Дар Гумбольдта

— Это уже не литература, Чарли, это жизнь!

Не то чтобы я думал, мол, Архангелы с Ангелами, а также Власти, Престолы и Господства и Начала интересовались поэзией. К чему им это? Они преобразуют Вселенную. Они заняты. Но когда Гумбольдт выкрикивал «Жизнь!», он и в мыслях не имел Ангелов, Престолы или Силы. Он говорил лишь о реальной, натуралистической жизни. Будто искусство прятало истину, и только страдания безумных открывали ее. В этом ли проявилось истощенное воображение?

Мы прибыли на место, и нас с Кантабиле разделили. Его задержали возле конторки в вестибюле, а меня провели внутрь.

Предвкушая, что мне предстоит в чистилище, я не видел ни малейшей необходимости воспринимать тюрьму слишком серьезно. В конце концов, что она такое? Постоянная суета и куча людей, специальность которых — показывать, что почем. Меня сфотографировали анфас и в профиль. Пусть. Потом взяли отпечатки пальцев. Очень хорошо. Я ожидал, что дальше меня отправят в каталажку. Толстый, какой-то домашний полицейский поджидал меня, чтобы отвести в камеру. Копы, что сиднем сидят в конторе, жиреют. А этот всем своим видом напоминал домохозяйку: шерстяная кофта и тапочки, брюхо и пистолет, большие надутые губы и складки жира на затылке. Он уже завел меня внутрь, когда кто-то объявил: «Эй, ты, Чарльз Ситрин! На выход!». Я вернулся в главный коридор. Мне стало интересно, как это Сатмару удалось добраться сюда так быстро. Но меня ждал не Сатмар, а молодая секретарша Стронсона. Эта прелестная девушка объявила мне, что ее начальник решил прекратить дело против меня. Он обвиняет одного Кантабиле.

— И Стронсон прислал вас сюда?

Она объяснила:

— Ну, я и сама хотела приехать. Я вас знаю. Как только услышала ваше имя, сразу поняла, кто вы. И объяснила своему боссу. В последние дни он как в шоке. Не нужно во всем винить господина Стронсона, ведь его угрожали убить. Но в конце концов мне удалось убедить его, что вы известный человек, а не наемный убийца.

— О, я понял. Вы очень добры и столь же красивы. Не могу выразить, насколько я вам признателен. Уговорить его было непросто.

— Он действительно напуган. А теперь еще и подавлен. Почему у вас такие грязные руки? — вдруг спросила она.

— Это краска. У меня брали отпечатки пальцев.

Она огорчилась:

— Господи! Подумать только, брать отпечатки пальцев у такого человека, как вы! — Девушка открыла свою сумочку, достала бумажные салфетки, намочила их и начала оттирать перепачканные подушечки.

— Спасибо, не надо. Не нужно, прошу вас! — воскликнул я. Такие знаки внимания всегда меня трогали, тем более что с тех пор, как кто-нибудь проявлял ко мне подобную доброту, идущую из глубины сердца, прошло невесть сколько времени. Случается, что идешь в парикмахерскую не стричься (ибо стричь уже нечего), а только ради человеческого прикосновения.

— Почему нет? — удивилась девушка. — У меня такое чувство, будто мы знакомы всю жизнь.

— Благодаря моим книгам?

— Нет, дело не в книгах. Боюсь, ни одной вашей книги я не читала. Насколько я понимаю, это исторические книги, а историей я никогда особенно не интересовалась. Нет, господин Ситрин, тут дело в моей матери.

— Я знаю вашу мать?

— С детства я слышала, что вы были влюблены, когда учились в школе.

— Ваша мать Наоми Лутц!

— Да. Вы даже представить себе не можете, как они с Доком обрадовались, когда случайно столкнулись с вами в баре.

— Точно, Док действительно был с ней.

