Дар тому, кто рожден летать

Джо Джиовенко, хиппующий подросток из Хиксвилла, Лонг-Айленд, из тени Нью-Йорка, у которого общее представление о грозах ограничивалось тем, что они издают отдаленные глухие раскаты в летнее время где-то далеко за городом, сжимал, как удав, эту самую стойку, лицом к лицу сражаясь с ветром, молниями и дождем, а его спутанные темные волосы яростно клубились вокруг лица и плеч.

— СЛЫШЬ, МЭН! — орал он за секунду до очередного динамитного взрыва, Я УЖЕ НАЧИНАЮ КОЕ-ЧТО СЕЧЬ В МЕТЕОРОЛОГИИ!

Спустя полчаса гроза откатилась дальше и оставила нас в теплой и темной тишине. Хотя мы видели небо, озаренное вспышками, и слышали рокот в горах на востоке, и с опаской оглядывались на запад, ожидая новых молний, тишина осталась с нами, и мы наконец вползли в потрепанные мокрые спальники. Хотя и спали мы изрядно промокшими, среди нас шестерых, оказавшихся там в ту ночь, не было никого, кто не считал бы Увлекательное Приключение-Перелет Через Страну одним из самых выдающихся событий в своей жизни. Но отнюдь не попыткой преодоления каких-то препятствий. Привело нас к этому или привело это к нам то общее, что было свойственно каждому из нас и потому нас объединяло — интерес к другим людям, обитающим на нашей планете в наше время.

Возможно, толчок этому Приключению дали газетные заголовки, или журнальные статьи, или выпуски новостей по радио. Со всеми этими бесконечными разговорами об отчуждении молодежи и разрыве между поколениями, разросшемся до непреодолимо глубокой пропасти, о том, что единственная надежда, оставшаяся у ребят по отношению к этой стране, — это снести ее до основания и не отстраивать ее вообще: может, с этого все и началось. Но задумываясь над всем этим, я обнаружил, что не знаю никого из таких ребят, не знаю никого, кто не был бы склонен поговорить с теми из нас, кто еще вчера сам был таким же пацаном. Я знал, что у меня в общем-то найдутся слова для того, кто говорит: «Мир», вместо «Привет», но я не вполне себе представлял, какие именно.

Что было бы, — думал я, — если бы человек на самолете с обтянутыми тканью крыльями приземлился где-нибудь на дороге и предложил подвезти голосующего парня с рюкзаком? Или еще лучше, что произошло бы, если бы пара пилотов нашла местечко в своих самолетах для пары городских ребят, и они махнули бы в полет миль на сто или на тысячу; в полет на одну-две недели над горами, фермами и равнинами Америки? Ребят, которые никогда прежде не видели свою страну дальше школьной ограды или путепровода скоростной магистрали?

Кто изменился бы при этом, — дети или летчики? Или и те, и другие, и какие это могли бы быть перемены? Где бы их жизни соприкоснулись, а где они оказались бы так далеко друг от друга, что и не дозваться?

Единственный способ выяснить, что произойдет с твоей идеей, — это испытать ее на практике. Вот так и появилось на свет Увлекательное Приключение-Перелет Через Страну.

Первый день августа 1971 года, день туманный и сумрачный, собственно, уже близился к вечеру, когда я приземлился в аэропорту Сассекс, Нью-Джерси, чтобы встретить остальных.

Луису Левнеру, владельцу Тейлоркрафта 1946 года выпуска, сразу пришлась по душе идея полета. В качестве цели мы выбрали слет Ассоциации по экспериментальным самолетам в Ошкоше, штат Висконсин, — достаточное основание для полета, даже если все остальные откажутся в последний момент.

Гленн и Мишель Норманы, канадцы из Торонто, услышали об этом перелете, и хотя они не были совсем уж хипповыми ребятами, но с Соединенными Штатами они не были знакомы и горели желанием увидеть страну с борта своего Ласкомба 1940 года выпуска. А когда я приземлился, на летном поле меня поджидали двое молодых людей, выставивших себя напоказ всему свету как хиппи. Длинные волосы до плеч, головные повязки из каких-то тряпок, одеты в вылинявшие спецовки, у ног рюкзаки и спальные мешки.

Кристофер Каск, задумчивый, миролюбивый, почти всегда молчавший новичок, по окончании средней школы получил стипендию Риджентс, — отличие, которое достается двум процентам лучших учеников. Однако он не был убежден в том, что колледж — это лучший друг Америки, а получение диплома ради получения приличной работы не считал настоящим образованием.

Джозеф Джиовенко, повыше ростом, более открытый в общении с другими, все подмечал внимательным глазом фотографа. Он знал, что у видео есть будущее как у формы искусства, и к изучению именно этой формы он намеревался приступить осенью.

Никто из нас не знал в точности, как все получится, но перелет — это звучало интересно. Мы встретились в Сассексе и озабоченно поглядывали на небо, на туман и облачность, ограничиваясь редкими словами, так как пока еще не знали толком, как общаться друг с другом. Наконец мы кивнули, погрузили на борт наши спальники, запустили двигатели и резво покатили по взлетной полосе и дальше — в небо. Сквозь шум моторов невозможно было понять, что думали эти ребята, оказавшись в воздухе.

Сам я думал о том, что во время первого полета мы далеко залетать не будем. Облака клубились темно-серым варевом над западными вершинами гор, клочья тумана висели на ветвях деревьев. Поскольку путь на запад был для нас закрыт, мы пролетели десять миль на юг, затем еще пятнадцать, и наконец, оказавшись в клубящемся и все густеющем вокруг нас супе, приземлились на небольшой полоске травы поблизости от Андовера, штат Нью-Джерси.

В тишине этого места еще тише и незаметнее начался дождь.

— Многообещающим стартом это не назовешь, — сказал кто-то.

Но ребята не были обескуражены.

— Надо же — свободная земля в Нью-Джерси! — сказал Джо. — А я думал, она сплошь заселена!

Раскатывая одеяло на траве и мурлыкая себе под нос мотивчик на слова Москиты, держитесь подальше от наших дверей, я радовался, что отвратительная погода не справилась с нашим хорошим настроением, и надеялся, что завтрашний безоблачный рассвет застанет нас в пути над нашими горизонтами.

Дождь лил всю ночь. Он барабанил галечной дробью по перкалевым крыльям, шелестя в траве — сначала сухо, потом с плеском, по мере того, как трава становилась болотистой жижей. К полуночи мы окончательно отчаялись увидеть хотя бы одну звезду или же как-то уснуть в этом болоте; в час ночи мы по-прежнему скорчившись сидели в самолетах, тщетно пытаясь вздремнуть. В три часа ночи, после многочасового молчания, Джо сказал:

— В жизни под этаким ливнем не мок.

Из-за тумана рассвело поздно: четыре дня кряду нас донимали туманы, облачность и дожди. Через четыре дня взлетов при малейшем прояснении неба, через четыре дня змееподобного просачивания в промежутки между грозовыми фронтами и скачков от одного маленького аэропорта к другому, мы приблизились к Ошкошу, находившемуся от нас на расстоянии тысячи миль, в общей сложности всего на шестьдесят две мили. Мы спали в ангаре в Страдсбурге, штат Пенсильвания; в здании аэропорта в Поконо-Маунтин; в клубе летной школы в Лихайтоне.

Мы решили вести дневник перелета. За этим занятием, да еще из наших разговоров под дождями и в туманах, мы начали понемногу узнавать друг друга.

Джо, к примеру, был изначально убежден, что у каждого самолета есть своя личность, свой характер, как у людей, и он, не смущаясь, заявлял, что тот бело-голубой, стоящий там, в углу ангара, действует ему на нервы.

— Я не знаю, почему. Все дело в том, как он стоит там и смотрит не меня. Мне это не нравится.

Летчики тут же ухватились за это, и пошли рассказы о самолетах, живших каждый на свой лад, и делавших то, что сделать было невозможно, — одни взлетали, если приходилось, с немыслимо короткого разбега, чтобы спасти чью-то жизнь, другие невероятно долго планировали с остановившимися двигателями над гористой местностью. Потом пошел разговор о том, как действуют крылья, о ручках управления, о двигателях и винтах, потом о переполненных школах и наркотиках в студенческих городках, затем о том, как рано или поздно в жизни человека сбывается то, что он крепко задумал. Снаружи черный дождь; внутри — эхо и нестройный шум голосов.