Дансон с нечистым, или Дьявольское рондо

Уже в школьные годы они чувствовали себя здесь хозяевами проспекта и вели себя соответствующим образом. К числу наиболее безобидных шуток с прохожими можно было отнести, например, такую: пристроившись к кому-нибудь из них сзади, целая гурьба ребят шла за ним (или за ней) в ногу, тщательно подражая всем особенностям походки. При этом важно было идти вплотную как к жертве шутки, так и друг к другу. Встречные весело посматривали на какого-нибудь толстяка или на молоденькую девушку, возглавлявших странную колонну сорванцов, которые с сосредоточенными деловыми лицами старательно вышагивали сзади. А так как по написанным законам расстояние между проказниками должно было быть минимальным, то в конечном итоге кто-нибудь спотыкался, задев ногу впереди или сзади идущего, и вся «змейка» рассыпалась под веселый хохот её участников и при полном недоумении ничего не понимающей жертвы.

Многие вечера проходили на этом бульваре и в студенческие годы. Вот здесь, например, когда он учился на третьем курсе, была ещё стройка. Однажды вечером, когда они целой компанией направлялись к Люсе Царёвой договариваться о вечеринке по поводу Ноябрьских праздников, Юрка вдруг объявил, что он не в состоянии идти дальше, поскольку у него схватило живет. Тут же он сделал попытку перебраться через забор на территорию стройки. Ребята остановились, не без удовольствия наблюдая, как он разбегался, подбегал к забору и тут же замирал со страдальческой гримасой на лице, схватившись руками за живот. С юношеской бессердечностью, посмеиваясь, они давали ему советы — пролезть под воротами (разбитая дорога была заполнена там жидкой грязью), перепрыгнуть с шестом (только вот — как приземляться по другую сторону забора?), пролезть через узкую щель в закрытых воротах (если удастся втянуть в себя вздувшийся живот) или просто воспользоваться реактивной тягой. После непродолжительных попыток попасть за заветный забор Юрка убедился в тщетности своих поползновений и устремился в ближайший переулок. Отличавшийся обычно неизменным спокойствием, если не сказать барственной вальяжностью, на сей раз он передвигался почти что спортивной трусцой. Ребята следовали за ним, стараясь не отставать и не потерять его из виду в царившей в стороне от центрального проспекта темноте. На ходу они обсуждали его перспективы и спорили о том, насколько хватит его терпения и где он сдастся. Меж тем Юрка выскочил к площадке, заставленной баками для сбора мусора. Трудно сказать, было ли это просто везением, привел ли его туда инстинкт, или ему приходилось бывать тут и прежде. Во всяком случае, несмотря на раскачивающуюся на высоком шесте прямо над площадкой тусклую лампочку, ограждение из стоящих плотным каре баков обещало ему, казалось, желаемое уединение.

Быстро оглядевшись по сторонам, страдалец потребовал:

— А ну, чуваки, двигайте в подъезд. Нечего тут мёрзнуть.

Учитывая пронизывающий осенний ветер, несущий пренеприятнейшую смесь дождя с мокрыми хлопьями снега, предложение погреться выглядело весьма своевременным. Оживлённо переговариваясь, ребята заскочили в ближайший подъезд. Света внизу, конечно же, не было. Лишь откуда-то сверху через узкий проём между лестничными маршами нечто маломощное слабо освещало узкую полоску на полу. От нечего делать поднялись этажом выше. Затем ещё на этаж — поближе к свету. А потом кто-то предложил подняться ещё на пролёт и полюбоваться из окна на Юрку. И действительно, обзор с площадки между третьим и четвёртым этажами оказался великолепным. Устроившись у подоконника как у барьера ложи, ребята принялись наблюдать за несчастным сотоварищем. Тот же, не теряя зря времени, уже присел под прикрытием баков. И вдруг — что это? — какая-то тёмная тень метнулась из ближайшего к страдальцу, бака.

Действие разворачивалось по законам немого кино: звуки со «сценической площадки» в подъезд не проникали и происходящие на ней события сопровождались лишь доносившимся с третьего этажа юношеским петушиным голосом, старательно выводившим за дверями: «… И как один умрём, в борьбе за это». ] Усердный «тапёр» аккомпанировал себе при этом на расстроенном пиано, что делало его музыкальные упражнения совсем уж невыносимыми. Но они странным образом соответствовали действию, придавая ему некий почти что героический колорит.