— Когда Док умер, мама собиралась позвонить вам. Она говорит, что теперь вы единственный человек, с которым она может поговорить о прошлом. Иногда она хочет что-нибудь вспомнить, но не может. На днях она не смогла вспомнить город, где жил ее дядя Ашер.

— Ее дядя Ашер жил в Падьюке, штат Кентукки. Я обязательно позвоню ей. Я любил вашу мать, мисс…

— Мэгги, — подсказала она.

— Мэгги. Вы унаследовали ее фигуру. Я никогда не видел такой совершенной фигурки, да еще где — в тюрьме. У вас тот же овал лица и зубы, чуть коротковатые, и та же улыбка. Ваша мать была красавицей. Я взволнован, так что простите мне эти слова, но, если бы я смог все эти сорок лет обнимать вашу мать каждую ночь, в качестве ее мужа, конечно, тогда мою жизнь можно было бы считать полностью состоявшейся, успешной, а вместо этого вышло сами видите что. Сколько вам лет, Мэгги?

— Двадцать пять.

— О господи! — воскликнул я, а она стала смачивать мои пальцы ледяной водой из крана. Мои руки очень чувствительны к женским прикосновениям. От поцелуя в ладонь я могу потерять голову.

Она отвезла меня домой на своем «фольксвагене», немного поплакав по дороге. Возможно, думала о том счастье, которое мы с ее матерью упустили. А я пытался понять, когда же наконец я смогу подняться выше всего этого, всех этих второстепенных, полупризрачных, опустошительных и случайных людей, и буду готов перейти в высшие миры?

* * *

Итак, прежде чем уехать из города, я нанес визит Наоми. В замужестве она носила фамилию Волпер.

Но повидаться с ней я отправился не сразу. Меня ждали сотни неотложных дел.

Последние дни в Чикаго прошли в спешке и суете. Словно наверстывая часы, отнятые выходками Кантабиле, я жил по напряженному графику. Мой бухгалтер Мурра уделил мне целый час своего времени. В своей навевающей умиротворение конторе (с обстановкой от Ричарда Химмеля [316] ), выходивший окнами на зеленоватую гладь реки Чикаго, Мурра сообщил, что ему не удалось убедить Налоговое управление в том, что нет причин возбуждать против меня дело. Расценки у него были высокими. Не получив ровным счетом ничего, я задолжал ему полторы тысячи. Выйдя на улицу, я обнаружил, что стою, окутанный мраком Мичиган-авеню, как раз перед магазином осветительных приборов, что рядом с Вакер-драйв. Это место, полное оригинальных новинок и ламп всех цветов и форм, всегда притягивало меня, и я купил 300-ваттный рефлектор. Я не испытывал в нем ни малейшей надобности. Да к тому же собирался уезжать. Зачем он мне понадобился? Эта покупка просто высветила мое состояние. Я продолжал обставлять свой уединенный приют, свое убежище, свой Форт-Дирборн в глубине индейских (в смысле материалистических) территорий. Кроме того, меня сковывал предотъездный страх — взревут реактивные двигатели, и самолет оторвет меня от земли со скоростью двух тысяч миль в час, но куда я полечу и зачем? Причины для столь поспешного отъезда оставались неясными.

316

Химмель Ричард — поставщик антикварной и декоративной мебели в Чикаго.

