Данте. Жизнь. Инферно. Чистлище. Рай

Рассказ Уголино — один из лучших эпизодов «Божественной Комедии». По силе трагизма он не имеет себе равных в средневековой и ренессансной поэзии и достоин того, чтобы процитировать его целиком:

Граф Уголино я, он — Руджиери. Как страшно я ошибся в лицемере И как затем он смерти предал нас — Известен всем печальный тот рассказ. Но одного не ведают доныне: Как я страдал жестоко при кончине. В тюрьме моей томился я давно; Присвоено, в мое воспоминанье, Теперь ей «Башни Голода» названье; Много раз сквозь узкое окно Наблюдал за светлою луною — Когда в ночи привиделся мне сон, Исторгнувший завесу предо мною. Тот, кем я был в темницу заключен, Приснился мне владыкой, господином; С волчатами он волка по долинам Окрестным гнал к высокому холму Меж Луккою и Пизою. Ему Предшествуя, Сисмонди и Ланфранки, Со сворой псов, алкающих приманки, Неслись, как вихрь. Был также впереди И Гуаланди. С ужасом в груди Увидел я, как настигают кони Волчат с отцом, затравленным в погоне, И стая псов, голодных и борзых, Кидается и раздирает их. Еще зарей не заалело небо, Когда детей послышался мне плач, Которые во сне просили хлеба. Душою ты суровей, чем палач, Когда меня не сожалеешь ныне, Поняв, что я предчувствовал в кручине! И если слез сочувственных ручей Не в силах я исторгнуть из очей — О чем, скажи, ты проливаешь слезы? Проснулись мы под бременем угрозы, Навеянной тяжелым сном моим. Предчувствием мучительным томим, Прислушивался тщетно я к приходу Тюремщиков, носивших хлеб и воду. Вдруг слышу я, как забивают вход В темницу к нам. Отчаяния полный, В лицо детей я устремил безмолвный Суровый взор, и сердце, словно лед, В груди моей от ужаса застыло. Все плакали, но в продолженье дня Не плакал я, ни звука не сходило С холодных уст. — «Отец мой, что с тобою? Как странно ты глядишь перед собою!» — Спросил Ансельм-малютка у меня. Но я молчал. Когда же луч денницы Проник опять в окно моей темницы И в их чертах, искаженных от мук, Я черт своих увидел отраженье — Я укусил невольно пальцы рук. Но, думая, что голода мученья Не в силах я терпеньем побороть, Промолвили они: — «Ты в эту плоть Наш дух облек, сними ее покровы; Тебя собой насытить мы готовы И легче нам не видеть мук твоих». Тогда порыв безумия утих, Смирился я, и мы три дня молчали. О, почему во дни такой печали Не приняла в объятья нас земля? Когда настал ужасный день четвертый, Мой Гаддо пал передо мной, моля О помощи, и умер распростертый. От пятого и до шестого дня Все на глазах скончались у меня. Уже слепой, бродил я, как в могиле, И мертвых звал в течение трех дней. Потом… Но муки голода сильней, Ужасней мук моих душевных были». — Он замолчал и, бешеную злость Почувствовав, вонзил в злодея зубы, Как будто пес, который гложет кость. «Божественная Комедия». Перевод Ольги Чюминой.

Выслушав рассказ грешника, потрясенный Данте восклицает, осуждая город и его жителей, допустивших такое дикое бесчеловечное деяние:

О, Пиза! Стыд, позор тебе сугубый! Пускай, когда враги тебя щадят, С Капрайею Горгона заградят Теченье вод, как крепкая плотина, И город весь погибнет. Уголино В предательстве виновен, может быть, Но за отца зачем детей казнить? «Божественная Комедия». Перевод Ольги Чюминой.

Образ Уголино, его ужасное пребывание в башне голода и его месть архиепископу Руджери потрясали читателей не только XIV века, но и последующих веков, а также вдохновляли многих творческих людей эпохи романтизма.

В глубокой задумчивости, потрясенный чужим несчастьем, как своим, вступает Данте во вторую зону Коцита — Толомею, названную так по имени Птолемея, правителя Иерихона в древней Иудее. Пригласив к себе своего тестя, первосвященника Симона Маккавея, и двух его сыновей, Птолемей предательски убил их на пиру в крепости Док. Толомея предназначена для тяжелых грешников, которые предали и погубили своих друзей и гостей. Если в первой зоне грешники вмерзли по пояс в лед, то во второй они лежат на спине, зажатые льдами, и слезы их застывают ледяной корой. Данте удивляется тому, что в неподвижном ледяном воздухе Коцита повеял ветер, так как на дне Ада нет водяных паров, нагретых солнцем, которые в его время считали причиной движения воздуха. Вергилий не отвечает на вопрос Данте. Адский ветер порожден взмахами крыльев Люцифера.

Данте обещает снять ледяную кору с глаз грешника, услышавшего его шаги, и даже клянется — пусть он окажется под ледяным покровом, если не сдержит свое обещание. Однако после того, как Данте узнает все, что его интересовало, и убеждается, что грешник наказуется по заслугам, он не исполняет обещанного. Снова звучит жестокий Дантов стих: «И я рукой не двинул, и было доблестью быть подлым с ним». Так непреклонно суров и безжалостен поэт к Альбериго деи Манфреди, принадлежавшему к ордену гаудентов — «радующихся братьев». Альбериго был одним из вождей гвельфов в городе Фаэнца (провинция Романья). Притворяясь, что помирился со своими родственниками Манфредо и Альбергетто, он пригласил их на пир в свою виллу. Когда хозяин приказал слугам: «Принесите фрукты», — они набросились на гостей и закололи их. Это случилось 2 мая 1285 года Событие это вошло в пословицу, в народе говорили: «Его угостили фруктами брата Альбериго». Альбериго говорит, что он «променял на финик смокву». Известно, что финик был более дорогим в Италии плодом, чем смоква. Эта ироническая фраза означает, что в Аду ему воздано сторицей. В 1300 году, в условный год потустороннего путешествия Данте, Альбериго был еще жив. Данте с присущим ему мастерством высказывает удивление: «Ты разве умер?» Гаудент объясняет ему, что за преступления, подобные его злодейству, души попадают в Толомею еще при жизни, а в тело грешника вселяется бес. Нетерпеливый Данте во имя восстановления мировой справедливости расправляется не только с мертвыми, но и с живыми. Так, заранее, как мы видели, живого, он осудил и папу Бонифация VIII.

Брат Альбериго сообщает Данте, что рядом с ним можно найти и другие грешные души, чьи тела еще здравствуют на земле. За ним «от стужи жмется» Бранка д'Орья. С этим сотоварищем он свыкся, вместе они провели во льдах Коцита уже много лет. Данте снова делает вид, что он удивлен, и говорит: «Бранка д'Орья жив, здоров, он ест, и пьет, и спит, и носит платья». Бранка д'Орья происходил из знатной генуэзской семьи; он убил на пиру своего тестя, Микеле Дзанке, князя-судью области Логодуро в Сардинии. В тела Бранка д'Орья и его родственника, соучастника преступления, вселились дьяволы…

Последняя, тридцать четвертая песня «Ада» начинается словами известного латинского гимна, исполнявшегося в страстную пятницу в католических церквах: «Приближаются знамена царя (Ада)». Последнее слово — «Ада» Данте добавил от себя. В гимне Венанция Фортуната, епископа Пуатье, «знамена» обозначали крест. Для Данте «знамена» — шесть крыльев Люцифера, в царстве которого искажаются и нарушаются все божественные установления. Данте снова прибегает к своим излюбленным поэтическим приемам: не называет сразу и прямо действующих лиц, а говорит иносказательно, пользуясь метафорами и сравнениями. Вместо «Люцифер» сказано: он чернеет, он виден. Крылья Люцифера, также не названные прямо, уподоблены крыльям мельницы в тумане. Они вздымают нестерпимый ледяной ветер.

Поэты вступают в четвертую зону Коцита Джудекку, названную по имени Иуды, предавшего Христа. Грешники в этой области глубоко вмерзли в лед, одни лежа, другие стоя или вниз головой, а некоторые согнувшись в дугу, так что ступни касаются лиц. Те, кто предал своих благодетелей или людей, сделавших им добро, равных им по званию и достоинству, — лежат; стоят вниз головой те, кто предал высших по положению, вверх головой — те сеньоры, которые предали своих подданных; изогнуты — предавшие как высших, так и низших.

Данте и Вергилий наконец видят вблизи гигантскую фигуру вмерзшего в лед до пояса Люцифера, перед которым малыми кажутся гиганты, охраняющие нижний колодец Ада.

И, наконец, — о, этот миг ужасен! — Учитель мой мне указал того, Кто прежде был божественно прекрасен. Сказав: — «Ты Дитэ видишь самого. Мужайся же, здесь царство Люцифера!» Всех ужасов исполнилася мера; Как был в тот миг подавлен я и нем — Не вопрошай: слова мои бессильны. Не умер я и не жил вместе с тем, Но ощущал я холод замогильный. Долины слез и скорби властелин Предстал очам и лишь до половины Груди своей был виден из пучины. В сравнении со мною исполин Чудовищен так не был по размерам — Как был бы мал в сравненье с Люцифером, Он, дерзостно восставший на Творца, Начало зла, настолько же ужасен Был ныне он, как некогда прекрасен. «Божественная Комедия». Перевод Ольги Чюминой.

Люцифер у Данте не похож на сатану Мильтона, на Мефистофеля Гёте, ни на лермонтовского Демона. Люцифер в Аду безобразен, скован льдами, подчинен высшей воле, навеки побежден. Он занимает центральное место в мироздании, то есть абсолютное зло находится в самом средоточии вселенной, и в центре мира — вечный холод и ужасающее уродство. Масса тела Люцифера, лишенного, казалось, разума, бессловесное, отвратительное, животное, воплощает мировое зло и мировое уродство. Вся поэма Данте построена на антитезисе: огонь Эмпирея и холод Коцита, любовь и ненависть, движение и неподвижность, гармония и нарушение всех пропорций. Некогда Люцифер был сотворен серафимом, высшим духом из девяти ангельских чинов. Люцифер и его ангелы бунтовали напрасно, они вошли в систему мира, предначертанную божеством, и должны были стать пусть озлобленными, но послушными исполнителями свыше назначенных казней для соблазненных ими людей. Они могут бунтовать только эпизодически, как перед воротами города Дита или в Злых Щелях, но должны в конце концов покориться. Гордыня, как главный грех, нарушила мировую гармонию и была первопричиной зла. Борьба Люцифера с добрым началом все же продолжается на земле, и он стремится увеличить число подданных своего царства, поэтому устрашающи во мгле полунебытия его знамена. В многосмыслии поэмы Данте Коцит означает также дно души, а не только средоточие мира. Замерзшие души как бы смешиваются со льдом, теряют индивидуальность, которая все же порой прорывается сквозь ледяную кору, как в знаменитом эпизоде с Уголино.

У царя мрака три лица: красное лицо, вероятно, аллегорически изображает гнев, черное — зависть, бело-желтое — бессилие. Три лица Люцифера также пародируют небесную троицу, в которой сосредоточены вселенская любовь, могущество и доброта. В трех пастях Люцифера казнятся те, чей грех, по мысли Данте, ужаснее всех остальных: предатели величества божеского (Иуда) и величества человеческого (Брут и Кассий), то есть тех двух властей, которые согласно его доктрине должны совместно — в лице первосвященника и в лице императора — вести человечество к блаженству вечному и блаженству земному, как он писал в третьем трактате «Монархии». Вся структура «Ада» подчинена политической и исторической концепции поэта.