Напуганный чем-то или кем-то выскочившим из бака, вальяжный Юрка вопреки всем законам земного тяготения не разгибаясь взвился вверх, как если бы его подбросило гигантской пружиной. Пока со спущенными брюками он поднимался в воздух, чёрная тень из бака успела приземлиться и зрителям стало ясно, что то была злющая худая собака. Бродячая собака, которая, очевидно, сочла, что некто самым беззастенчивым образом претендует на её место и на её съестные запасы в баке. Допустить подобного закалённый в многочисленных боях пёс, конечно же, не мог. Он явно был настроен решительно и, когда Юрка, вновь приземляясь на корточки, поднял что-то с земли и замахнулся, собака сделала прыжок в сторону и предприняла попытку напасть с фланга. Оставаясь на корточках, обороняющийся неуклюже повернулся в её сторону. В этот напряжённый момент «тапёр» сделал паузу, как бы подчёркивая весь драматизм и всю остроту создавшейся пикантной ситуации. Собака не решилась воспользоваться возникшей для неё да доли секунды благоприятной обстановкой и прыгнула в обратном направлении. Можно было догадаться, что для устрашения она отчаянно лает. Пока Юрка вновь поворачивался лицом к врагу, юное дарование, казалось, вновь вспомнило о своих обязанностях тапера и начало, фальшивя, наигрывать правой рукой тему романса «Не брани меня, родная». Разъярённое существо меж тем явно не собиралось уступать свои владения без боя какому-то чужаку и, попеременно припадая мордой к земле и делая затем внезапные скачки в стороны, стремилось напасть на агрессора с наименее защищённой стороны — сзади. Юрка же, придерживая одной рукой спущенные брюки и судорожно размахивая другой, был вынужден всё время поворачиваться вокруг, дабы не допустить врага в тылы своя. И при этом проявлял чудеса ловкости и проворства. Ему приходилось в этой небезопасной игре исполнять пассивную роль подсолнуха, всегда развёрнутого в сторону злого пса-солнца. Учитывая причины пребывания Юрки на площадке, такое противостояние не могло продолжаться долго. Необходимо было проявить какую-то активность. И обороняющаяся сторона в конце концов сообразила, что при сложившихся обстоятельствах будет лучше уступить более маневренному противнику и постепенно всё в той же позе отпятилась к дальним закрытым бакам, с позором оставляя за противником-псом поле брани. Как в насмешку, отступление сопровождалось бравурным маршем тореадора из «Кармен». На Юркино счастье, пёс-победитель оказался животным благородным и не стал преследовать врага, столь недвусмысленно расписавшегося в своём бессилии и признавшего своё поражение. Он снова запрыгнул в облюбованный им бак, в то время как Юрка замер в дальнем конце площадки. Естественно, это столь своебразное ристалище доставило тогда зрителям прямо-таки бездну удовольствия.

Сергей шёл дальше в сторону своего дома. Да, это был всё тот же «Брод» с его нечастыми в зимние вечерние часы прохожими. Все они были в зимних пальто и меховых шапках. Сергей в своей короткой серой куртке и без головного убора вызывал у них явное удивление. Но ему было не до реакции окружающих — он «смаковал» сухой и чистый морозный воздух, наслаждался видом падающих с неба крупных снежинок, любовался невысокой и далёкой от канонов архитектурных шедевров застройкой проспекта и при этом одновременно упивался ощущением некоей раздвоенности. Идя этим тротуаром, он странным образом воспринимал последние тридцать лет своей жизни как смутный и очень короткий сон, в то время как, казалось бы, давно забытые события и переживания его молодости вновь стали свежими и выпуклыми. Именно они были теперь единственно реальными. И все вокруг подтверждало эту реальность морозный, пощипывающий уши воздух, свет в окнах, голоса прохожих, старые модели редких проезжавших по проспекту автомобилей и дома. Во многих из этих домов жили его знакомые, и сейчас он мог встретить кого-нибудь их них. Именно поэтому он жадно всматривался в лица прохожих. Но увы — среди них не было ни его преподавателей, ни приятелей, ни недругов тех лет.

Сергей перешёл на другую сторону проспекта и оказался у дома, в котором жил двоюродный брат его первой жены. Сашка был на несколько лет моложе его, а потому в компании на него смотрели как на мелюзгу. С лёгкой руки Сергея именовался он Сэнди и в последние годы прочно вошёл в их компанию. Бывало, что в отсутствие стариков собирались и у него. Но вот что странно — Сергей никак не мог вспомнить ту голенастую девчонку, которая вместе со своей матерью почти полгода прожила в квартире стариков Сэнди и которой лет через восемь была уготована участь стать его женой. Но зато вспомнилось, как он догонял свою Леночку, когда та, обидевшись на него, сбежала однажды с одной из вечеринок в квартире Сэнди. С её точки зрения, он позволил себе уделять слишком много внимания случайно оказавшейся в тот вечер в их компании молоденькой актрисочке городского драмтеатра. Ленок была так возбуждена и так обижена! Но в конечном итоге всё же поддалась на уговоры и позволила увести себя назад. Но… Через несколько лет уже он, Сергей, страдал от ревности, узнав, что она выходит замуж за своего голландского аспиранта.

