Даниил Кайгородов

Военная обстановка в Исетской провинции была благоприятной для пугачевцев. Жители сел, деревень и станиц охотно принимали посланцев Пугачева, изгоняли старых управителей, ставили своих и шли в отряды повстанцев. Волнения крестьян перекинулись и в глубь Зауралья. Крепость оказалась как бы островком среди бушующего моря народного восстания.

В конце января полковник Грязнов вновь подошел к Челябе. Но и на этот раз он потерпел неудачу. Крепость не сдавалась. Иван Никифорович окружил ее таким плотным кольцом, что волк не проскочит и ворон не пролетит. Защитники крепости стали чувствовать недостаток в провизии. Генерал де-Колонг оказался как бы в ловушке. Трусливый по натуре, он долго сопротивлялся советам своих приближенных — сделать вылазку, прощупать силы пугачевцев и достать провиант. Так в бесплодных разговорах прошло несколько дней. Наконец генерал уступил, и утром первого февраля со стен крепости загремели орудия, прикрывавшие пехоту, которая шла в наступление на пугачевцев.

Артиллерийская канонада не умолкала. Не ожидавший вылазки гарнизона, Иван Никифорович сначала растерялся. Выскочил из избы и полуодетый сел на первую попавшуюся лошадь. Мимо него с криком проносились башкирские всадники, рассыпаясь кто куда. Вскочив на пригорок, где стояли пушки, он яростно выкрикнул:

— Бей супостатов!

Пушкари завозились возле орудий. Рванув с силой повод коня так, что тот, поднявшись на дыбы, повернулся на одних задних ногах, Иван Никифорович ринулся к крепости. Сдерживая натиск солдат, там уже дрались работные люди кыштымского и каслинского заводов. К ним на помощь спешили атаман Михаил Ражев и Кайгородов со своими отрядами. Бой разгорался. Подоспели и другие отряды пугачевцев. Прорыв де-Колонгу в тот день не удался. Но Грязнов потерял сто восемьдесят человек и два орудия.

Прошло несколько дней. Пугачевцы заняли город Курган. Восстание уже захватывало районы Тобола, Исети и перекинулось на Тюмень. Генерал де-Колонг, наконец, решил оставить крепость и двигаться на Шадринск. Восьмого февраля он вместе с воеводой и купечеством вышел из крепости и, не принимая боя, спешно направился к Далматовскому монастырю.

В Челябу вступили пугачевцы.

В один из февральских дней к бывшему государеву дому, где жил теперь Иван Никифорович, привели группу пленных. Среди них находился сын сотника Ниже-Санарской крепости Федор Сутормин. Его отец был убит пугачевцами.

— Желаешь принять присягу законному царю-батюшке Петру Третьему? — спросил Грязнов Сутормина.

— Он не царь, а ворюга, беглый казачишка Емелька Пугачев! — подавшись всем корпусом к судейскому столу, выкрикнул Федор.

Лицо Ивана Никифоровича потемнело. Не спуская горевших ненавистью глаз с Сутормина, он медленно начал вытаскивать шашку из ножен.

— Повтори, что сказал?

— Самозванец твой царь.

Грязнов со стуком опустил шашку в ножны и, повернув голову в сторону Кайгородова, произнес властно:

— Пиши: на виселицу!

Федора выволокли из избы. Грязнов со своей свитой вышел на крыльцо воеводского дома и, запустив пальцы в бороду, угрюмо посмотрел на группу приговоренных к повешению. Наступила очередь Федора. Сын сотника истово перекрестился, отстранил слегка палача и сам подставил высокий табурет под веревку. Затем не спеша взобрался на него и, просунув голову в петлю, оттолкнулся от подставки.

Но тут случилось неожиданное. Петля оборвалась, и Федор упал.

— Черти, петлю даже как следует сделать не могут, — отряхивая снег, произнес он сердито.

Толпа зашумела.

— Помиловать!

— Не виновен!