Так что покупка лампы не слишком помогла. Гораздо больше успокоения подарил мне разговор с доктором Шельдтом. Я расспрашивал его о Духах Формы, о Силах, известных в иудейской древности под другим именем. Эти вершители судеб давным-давно передали свои полномочия и власть Началам, Духам Личности, которые во вселенской иерархии стоят на одну ступень ближе к человеку. Однако некоторые из Сил-раскольников, игравших малозаметную роль в мировой истории, веками отказывались уступить власть Началам. И не давали развиваться новому типу сознания. Упрямые Силы больше соответствуют ранним стадиям эволюции человека, они обусловили стремление к племенной обособленности и живучесть крестьянского сознания, они породили ненависть к Западу и модерну, они поддерживали атавистические проявления. Интересно, а нельзя ли применить это объяснение к России, где в 1917 году под маской революции возобладала дремучая реакция; а может быть, и за приходом к власти Гитлера также стоит битва между этими Силами и Началами? Нацисты тоже проголосовали за новое лицемерие. Но нельзя обвинять русских, немцев, испанцев и азиатов во всех смертных грехах. Ужасы, таящиеся в свободе и обновлении, воистину устрашают. Вот потому-то Америка в глазах всего мира представляется такой высокомерной и жестокой. А в глазах Америки некоторые страны выглядят поразительно и безнадежно скучными. Продолжая борьбу за нерушимость собственной инертности, русские создали ни с чем не сравнимое по скуке и запуганное общество. А Америка под контролем Начал, или Духов Личности, сотворила независимые современные индивидуальности, полные взбалмошности и безысходности свободы, и заразила их сотнями болезней, неведомых в бесконечную крестьянскую эпоху.

После беседы с доктором Шельдтом я повел своих дочерей, Лиш и Мэри, на рождественскую мистерию — Дениз применила обманный маневр, дав мне послушать по телефону их рыдания. Однако представление оказалось на удивление захватывающим. Я очень люблю театральные постановки, срывающиеся голоса, пропущенные реплики и дурацкие костюмы. Все хорошие костюмы — они в зрительном зале. И сотни взбудораженных детей, приведенных мамашами, большинство которых показались мне тигрицами самого изысканного вида. Разодетыми и надушенными до невозможности! «Рипа ван Винкля» [317] представили в виде одноактной пьески перед началом основного представления. Мне это обстоятельство показалось многозначительным. Можно, конечно, проклинать гномов, напоивших Рипа, но у него и без них было достаточно причин напиться до беспамятства. Бремя чувственного мира для некоторых людей слишком тяжело и с каждым днем становится только тяжелее. Хочу сказать, что двадцать лет сна тронули мое сердце. В тот день оно оказалось очень восприимчивым — волнения, предчувствия проблем и раскаяние сделали его чутким и уязвимым. Глупый старый греховодник оставляет двоих детей, чтобы последовать за явной авантюристкой в развратную Европу. Вместе с другими немногочисленными отцами, оказавшимися в зале, я почувствовал, насколько ужасен этот поступок. Меня окружала стена женского осуждения. Представления всех этих женщин проявлялись самым очевидным образом. Например, я ясно видел, как возмущает матерей образ миссис ван Винкль, этакой Американской Стервы старинного образца. Сам я не разделяю такого рода представления об американских стервах. Однако матери злились, они улыбались, чтобы скрыть неприязнь. Впрочем, простодушные дети кричали «ура» и хлопали в ладоши, когда Рипу сказали, что его жену хватил удар во время одного из приступов ярости.

317

Рип ван Винкль — герой одноименной новеллы Вашингтона Ирвинга (1819). Житель колониального Нью-Йорка, в лесу гномы опоили его волшебным зельем, от которого он проспал 20 лет и проснулся уже в независимой стране.

