной лежали, словно в мягкой постели, они, Друскат и его жена. Хорошо на возу: над головой лишь ветви деревьев, облака да небо.

Я слышал, как он спросил:

«Больно?»

Нет, теперь она уже ничего не чувствовала. Вот, даже на сене полежать с ним довелось. Эти несколько месяцев в Альтенштайне были такими прекрасными, сказала она.

«Будет еще лучше», — возразил он.

Не стоит обольщаться, отвечала она, они и так слишком долго себя обманывали. Ей, наверно, придется уйти.

Тогда я не понял, да и не мог, не хотел всего понять. Знал только, что им нужно было сказать друг другу что-то очень важное.

Я отвез Ирену в деревню, а немного спустя, на той же подводе — из деревни на погост.

За гробом Ирены шел Друскат, держа за руку маленькую дочку. За ним альтенштайнские женщины и мужчины, все как один, и только потом уже те, кто приехал из Хорбека или из других мест.

Тут Кеттнер оборвал свои воспоминания. Посмотрел на Гомоллу, затем на Штефана:

— К чему я все это рассказываю. Вы ведь оба были на похоронах.

Потом он взглянул на Розмари.

— Вас, фрау доктор, тогда не было.

Розмари не ответила.

— Теперь я понял, почему заговорил о похоронах, — продолжал Кеттнер. — Мы отвезли гроб Ирены на кладбище примерно через пять месяцев после пирушки в доме паромщика. В то время все альтенштайнцы уже были за Друската, все. Да вы и сами знаете. Да, поначалу он порой казался нам странным. Так и продолжал жить вдвоем с дочкой. Странным было и то, с каким фанатизмом он взялся за Топь, пока наконец не понял, что заготовка сена еще ничего не решает. Иногда мы его проклинали! Чего только он от нас не требовал! Но он никогда не требовал больше, чем мог сделать сам. В конце концов это окупилось. Мы выбрались из дерьма.

— Боже мой, — воскликнул стоявший в дверях Грот, — ты все говоришь.

Кеттнер не заметил, как он вошел в комнату, да и никто не заметил.

— Ну так что? — спросил Грот. — Будем распахивать польдер или нет?

— Работы будем продолжать, — ответил Кеттнер.

После этого все стали расходиться. Крестьяне коротко прощались и отправлялись на Топь: хотелось посмотреть, как огромный плуг перелопачивает землю.

Гомолла и Штефан вышли на улицу в глубокой задумчивости, они казались себе лишними в Альтенштайне. Так оно и было.

Розмари тоже ушла. Перед конторой она еще раз столкнулась с Гомоллой и Штефаном.

— Приезжают тут всякие, — заметил Штефан, — помощь предлагают, буквально напролом прут. А оказывается, в них не нуждаются. Вот обидно.

И, спасаясь от слепящего солнца, он надвинул шляпу еще глубже на глаза.

— А Друскат был неплохим руководителем, — сказал Гомолла. Затем, кивнув на черную «Волгу», спросил: — Можно тебя пригласить, Розмари?

— Куда вы едете?

— К Друскату.

— Скажите ему, что я у него дома. Я буду ждать его возвращения, — сказала Розмари.

Она села в свой маленький белый «трабант». То, о чем она узнала в кооперативной конторе Альтенштайна, должно было бы радовать ее. Почему же она плакала?

7. Розмари остановила машину у дома, старательно заперла дверцы. Друскат частенько подтрунивал над ней: в Альтенштайне машину угнать некому. Затем, опустив голову и засунув руки в карманы жакета, Розмари прошла через сад. Она не обратила внимания, как пышно цвели этим летом розы. Наконец вошла в дом и позвала Аню. Девочка вышла в прихожую. Розмари повесила жакет на вешалку и, подойдя к зеркалу, стала рассматривать свое лицо. Тушь на одном веке расплылась. Подняв брови, она кончиком пальца стерла краску и, заметив девочку, улыбнулась. Потом поправила волосы и сказала:

— Гомолла поехал в город к твоему отцу. Только зачем-то взял с собой этого нахала Штефана. Смотреть противно, как он в конторе из кожи лез. — Она презрительно фыркнула. — Но я выложила ему все, что о нем думаю.

— Розмари, ты... — В голосе Ани звучало предостережение.

Розмари повернулась и увидела в дверях кухни Хильду Штефан.

С четырнадцати лет Розмари работала на усадьбе Штефанов, помогала по дому и на скотном дворе, а потом и на тяжелых полевых работах. Девушка была старательная и вскоре стала для хозяев незаменимой. И все же, когда ей исполнилось восемнадцать лет, ее уволили. Как заявила в лавке Хильда, она хотела оказать услугу больной жене Друската, уступив ей свою помощницу. Однако люди болтали, что хозяйка сочла девушку чересчур красивой. Штефан был самым зажиточным крестьянином в деревне и, как поговаривали, страшным бабником. Кто его знает? Узнав об этом, он нисколько не обиделся. Хозяйку, впрочем, упрекнуть было не в чем. Она всегда хорошо относилась к Розмари, полностью заплатила девушке за работу, даже подарила к рождеству и на день рождения постельное белье и кое-что из вещей: домработницы уже тогда обходились довольно дорого.

Хильда и Розмари расстались на долгие годы, но в самое последнее время несколько раз встречались и разговаривали друг с другом. Хильда почти без зависти отнеслась к удивительной карьере молодой женщины — такая чего хочешь добьется, — знала Хильда и то, что Розмари любовница Друската, но, когда об этом заходила речь, она только пожимала плечами. Да и сказать-то ей было нечего, еще, чего доброго, подумают, что она не одобряет этой связи. Хильда в самом деле не одобряла ее. И вот теперь судьба снова свела их — доктора Розмари Захер и ее бывшую хозяйку.

— Ах, Хильда!

Розмари не смогла скрыть удивления. Смешно, но она не придумала ничего лучшего, как спросить: «Ты здесь?» — и в тот же момент, разозлившись на себя, покраснела.

Жене Штефана, по-видимому, хотелось показать этой молодой особе, что она, мол, как мать, просто обязана была поспешить в Альтенштайн. В подтверждение этого Хильда любовно обняла Аню за плечи, а та — фрау Штефан не могла этого видеть — с наигранной преданностью потупилась и капризно выпятила нижнюю губку.

— Я хотела позаботиться об Ане, присмотреть за домом: кому-то ведь нужно этим заняться, Розмари. Добрый день!

Они дружески пожали друг другу руку, и Хильда, словно она была хозяйкой дома, указала на табуретку:

— Да ты садись, пожалуйста.

«Она приглашает меня, — подумала Розмари, — его бывшая пассия. И куда? Конечно, на кухню. Я-то здесь почти как дома. Надо пригласить ее в комнату и предложить удобное кресло. Тогда будет еще смешнее, чем сейчас».

Она вздохнула и, пододвинув к себе табуретку, сказала: