Дар Божий

И затем, когда девушка бы проявила интерес, что же именно, он бы ответил:

— Из всего наследия Дюма выше всего я ставлю «Анж Питу». Его сейчас и читаю.

А вернувшись домой девушка рассказывает своему отцу, седому профессору в роговых очках, что живет еще один человек на белом свете, который, как и отец-профессор, выше всего ставит «Анж Питу».

Прокручивая в голове эту сценку на разные лады, Миша зашел в темный сосновый лесок. По другую сторону забора с дырками между прутьями, в переулке, рос огород и через дорожку от него были частные дома. Между забором и соснами стояли, роняли рыжие мягкие свои иголки лиственницы. Впереди широкой тропы показалось пустое небо. Дальше склон понижался к Днепру, и Миша знал — если пойти вперед и чуть левее, а не свернуть направо, то будет крутой обрыв над рекой, где высоченные деревья равняются с тобой кронами. А чуть ниже кромки обрыва — пещерка тайная, малая. Ход туда только снизу, надо сначала сойти и не упасть, а потом перебраться через студёный родничок и карабкаться вверх по заросшему диким кустом да деревом склону, и будет осыпаться из-под ног песочная земля. Запыхавшись и ободрав руки, доберешься ты до суглинного карниза и над страшной высотой пойдешь по нему вправо, и откроется, что в горе есть нора. Внутри — ниша в задней стенке, а пол устлан сухой травой. Сидишь, ноги вытянув — они высовываются наружу, а перед тобой будто окно, и видно в нем небо, Днепр и весь левый берег.

Грунтовка вывела Мишу из соснячка в буковую рощу и стала асфальтовой аллеей. Слева в котловине через деревья проглядывали купола церквей Выдубицкого монастыря — зеленый и синий в звездах. Миша остановился у куста кизила, растущего близ обочины, и минут пять поедал тёрпкие спелые ягоды.

Потянувшись за очередной, он заметил, что манжета пиджака лоснится. Пиджак был старый, из тех нескольких дедовских костюмов, кои мама Миши нашла в сундуке на чердаке и собиралась выбросить, но сын воспротивился. Так пахнущие сыростью костюмы перекочевали в платяной шкаф. Штаны от костюмов оказались велики в талии, а вот пиджаки вполне, и Миша стал их носить. Запах придавал пиджакам особенную похоронность, что Мише нравилось.

Обычно он клал в нагрудный карман блокнот и карандаш, а в правый внешний карман — перочинный ножик-белку. В левом кармане обычно лежала болониевая сумочка и маленькая Библия, которой Миша намеревался отпугивать мертвецов или вампиров, если его окружат.

По низовью сиреневого сада Миша добрался до перекрестка. Одна дорога оттуда поднималась, заворачивая, к верхней террасе сирингария, хоть и не к вершине горы. Другая — узкая, вдоль оврага, спускалась изогнутой лентой в сторону Днепра и Выдубицкого монастыря, а овраг тот был ущелистым началом удолья давних Выдубичей. Но Миша пошел прямо, по аллее. Над нею нависали плодоносящие райские яблочки. Они румяными шариками скатывались по склону прямо на дорогу. По правую руку они росли, а за ними выше виднелся желтый ботсадовский корпус, дореволюционный дом, со столовкой на первом этаже. Туда можно было зайти и купить пирожное «язычок», если б не санитарный день. Или слойку. Но слойки не всегда продавались.

Слева за кустами и елями, глубоко внизу, белела монастырская стена, над нею упирались в небо синие, зеленые купола в звездах. Среди хмеля спряталась многовековая лестничка по другому краю оврага, клином разведшего плоть крутого, дикого непролазного склона. Дальше склон расчищался, и подымались с несусветно далекого дна громадные деревья, разменявшие не одно столетие.

Погрузившись в мысли, Миша Гнутов свернул вправо, прошел под горой с Ионинской церковью, мимо магнолий к еще одному большому перекрестку, откуда вверх шла большая дорога, бывшая улица Караваевская, а слева от нее, за темным леском, высилась гора с острой вершиной. Ее можно было обойти, но Миша полез по глинистой тропе, хватаясь иногда за сухую траву.

Тяжело дыша, он добрался наверх. С голого утоптанного пятачка открывался вид на весь ботсад и окрестности. Уходящий к югу вдоль холмов синий Днепр. Зеленый, поросший деревьями соседний холм Лысой горы, а между ним и Зверинцем — промзона Телички с трубами ТЭЦ и деревообрабатывающего комбината. Бусова гора с лабиринтом переулочков и лестничек частного сектора. Далекий левый берег — дачи на Осокорках и Позняках, со стороны которых в ботсад еще в восьмидесятые годы зимой, по заледеневшему Днепру перебирались из лесов дикие кабаны.

Рядом с вершиной была еще одна такая же, но уже не угловая, а росшая из общего с этой пригорка. Ниже лежал степной участок. Ветер гулял по седоватому ковылю. На двух курганах, вдоль коих рыжела грунтовка, торчало по каменной бабе скифских времен. За ними, через заросли, угадывался Днепр, отделенный чудовищной высотой изрезанного оврагами Зверинецкого холма.

Миша перебежал с вершины на вершину, потом по колено в ковыле добрался до одной из баб. У нее была длинная, вытянутая назад голова, и сложенные на груди руки, а плечи сутулились. Направо от нее, и потом налево пологой дорогой, Миша дошел до свалки, заканчивающейся обрывом, вровень с которым качались кроны деревьев.

На площадке перед обрывом были ссыпаны в кучи груды строительного мусора, гнилые кочаны капусты, прочие дохлые растения. Миша заметил непривычное.

Как железные кони, на небольшом расстоянии друг от друга стояли четыре швейные машинки. Черные, тяжелые, на деревянных досках, закрепленных на темных металлических козлах с поперечной надписью ZIENGER.

— Трофейные, — сказал Миша и принялся ходить вокруг, прикидывая, что делать. Это большая ценность, нельзя их оставить тут. Надо перетащить домой в сарай, а потом продать, может даже какой-нибудь швейной фабрике. Оторвут с руками. Он слышал, что только эти старые Зингеры могут прошивать классические джинсы знаменитой марки «Лэвис».

Проще было придумать, что делать с теми колбами, которые он нашел пару лет назад, когда еще посещал школу. На следующий день Миша явился в класс, вытащил из портфеля и поставил на парту одну такую колбу, наполненную коричневой жижей. Объявил:

— Редкий элемент ванадий.

И стал смеяться.

А сейчас не до смеху, надо решать, как перетащить эти швейные машины. Дома есть садовая тачка на колесах.

Перебирая в уме все предметы из закромов сарая, Миша отправился обратно. Замыслил. Если получится, то и с машинками получится.

Вернувшись в свою усадьбу, Миша запёр наверх, к забору, тачку. В дырку, через забор, она не проходила. Но замыслено было вот что — сидя на заборе, с помощью веревки подтянуть тачку наверх, перекинуть ее по другую сторону и опустить. А с машинками придется наверное поднапрячься. Жаль что сразу их на вес не попробовал.

С горем пополам Миша перетянул тачку в ботсад. К себе подтащил, а когда перекидывал, то упустил и тачка просто упала, хорошо хоть не сломалась.

Тайными тропами, в стороне от аллей, время от времени останавливаясь и весь, как ему казалось, «обращаясь в слух», Миша добрался с тачкой до свалки и погрузил в нее одну машинку вместе с деревянным ее постаментом. Пришлось уложить на бок.

К тому времени Гнутов уже порядком подустал, и перед обратной дорогой присел рядом, глядя на гору испорченной, вывезенной сюда селекционерами капусты. Стоило, наверное, порыться среди кочанов и отыскать целые, но сейчас дело куда более важное.

Мысли однако переметнулись за несколько сотен метров отсюда, где начинались сады этих самых селекционеров. Там росли чудесные яблоки и желтая алыча. Миша и сам селекционер-любитель, хочет сделать на своем приусадебном участке вишни слаще, покупает журнал «Садовод», а осенью посещает ботсадовские питомники и смотрит, как и что устроено. Набирается опыта. Берет с собой и опытные образцы — сладкие! Дома с мамой варят компот и варенье.

Как-то раз отправился Миша с рюкзаком обносить алычу, но увидел, что в саду трудятся уже два мужчины. Один сидел на дереве и трусил ветки, а другой подставлял внизу расстеленную клеенку.

Миша покумекал и быстро посетил домик сторожа, неподалеку. Дядя сторож, там два какие-то дядьки у вас урожай воруют, в промышленном масштабе. Седой крепкий сторож, сунув в рот свисток, бежал молча, по-каменному топая ногами, и каждые дюжину шагов издавал резкий свист. Миша служил ему проводником, а когда прибыли они на место, скрылся в кустах, пережидая, пока ругались сторож и два мужчины. А потом они вместе ушли, и снова был каменный топот, но уже трех пар ног, и свистки. А когда стихло всё, сам принялся за дело — залезал на деревья, трусил, потом слезал, собирал с травы да прятал в кульки, а часть в рюкзак.