С тех пор как поэты начали свое путешествие по аду, прошло 24 часа. Наступил вечер 26 марта. Вергилий замечает, что приближается конец нисхождения в Ад, ибо Данте видел «все, что было в нашей власти». Цепляясь за шерсть владыки Ада, Вергилий ложится, перевернувшись головой туда, «где прежде были ноги», и начинает не спускаться, а подыматься ввысь, так что Данте, который следовал за ним, в испуге подумал, что они возвращаются в Ад. Затем, с трудом шагнув на скалу, Вергилий помогает перейти своему спутнику. Данте изображает это нисхождение-восхождение вполне реалистически. Вергилий тяжко дышит, ложится с усилием и с усилием поднимается по склону. Когда Данте нежданно видит, что под ним торчат ноги Люцифера, он говорит, что читателю трудно угадать, какой рубеж он миновал. Объяснение этого путешествия по телу того, кто воплощает абсолютное зло в центре вселенной, представляло и представляет значительные трудности для комментаторов…

Оба поэта спускаются по кручам воронкообразного ада. Воронка завершается последним, наиболее узким кругом владыки преисподней. При этом обоими поэтами сохраняется все время нисхождения вертикальность головою к месту схода, то есть к Италии, и ногами к центру Земли. Но когда поэты достигают приблизительно поясницы Люцифера, оба они внезапно переворачиваются, обращаясь ногами к поверхности Земли, откуда они вошли в подземное царство, а головой в обратную сторону (Ад, XXIV, 74–94). Миновав эту грань, то есть окончив путь и миновав центр мира, поэты оказываются под гемисферою, противоположной той, где гора Сион; они подымаются по жерлообразному ходу (см. стихи 133–139). После этой грани поэт восходит на гору Чистилища и возносится чрез небесные сферы. Теперь вопрос: по какому направлению? Подземный ход, которым они поднялись, образовался падением Люцифера, низвергнутого с неба вниз головой. Следовательно, место, с которого он низвергнут, находится не вообще где-то на небе, в пространстве, окружающем Землю, а именно со стороны той гемисферы, куда попали поэты. Гора Чистилища и Сион, диаметрально противоположные между собою, возникли как последствия этого падения, и, значит, путь к небу направлен по линии падения Люцифера, но имеет обратный смысл… Двигаясь все время вперед по прямой и перевернувшись раз на пути, поэт приходит на прежнее место в том же положении, в каком он уходил с него. Следовательно, если бы он по дороге не перевернулся, то прибыл по прямой на место своего отправления уже вверх ногами. Значит, поверхность, по которой двигается Данте, такова, что прямая на ней, с одним перевертом направления, дает возврат к прежней точке в прямом положении, а прямолинейное движение без переверта возвращает тело к прежней точке перевернутым. Очевидно, это поверхность: 1° — как содержащая замкнутые прямые есть римановская плоскость и 2° — как переворачивающая при движении по ней перпендикуляр, есть поверхность односторонняя. Эти два обстоятельства достаточны для геометрического охарактеризования Дантова пространства, как построенного по типу эллиптической геометрии».

Отсюда следует, что вселенная Данте основывается на неэвклидовой геометрии. Это предположение высказали недавно и итальянские физики. Некоторые важные и неясные проблемы астрономии и физики эпохи Данте, вызывающие споры и в настоящее время, могут быть разрешены только совместными усилиями знатоков средневековой науки, дантологов и представителей точных наук наших дней.

Далее Данте и Вергилий совершают восхождение по узкому коридору, напоминающему в полумраке подвал, или пещеру, пока не выходят на поверхность земли в южной гемисфере у подножия горы Чистилища… В оригинальном представлении Данте, сочетавшем библейские легенды с домыслами греческих мудрецов и их арабских толкователей, земля находилась во время оно в Южном полушарии, окруженная водой; когда произошло падение Люцифера, земля «в испуге» перешла вниз, в северную часть, а из недр земли, исторгнутых падением Люцифера, образовалась гора Чистилища. Грандиозную катастрофу, происшедшую с земным шаром, Данте объясняет моральной причиной: бунтом возгордившегося Люцифера и его падением.

Восходя в южную гемисферу, Данте слышит гул потока, стекающего вниз, в Ад. Это река забвения Лета, которую Данте, по своему обыкновению, сразу не называет. Она течет с вершины горы Чистилища, где находится Земной Рай — Эдем. Под тихое пенье ручья Вергилий впереди, а вслед за ним Данте поднимаются в сторону Южного полушария.

Мой вождь и я поспешною стопою Пошли вперед таинственной тропою, Дабы скорей увидеть Божий свет. И мне в пути предшествовал поэт. Из бездны той, что грозно поглотила Собою нас, — мы к выходу пришли, И мир чудес открылся нам вдали, И в небесах блеснули вновь светила. «Божественная Комедия». Перевод Ольги Чюминой.

Последующие кантики «Божественной Комедии» так же будут заканчиваться словом «stella» (светило, звезда).

«Чистилище»

Покинувший пучину адских волн, В иных водах, о, вдохновенья челн. Лети вперед под всеми парусами. Обитель ту, которая светла, Куда наш дух, влекомый небесами, Возносится, очищенный от зла, — Прославлю я моею песнью ныне. Взываю к вам, о музы, о богини! Пусть Каллиопа выше воспарит. Моим стихам той музыкою вторя, Которая смирила Пиэрид, В прощении отчаявшихся с горя. «Божественная Комедия». Перевод Ольги Чюминой.

Из жуткой бесконечной тьмы Ада, наполненной стонами и скрежетом, Вергилий выводит Данте к подножию горы Чистилища. Увидев голубое небо и восходящее солнце, Данте вздыхает с облегчением и вновь ощущает уже забытое в бездне Ада чувство — надежду.

Цвет сладостный небесного сафира Сливался здесь с дыханием эфира. Все светлое, что видел я вокруг, — Душе моей, томимой видом мук, Моим очам — надежду возвратило. Узрев любви прекрасное светило, Которое созвездье Рыб затмило, — Улыбкою Восток зарделся весь. «Божественная Комедия». Перевод Ольги Чюминой.

Чистилище живописно и гармонично, но Данте не может отрешиться от грусти, которую вдруг начинает испытывать, поднимаясь на гору.

Настал тот час, который в одиноких, По воле бурь несущихся пловцах Рождает мысль о их друзьях далеких И отдается горестью в сердцах; Тот час, когда, любви тоской томимы, Вечерний звон заслышат пилигримы, И мнится тем, кто слышит этот звон: Умерший день оплакивает он. «Божественная Комедия». Перевод Ольги Чюминой.

Грустит он не просто так — в чистилище он встречает своих друзей, в том числе и недавно умерших. И хотя он, конечно, рад, что видит их здесь, а не в аду, но все равно, будучи живым человеком, печалится о том, что они уже покинули земной мир.

О, призраки, доступные для зренья! Один из них, исполненный любви, Простер ко мне объятия свои; Я в свой черед пытался троекратно Обнять его, но руки непонятно Мне падали на грудь, и обнимал Лишь воздух я. Он удаляться стал… «Божественная Комедия». Перевод Ольги Чюминой.

Вспоминая радость, которую он испытывал в былые годы от песен Казеллы, Данте просит друга своей молодости спеть вторую канцону «Пира» — «Амор во мне о даме говорит». Заслушавшись Казеллы, Данте, Вергилий и души, прибывшие вместе с певцом, «так радостно ловили каждый звук, что лучшего, казалось, нам не надо». Но предавшиеся музыке вдруг услышали строгий голос стража Антипургатория величественного старца Катона Утического, который побуждал их не отвлекаться, а продолжать свой путь восхождения.

Почему Данте доверил язычнику и самоубийце Катону важную должность хранителя доступа в Чистилище? Сопоставления первой песни «Чистилища» с другими произведениями Данте, особенно с «Пиром», показывают, что Данте чтил в Катоне доблестного мужа римского государства, праведника, пожертвовавшего жизнью, чтобы не подчиниться тирании, ибо только свобода и духовная независимость, как учили стоики, дают возможность проявить добродетель. На Катоне опочила особая милость создателя, допускавшая в исключительных случаях спасение язычников. В воображении Данте Катон становился прообразом и символом самого бога; именно ему надлежало открывать путь к очищению и восхождению к звездам.

Архитектоника Чистилища проста: на берегу вселенского океана находится Предчистилище — Антипургаторий; на двух уступах, возвышающихся над водной гладью, томятся нерадивые души. Там же расположена долина земных властителей. Они ждут, когда будут допущены к вратам Чистилища, за которыми начнется восхождение по семи кругам — иногда продолжающееся несколько столетий — к вершине, где находится Земной Рай. Восхождение по скалистым дорогам, вначале более трудное, в конце пути становится подобно движению быстрого корабля, разрезающего грудью поверхность вод. В первом круге очищаются гордецы (и в этот круг Данте надеется попасть после смерти!), во втором — завистники, в третьем — гневные, в четвертом — унылые, в пятом — скупцы и расточители, в шестом — чревоугодники, в седьмом — сладострастники. Последние три круга Чистилища, более близкие к Земному Раю, где караются менее тяжкие грехи, соответствуют второму, третьему и четвертому кругам Ада.

К вратам Чистилища ведут три ступени: беломраморная, из шершавого, обгорелого, растрескавшегося камня «цветом словно пурпур почернелый», и огнисто-алая, порфирная. Покоя на последней ступни своих ног, сидит на алмазном пороге дивно-печальный ангел в темно-серых одеждах — хранитель входа. Концом меча он чертит на лбу входящих семь «Р» (первую букву латинского слова peccatum — грех). Знаки эти снимаются при прохождении семи кругов.

Один из первых повстречавшихся Данте в Предчистилище — белокурый, прекрасный видом король Сицилии Манфред, павший в битве с Карлом Анжуйским и гвельфами под Беневентом. Он спрашивает, обращаясь к Данте: «Тебе знаком я по земным приметам?» Поэт замечает у него рассеченную рубцом бровь и смертельный след у сердца. Отдавая должное храбрости Манфреда, неприятельские солдаты набросали камней на могилу короля, отлученного от церкви и похороненного без церковных обрядов. Но епископ Козенцы по повелению папы выбросил тело короля и перенес его за пределы земель Святого престола к реке Верде, на границу Неаполитанского королевства и Кампаньи, где с проклятьями и потушенными перевернутыми свечами зарыл его останки. Джованни Виллани так описывает в Хронике Флоренции сына Фридриха II: «Король Манфред был красив лицом и телом, и подобно его отцу, и даже в большей степени, предан всем излишествам и страстям. Он был музыкантом и певцом, любил окружать себя жонглерами, придворными и прекрасными наложницами… Он славился щедростью и куртуазными манерами, отличался изяществом и хорошим расположением духа, поэтому его очень любили. Однако вся жизнь короля Манфреда была жизнью эпикурейца, который почти не заботился о боге и о святых, преданный телесным наслаждениям. Он был врагом Святой Церкви, клириков и монахов и, так же как его отец, захватывал церковное имущество». Данте спас душу Манфреда, несмотря на то, что тот был отлучен от церкви, создав легенду о его предсмертном обращении к богу…

Далее Данте видит странное шествие — движущиеся камни. Но вглядевшись пристальней, он понимает, что это люди, придавленные камнями. Изнемогая от бремени, они несут свою ношу, чтобы смирением искупить грех гордыни.