А вот в этом доме, где размещалась первая в их городе опытная телестудия, жил его ближайший друг, с которым в последний раз они встречались в Москве всего неделю назад. Но было это в той, другой жизни. В другом времени. В другом городе…

Дочь друга выходила замуж и после посвящённого этому событию банкета в ресторане «Прага», что на Арбате, они отправились к другу домой, где и просидели за разговорами до утра. Был с ними и Сэнди, и Сашка Утин, которому непонятно каким образом удалось впервые за многие годы выбраться на эту встречу без жены. В высоком и широкоплечем господине с обширной лысиной и каким-то затравленным взглядом трудно было узнать того Сашку, который отличался в школе своим свободолюбием, хорошими отметками и исключительной изобретательностью во всём, что касалось всякого рода проказ. Вот только, когда к ним в школу, в их мужскую школу № 25, пришли девчонки, он был единственным, кто обращался ко всем им исключительно на «Вы». Он всегда и во всём был единственным и неповторимым. И среди одноклассников и институтских соучеников Сергей оставался одним из немногих, кто не прошёл через малоприятную процедуру развода. И это при всём при том, что его отношения с представительницами прекрасного пола отличались всегда, если так можно выразиться, определённым своеобразием…

* * *

Болезненная стеснительность и доведённая до абсурда тактичность Саши Утина неизменно делали его жертвой девчонок, девушек, женщин и старушек. Судя по его рассказам, уже в детском саду его любимые игрушки с фатальной неизбежностью становились собственностью милых подружек. Что делать — с раннего детства он был начисто лишён способности отказывать в чем-либо представительницам противоположного пола. Казалось, при общении с ними из его лексикона напрочь пропадало слово «нет». Это было, судя по всему, какой-то болезнью, вызываемой дефектным геном, ответственным за редкие рецидивы рыцарства у нормальных современных мужчин. И в школе переведённые в их класс соученицы быстро оценили эту его особенность и не без удовольствия пользовались открывавшимися при этом возможностями. По крайней мере, в любую очередь, куда бы она он не стоял, они втискивались перед ним, не спрашивая даже на то его разрешения. А в студенческие годы ему неоднократно приходилось совершать немыслимые подвиги, дабы достать пару дефицитных «билетиков», но в итоге концерты-спектакли-вернисажи с очередной чаровницей посещал как правило, увы, не он…

С течением времени проявления небескорыстного «внимания» со стороны представительниц слабого пола становились всё более частыми, настойчивыми и, судя по его рассказам, даже обременительными. Нет, он не жаловался. Происходящее представлялось ему чем-то абсолютно естественным. А вот о н и, они находили его всегда безошибочно, вычисляя беднягу с пугающей точностью в любой очереди, в любой толпе. Скорее всего, некий атавистический инстинкт в минуты необходимости вёл и х к Сашке. Удивительно, но, скорее всего, только благодаря какому-то чуду его не окрутили ещё в студенческие годы. Им просто пользовались в своих сиюминутных целях и, несмотря на выигрышные внешние данные по каким-то одним и м известным причинам ни одна из девчонок не воспринимала его серьёзно. Подобное же потребительское отношение к себе он продолжал ощущать и после окончания института. На работе, среди десятков дверей с одинаковыми табличками о н и неизменно выбирали именно ту, на которой была написана, конечно же, его фамилия. В поезде всегда приходилось перебираться на верхнюю полку, а в городском транспорте — освобождать место. И не только Сашкой, но и ими подобные отношения воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Может быть, подобное джентьменство и выглядело бы нормальным, будь оно свойственные хотя бы одному-двум процентам мужской части общества. Но при нашей-то жизни…

Судя по его не лишённым юмора рассказам, доходило до курьёзов. Так, одна старушка, которой он регулярно освобождал место в метро, просто разрыдалась однажды, когда вопреки обыкновению его не оказалось в головном вагоне. Она металась по салону, и отдельные молодые люди иногда даже неохотно поднимались при её приближении. Но ей было нужно не место. Ей нужен был Саша, и только Саша. А он в это время наблюдал за нею из соседнего вагона, куда был вынужден сесть в последний момент перед отходом поезда. «Не могу передать, как посветлело, как осветилось тихой радостью её лицо, когда наши взгляды случайно встретились! — растрогано рассказывал Сашка, — На следующей станции мне, конечно же, пришлось уступать ей место».