— Злому — смерть, а доброму — воскресенье! Иван Никифорович в удивлении размышлял: «Диво. Ведь жив парень остался. Не перст ли тут господень?» — Но вспомнив, как пленник честил царя-батюшку, вскипел:

— Накидывай другую!

Произошло невероятное: Сутормин опять сорвался с петли. Толпа замерла в страхе. Иван Никифорович и сам почувствовал, как холодные мурашки забегали у него под рубахой.

— Отпустить на волю, — произнес через силу Грязнов и поспешно удалился в дом.

Федору дали мундир, вручили охранную грамоту и выпустили из крепости. Погрозив кулаком в сторону города, он поплелся по дороге на Першино.

В тот год зима стояла морозная с частыми метелями. Челяба вся потонула в сугробах. Закутавшись в теплые овчинные тулупы, молчаливо стояли на сторожевых башнях часовые. По улицам изредка проезжали группами всадники. Встречая старые, обшитые рогожей, сани с покойником, торопливо сворачивали с дороги. Чуя конскую падаль, с криком кружилось воронье. Где-то в бору выли волки. Уныло бумкал колокол, созывая прихожан.

Отряд Кайгородова нес патрульную службу за городом. Даниил все время был в разъездах. Его лицо от мороза и ветров огрубело, стало строже, мужественнее, на лбу появились глубокие складки. Проехав мимо воеводского дома, Даниил спустился к реке. При его появлении с карканьем поднялось воронье. Первая застава находилась в Шершнях. Старшим там был Никита Грохотов. Он только что вернулся из Сатки вместе с Григорием Тумановым. Никите удалось побывать в Первухе. Он рассказал Даниилу о том, что Серафима по-прежнему жила в его доме, и, по рассказам жены, готовилась идти в скит. Даниилу было жаль женщину. Поговорив с Никитой о лагерных делах, он поехал на следующую заставу.

Прошел буранный февраль 1774 года. Дни становились длиннее, яркое солнце подолгу висело над Челябой, освещая пробитые стены крепости и глубокие вмятины на куполе собора — следы пугачевских ядер.

Однажды, объезжая заставы, Кайгородов заметил большую толпу вооруженных людей, двигавшихся в сторону Челябинска. Впереди ехали два всадника. Приглядевшись к ним, Даниил, к своей радости, узнал Артема и Варфоломея.

— Принимай моих чеглоков! [8] — выкрикнул Артемка и пришпорил коня навстречу Даниилу.

8

Чеглок — род подсокольника.

Друзья крепко пожали друг другу руки. Подъехал и Варфоломей.

— Откуда? — кивнув в сторону толпы крестьян, спросил Кайгородов.

— С Тобола. Мужики как на подбор, семеро одного не боятся.

— Ты, Артем, все такой же весельчак, — улыбнулся Кайгородов.

— А что нам горевать, люди теперь мы свободные. Прогоним бар и заживем припеваючи. Все будет наше. Я, брат, манифесты назубок знаю. Ты вот что скажи, куда мне гвардию девать? — спросил он Даниила.

— Веди к полковнику в крепость. Вечером я там буду, потолкуем обо всем.

Отъехав в сторону, Кайгородов начал пропускать мимо себя Артемкину «гвардию».

Безделье начало томить мужиков, да и сам Иван Никифорович частенько выходил из государева дома и, проверив, все ли пушкари на местах, подолгу сидел на завалинке. Прислушиваясь к грачиному галдежу, думал, сколько бед привалило за последнее время. «Под Татищевой потеряли все пушки. А народу погибло? Не счесть. Правильна поговорка: придет беда — открывай ворота. Погиб Хлопуша, пленен Чика-Зарубин. Ушел на Карагай Григорий Туманов. Жив ли? А какие атаманы были, восподи! — Иван Никифорович почесал голову. — Сидишь теперь вот в Челябе, а чего ждешь, сам не знаешь. Да и мужики по пашне скудаются».