Дар памяти

Не воображай того, чего нет, Люпин, - бросаю я, проходя мимо, и еще несколько мгновений чувствую на своей спине, точно между лопатками, его обеспокоенный взгляд. Как бы я хотел, чтобы ты играл на моей стороне, Люпин. Видишь, до чего я дошел? Готов согласиться на что угодно, только бы не метаться сейчас по замку одному. Но ты слишком любишь Блэка, а еще ты очень труслив. Не в том, чтобы лезть в битву и подставляться под проклятья, о нет, здесь тебе храбрости не занимать! А в том, что касается человеческих отношений, и поэтому доверять тебе нельзя.

Минерва разлеглась на стульях, перетаскиваю ее в прежнее положение, приподнимаю веки и проверяю состояние белков глаз. Как я и раньше думал, опасности нет, но похмелье будет очень тяжелым. Протягиваю руку и убираю со лба пушистые седые прядки. Оказывается, давно хотел их потрогать. Не открывая глаз, Минерва сонно хихикает:

Это глупо, Грег. Прекрати. Студенты увидят.

Человеку снится молодость. Это, наверное, хорошо.

Иду к лазарету и вызываю Поппи. Потом спускаюсь к выходу из большого зала и собираюсь уже вызвать Патронуса, как входная дверь хлопает, и внизу появляется Альбус. Он идет быстро, сосредоточенным деловитым шагом, который я так люблю, и ярко-сиреневая бархатная мантия развевается за его спиной. Увидев меня, он останавливается и смотрит с непритворным удивлением.

Ты, кажется, говорил, что собираешься устраивать свою личную жизнь, Северус?

От облегчения, что он здесь, и от этого его тона мой гнев прорывается наружу:

Я бы ее стал устраивать, если бы не получил сообщения, что мои следящие чары, наложенные на мистера Поттера, оборвались, - шиплю я.
– Я отправлял вам Патронуса, где вы были, тролль вас подери, столько времени?

Взгляд Дамблдора тяжелеет:

– Но сейчас с Гарри все в порядке, не так ли, Северус? Мои чары показывают, что мальчик спокойно спит в спальне Гриффиндора.

Мне кажется, что меня ударили в челюсть. Задыхаясь от гнева, я теряю дар речи.

Послушай, Северус, - продолжает, между тем, Дамблдор, - мне всегда казалось, что ты слишком рационален и тебе не хватает воображения. Однако в последнее время мне кажется, что оно у тебя слишком разыгралось. Пока я занимаю директорский кабинет в этом замке, Гарри здесь не угрожает ничего. Тем более, сегодняшним вечером. – На секунду он касается моей руки. Я вздрагиваю. Его пальцы так горячи, что, кажется, останется ожог.

Поверь мне, мой мальчик, сейчас угрозы нет, – он говорит таким уверенным, таким спокойным и обещающим тоном, что все мои возражения замирают где-то в горле.

Вы не получали моего Патронуса? – с трудом выдавливаю я.

К сожалению, я спал, Северус. Иначе бы я сделал все возможное, чтобы ты не волновался. Потому что если бы опасность для Гарри действительно существовала, чары разбудили бы меня. Может быть, тебе стоит попринимать успокоительное?

В его глазах - участие, и это приводит меня в бешенство. Пока я борюсь с собой, подавляя желание выплеснуть ему в лицо воспоминание о случившемся в туалете, Дамблдор уходит наверх.

Я спускаюсь к лестнице в подземелья и обессиленно прислоняюсь к холодной стене. Может быть, все же догнать? Если я не ошибся и тот человек в замке, он и так уже понял, что не довел план до конца. Или… довел? Распознал мою, в общем-то нехитрую, ловушку и продемонстрировал, кто здесь главный? Сбегаю по лестнице, старательно игнорируя холод, треугольником сходящийся к низу живота. Если я прав, то это значит… это значит, что он принял подачу и объявил войну лично мне. Войну, которую мне надо выиграть любой ценой.

Когда я открываю дверь в свои комнаты, передо мной на секунду встает лицо Минервы и, я слышу ее голос, произносящий фразу: «Тот, кто уйдет из замка до полуночи, проведет того, кто вернется после полуночи, через ад». Ад, кажется, уже начался. И что-то подсказывает мне, что это действительно только начало…

Успокоительное пить нельзя, так как одновременно придется принимать бодрящее, и несколько минут я стою посреди лаборатории, старательно очищая сознание. Я немного покривил душой, сказав Фелиппе, что учился окклюменции только по книжке. Медитации меня научил Томас Эйвери, дед моего школьного приятеля. В семье старика едва терпели, а мне нравился его острый насмешливый ум. Вечерами я нередко покидал своих приятелей, сидевших в большой гостиной, и перемещался в боковой холл первого этажа.

Основную его часть занимала лестница, и между ней и дверью в гостиную всего и было-то места только для камина и пары кресел. В одном из них привычно дремал старый Эйвери, я устраивался напротив с книгой на коленях и погружался в чтение до тех пор, пока Томас не открывал единственный целый глаз и не окликал меня. Во время наших бесед я почти никогда не говорил, но он отчего-то сделал вывод, что я куда умнее его «балбеса», и, подозреваю, мое внимание льстило ему и заставило его откровенничать. Младший Эйвери смеялся над моим желанием слушать «полубезумного старика», однако некоторые советы Томаса помогли мне потом выжить…

Вот и сейчас я успокаиваюсь довольно быстро. И на несколько секунд погружаюсь в сон, стараясь до предела усилить состояние дремоты – тотчас же что-то словно выталкивает меня обратно, сознание проясняется. Возможно, бодрящее пока и не понадобится. Быстро набиваю карманы зельями и ухожу.

Способа спасти Фелиппе я так и не придумал, и во дворе замка, когда массивная дверь захлопывается за мной, я какое-то время медлю идти дальше. Мне страшно вернуться в Милан, страшно увидеть его мертвое лицо, понять, что… что-то вновь отняли у меня.

Чертово небо, ты никогда не оставляешь мне выбора!.. Однажды, собирая ирландскую болотную мшанку, я наткнулся на скелет человека, когда-то засосанного трясиной. Это меня… впечатлило. Мне было девятнадцать, я как раз жил у Эйвери, и в тот вечер праздновали чей-то день рожденья, а я сидел один в боковом холле, тупо смотрел в огонь, и представлял, как тот человек умирал. Как пытался выбраться, быть может, кричал, забыв, что его никто не услышит. А может, его спутники специально бросили его там… Что-то я себе все больше напоминаю… тот скелет.

Внезапно я вспоминаю этот вечер так ясно, как будто он был вчера. Отблески пламени камина пляшут на лицах людей, собравшихся в заставленной громоздкой мебелью комнате. Эйвери и Мальсибер, уже нетрезвые, предаются любимому занятию - играют в маггловские шахматы. Эйвери, как всегда, обыгрывает. Мальсибер, почти ко всему относящийся с легкостью и значительно навеселе, хохочет. Розье, как и я, не в настроении: забился в угол и читает французскую книжку по средневековым пыточным заклятьям. Роули, ни на кнат не понимающий в стратегии, со скучающим лицом рисует карту очередного рейда. Посреди гостиной с кубками в руках стоят, прислонившись к спинкам кресел, Каркаров, Долохов и еще один русский, которого эти двое притащили из Парижа, Александр Годунов.