Дар кариатид

На этот раз никто не бездельничал.

Мужчина и старший его сын обрубали сучья у только что спиленного дерева. Мальчишка и девчонка носили распиленные бревна на дорогу.

Девчонка… Кажется, Берта что-то говорила о ней. Лесник нахмурился.

Конечно!

Он ведь и сам не раз думал об этом. Жене трудно убирать одной большой дом. А Ирма еще мала.

Но и русская девочка, наверное, ровесница их дочке. И так худа… Но к работе ей не привыкать, да и дом убирать не тяжелее, чем таскать в лесу тяжести.

— Нина, — строго подозвал лесник.

Девочка послушно подошла.

— Gehe morgen in mein Haus. Du Wirst es Sonnabends in Ordnung brigen.

(Завтра утром иди в мой дом. Будешь убирать по субботам.)

Нина кивнула.

Вечером девочка поделилась новостью со Стефой.

Полячка не удивилась. Только покачала головой.

— Nina, — неожиданно предупредила она. — nigdy niczego nie bierz u nich z domu. Slyszysz! Nigdy. Niczego.

Нина, никогда ничего не бери в их доме. Слышишь? Никогда. Ничего.

Нина испуганно помотала головой и от такого неожиданного натиска даже не нашлась, что ответить.

Разве могла она забыть суровый урок, который преподал отец старшему сыну?

— Я никогда не брала чужого… — тихо произнесла девочка.

Но Стефа или не расслышала, или не поняла слов девочки. С тем же суровым и назидательным видом, с каким обычно говорила о немцах, она продолжала наставлять Нину:

— Dawniej u nich byly takie przepisy. Za kradziez obcinali reke. A nam i teraz moga… A potem odesla'c w krematorium.

Раньше у них закон был. За воровство отрубали руки. А нам могут и сейчас… А потом отправят в печь.

Убедившись, что достаточно запугала девочку, Стефа просияла свой особенной белоснежно-золотой улыбкой и добавила своим обычным беспечным тоном.

— Spa'c, spa'c pora. Jutro rano trzeba wsta'c. P'ojdziesz ze mna w niedziele do Feliksa?

Спать, спать пора. Завтра рано вставать. Пойдешь со мной в воскресенье к Феликсу?

— Хорошо, — согласилась Нина, скорее, охотно, чем с одолжением. Ей давно хотелось взглянуть на привередливого польского князя, о котором рассказывала его брошенная невеста красавица Маришю.

* * *

Велосипед Кристофа был уже наготове. Прислонившись своим железным туловищем к высокой сосне, ждал, когда на лесной дорожке появятся узники.

Нина шла последней. Мысль о том, что придется идти в Лангомарк, беспокоила и в то же время дразнила любопытство. Что понадобилось от нее хозяевам?

Кристоф махнул Нине рукой и лениво взгромоздился на велосипед.

Веточки захрустели под колесами.

Подросток ехал быстро. Собака (на этот раз мальчик взял с собой Конду) весело устремилась за ним. Нина не успевала за велосипедом, но это немало не заботило Кристофа.

— Los! Los! Пошла! Пошла! — поторапливал он.

Нина сбросила тяжелые деревянные ботинки. Сосновые иглы щекотали подошвы, но все равно идти босиком было удобнее. А ведь до Лангоманка километра два, а то и больше.

Но вскоре загрубевшие пятки перестали ощущать уколы камешков и хвои, и Нина резвее зашагала за Кристофом и Кондой. Дорога в Лангомарк неожиданно оказалась даже приятной. Только время от времени какой-нибудь коварный почти не видимый камешек заставлял босую девочку подпрыгивать от неожиданного укола.

Но разве могут такие мелочи испортить погожее, совсем не осеннее, сентябрьское утро?

Всё казалось Нине новым и необычным в этот день. Так вышедший из комы удивляется вновь открывшемуся для нему миру звуков, красок и запахов.

Среди ослепляющей зелени, не тронутой еще осенним увяданием, высился готический замок. Девочка невольно залюбовалась огромными, как телята, черногусами с красными «серьгами», скользившими по глади озера, издалека казавшегося черным.

У дороги наливались горьким соком пять рябинок. Сколько таких рябин на Смоленщине!

Но на фоне черного замка эти рябинки смотрелись совсем по-иному. Стройные чужие деревца.

Незнакомым, томным и красивым предстал на этот раз глазам узницы и Лангомарк. В последний раз она была в поселке на похоронах Анастасии, но всё, что врезалось в память тогда, — старая береза и несколько упавших на могилу листьев.

Теперь Лангомарк был спокойным и чинным, с налетом самодовольной чопорности. По выложенной булыжником дороге лениво трусила черная кобыла. Ездок, пожилой немец в соломенной шляпе, сонно правил пустой бричкой. Из чистеньких коровников доносилось ленивое мычание.

Поселок медленно, неохотно выходил из полудремы, не слишком желая возвращаться к реальности с ее обычными каждодневными заботами и войной где-то там далеко от чинного уютного поселка. Но каким-то образом, вопреки законам расстояния, неслышимые отзвуки далекой войны, запах гари и зловещие отблески пожаров ощущались и здесь.

От главной дороги ручейками разбегались в стороны к домам асфальтированные дорожки.

Домов было около сотни.

Поселок мало напоминал необузданную, неприкаянную красоту Смоленщины с ее деревнями и селами. Ни бурьяна, ни крапивы, ни бескрайности русских раздолий — всего того, что вызывает щемящую тоску. Вместо хат с соломенными крышами чинные каменные дома, крытые шифером, с ухоженными палисадниками. Большинство домов были одноэтажными, но кое-где над ними высились и двухэтажные.

Цветы наполняли поселок яркими красками, окутывали едва уловимым, тонким и пряным одновременно, сложным букетом ароматов.

Возле дома Шрайбера цвели розовые розы. Изящное буйство нежных бутонов.

Пена розовых лепестков невольно притягивали взгляд к двухэтажному домику Шрайберов.

Вдоль стен среди крупных резных листьев свисали зеленые кисти мелкого полудикого винограда. Во дворе росло ореховое дерево, аккуратно обложенное камнями у основания. Под окнами наливались соком плоды на яблонях.

Сам дом был побелен тщательно и, по-видимому, совсем недавно — так ослепляла праздничная, как первый снег, белизна стен.

Так же основательно выкрашена белым была и парадная дверь, глянцево блестевшая свежей краской.

На улицу выходили восемь окон: четыре на первом этаже и четыре — на втором.

Узницу уже ждала возле дома красивая светловолосая женщина в легком сиреневом в мелкий цветочек платье, которое почти полностью закрывал синий полосатый фартук. Издалека Нине показалось, что она ровесница Маришю. Но вблизи морщинки выдавали истинный возраст немки. Ей было около пятидесяти.