Так, в искренней сливаяся мольбе За ближних и себя, брели толпою Печальною те призраки вперед, Согбенные под тяжестью такою, Какая нас порой во сне гнетет. Так первый круг страдальцы проходили, Где муками им было суждено Навеки смыть греховное пятно. О, если так за нас они молили, То как должны за них молиться те, Кто сам стоит на должной высоте, Как помогал — очищенным от пятен — Подняться им в бессмертной чистоте В надзвездный мир, что дивно необъятен! «Божественная Комедия». Перевод Ольги Чюминой.

Порою поэт в нескольких терцинах создает образы, которые нельзя забыть. Таков, например, в «Чистилище» краткий рассказ о Провенцане Сальване. Этот правитель Сьены, человек гордый и жестокий, очутился среди очищающихся душ лишь потому, что спас из тюрьмы неаполитанского короля Карла I, своего друга, осужденного на смерть. За Карла нужно было заплатить огромный выкуп — 10 тысяч золотых флоринов. Провенцан Сальвани собрал все, что у него было, но не смог составить необходимой суммы. Тогда он, как нищий, сел посредине площади Кампо и стал просить проходящих граждан ему помочь. Видя добровольное унижение своего гордого сеньора, сьенцы были тронуты его смирением, собрали недостающие деньги, и выкуп был заплачен вовремя. Сальвани дрожал каждой жилкой от унижения, но претерпел все, чтоб только вырвать из темницы своего друга. И за это Данте дарует прощение гордому и гневному сеньору.

Тетка Провенцана Сальвани, некая дама из Сьены по имени Сапья Сарачини, отличалась при жизни завистливостью, так же как Гвидо дель Дука из Романьи, о котором еще будет речь. Завистливые сидят вдоль скалы, опершись друг о друга, как нищие. Их веки зашиты по краям железной нитью, и они осуждены на слепоту, пока не кончится срок покаяния. Сапья желала зла всем своим согражданам, она радовалась даже поражению своего племянника, который пал в битве с флорентийскими гвельфами. Но под старость она смирилась и покаялась в своих грехах. Госпожа Сарачини не без юмора рассказывает о сьенских сухопутных «адмиралах». После того как сьенцы тщетно искали подземную реку Диану, чтоб обеспечить город водой, они захотели приобрести на берегу Тирренского моря гавань Таламонэ, и все влиятельные граждане мечтали стать капитанами и адмиралами несуществующего сьенского флота.

Так же замечателен, но в ином плане, рассказ о встрече Данте в преддверии Чистилища с добродушным и ленивым флорентийским мастером музыкальных инструментов Бельаква. Нельзя забыть улыбки, которая нежданно озаряет лицо Данте, когда он видит, как Бельаква сидит на большом камне в тени, терпеливо ожидая с присущей ему ленцой того часа, когда начнется его мучительное и тяжкое восхождение на гору. Данте стремится скорее достигнуть Земного Рая, открыть путь к звездам, он полон нетерпения, готов преодолеть все трудности. Бельаква, склонив голову на колени, никуда не спешит: он спасен и никуда не торопится. «А ты беги наверх, если ты такой ретивый», — говорит он своему старому знакомому Данте.

На втором уступе Антипургатория Данте и Вергилий встречают знаменитого поэта Сорделло, автора обличительных и сатирических стихов, который искренне радуется Вергилию как своему земляку.

Но Мантую упомянул едва Учитель мой, как, слыша те слова, Воспрянул дух в восторге без предела И радостно воскликнул: — «Я — Сорделло, В одной стране с тобой мы родились». — И оба духа нежно обнялись. «Божественная Комедия». Перевод Ольги Чюминой.