Я задумался над высшей значимостью всего этого, что совершенно естественно. Для меня главный вопрос звучал так: как бы провел эти двадцать лет Рип, если бы гномы его не усыпили? Конечно, у него оставалось исконное право каждого американца охотиться, ловить рыбу и бродить по лесу с собакой — как у Гекльберри Финна на Далеких Землях. Следующий вопрос оказался еще более личным и сложным: что бы делал я, если бы моя душа не спала так долго? Среди суеты и визга, аплодисментов и восторженных возгласов малышей с такими невинными личиками, таких благоуханных (даже газы, неизбежно извергаемые толпой детворы, приятно вдыхать, если делать это по-отечески), таких спасительных , я заставил себя остановиться и ответить — просто обязан был сделать это. Если верить одной из брошюр, которую дал мне почитать доктор Шельдт, сон — вовсе не пустячное дело. Наше нежелание выходить из состояния сна основано на стремлении избежать предстоящего откровения. Определенные духовные сущности вынуждены проявлять себя через человека, и ускользая от них, ведомые желанием вздремнуть, мы обманываем их ожидания и бросаем на произвол судьбы. Наша обязанность, говорится в этой очаровательной брошюрке, сотрудничать с Ангелами. Они проявляются в нас (как Дух по имени Магид [318] проявил себя в великом раввине Иосифе Каро [319] ). Направляемые Духами Формы, Ангелы сеют в нас семена будущего. Они прививают нам некоторые мысленные образы, о которых мы «обыкновенно» не подозреваем. Среди прочего они хотят научить нас видеть скрытую божественность других людей. Они показывают человеку, как с помощью мысли он может преодолеть пропасть, отделяющую его от Духа. Душе они предлагают свободу, а телу — любовь. Эти истины должно воспринимать бодрствующее сознание. Потому что когда сознание спит, спящий бездействует. Величайшие события проходят мимо. Не находится ничего достаточно важного, чтобы разбудить его. Десятилетиями календари роняют на него свои листки, как деревья роняли листву и ветки на Рипа. Но ведь и сами Ангелы уязвимы. Их цели должны реализовываться именно в приземленном человечестве. Братская любовь, которую они вложили в нас, уже выродилась в сексуальное безобразие. Что только мы ни вытворяем в койках друг с другом. Любовь постыдно извращена. И потом, Ангелы посылают нам искрометную бодрость, а мы своей глухой спячкой навеваем уныние вокруг. А в политической сфере, не выходя из полубессознательного состояния, мы можем слышать свинячье похрюкивание великих земных царств. Вонь от этих поросячьих вотчин поднимается в горние миры и заволакивает их. Стоит ли удивляться, что мы изо всех сил призываем дремоту, чтобы наглухо закупорить свои души? Но, говорится в брошюре, Ангелы, наталкиваясь на наш сон даже в часы мнимого бодрствования, вынуждены делать то, что еще возможно, по ночам. Но тогда их труды не затрагивают наших чувств и мыслей, ибо таковых нет во время сна. На постели лежат лишь бессознательное физическое тело и первооснова жизни — эфирное тело. Высокие чувства и мысли ушли. Так же, как и днем, когда мы спим на ходу. И если нас не разбудят, если Бесплотная Душа не сможет принять участие в работе Ангелов, мы погибнем. Для меня решающим аргументом оказалась мысль, что порывы высокой любви выродились в сексуальную испорченность. Это действительно проняло меня. Наверное, у меня имелись более глубокие и существенные причины уехать с Ренатой и бросить двух маленьких девочек в опасном Чикаго, чем те, которые я готов был выдать по первому требованию. Вполне возможно, я бы нашел оправдание тому, что сделал. В конце концов, христианин из «Путешествия паломника» [320] тоже оставил семью и отправился искать спасение. Прежде чем принести детям какую-нибудь пользу, я должен был проснуться. Эта вязкость мысли, неспособность сосредоточиться, собраться — очень мучительна. Я ясно видел себя на тридцать лет моложе. Даже не заглядывая в фотоальбом. Эту чертову фотографию не забудешь. Вот он я, красивый молодой человек, стоящий под деревом, взявшись за руки с симпатичной девушкой. Но вместо болтающегося двубортного пиджака — подарка моего брата Джулиуса — я с тем же успехом мог нацепить фланелевую пижаму, поскольку даже в дни молодости и в расцвете сил оставался чуждым этому миру.

318

Магид — ангел, посредством которого раввин Каро получал божественные откровения.

319

Каро Иосиф бен Исраэль (1488-1575) — иудаистский ученый и кодификатор, каббалист.

320

«Путешествие паломника» — роман английского писателя Джона Беньяна (1628-1688).