Дарители

Виту удивило, что он не включил в этот список вопрос о местонахождении Наташи, и, наверное, это отразилось на ее лице, потому что Ян усмехнулся.

— А где она, я и сам знаю. Ты же лично к ее гнездышку не только Новикова, но и моего человека отвела. Теперь он там дожидается, пока мы с тобой закончим. Но он терпелив, и времени у нас много. И… ты знаешь, с этой минуты я больше не задам тебе ни одного вопроса. Сама все вывалишь. Ты думаешь, сейчас это была боль? Это ерунда была, мала. Помнится, общался я как-то с твоей бывшей мачехой… не помню ее имени… так у нее был рак желудка, и она возомнила, что знает о боли все. Но я ей доказал, как сильно она ошибалась. И тебе сейчас тоже докажу, а все методы Кабан заснимет — не везти же нам шефу твою голову — на таможне не пропустят, таможня здесь злая. Но кожа у тебя, какая кожа, а!.. Иди-ка сюда!

Он приподнял Виту, крепко держа ее за шею, и развернул так, что она оказалась к нему затылком. Девушка попыталась было вырваться, хрипло закричав, но Ян большим пальцем деловито ткнул ее в диафрагму, и Вита обвисла в его руках, судорожно хватая ртом воздух. Он наклонился и провел языком по ее шее над взбудораженно пульсировавшей артерией, потом ухватил зубами кожу чуть правее и сильно сжал их, прокусив кожу до крови. В его ладонь, проворно метнувшуюся к губам Виты, ударил дикий крик — не столько боли, сколько ужаса. Снаружи кто-то едва слышно хохотнул.

— Бля-а-а!.. — ошеломленно протянул Кабан, и фонарик прыгнул в его руке.

— Сладкая, — шепнул Ян ей на ухо. — Молоко и мед… Вся ли ты такая сладкая?.. Кабан, погляди-ка, не завалялось ли где-нибудь поблизости небитой бутылочки?

— Чо — сразу так?.. Сначала-то, может, сами?.. — не договорив, Кабан отвернулся, и луч фонарика запрыгал по комнате. Ян усмехнулся.

— Сначала-то, конечно, сами, — пробормотал он, дыша быстро, с присвистом, и завел пальцы за вырез ее кофточки и дернул. Жалобно затрещала рвущаяся ткань, зацокали о камни брызнувшие во все стороны пуговицы. Ладонь исчезла с губ Виты, но, вместо того, чтобы снова завизжать, она начала хриплым, клокочущим голосом выкрикивать все самые грязные слова, какие только всплывали в памяти, вкладывая в них всю боль и весь ужас — в бешенстве было легче, чем в животном страхе. «Когда все начнется, я отключусь, — вскользь, отрешенно подумала она. — Буду думать о чем-то хорошем… буду думать, как будто это не со мной…» Чужая ладонь скользнула под кружево лифчика, но тут же исчезла, и в следующее мгновение Ян вскочил, вздернув за собой Виту, и вместе с ней метнулся к стене, вжался в нее, кося в темный провал ближайшего окна. Кабан резко развернулся, высветив ярким лучом его напрягшееся лицо.

— Что такое, Ян Ста…

— Тихо! — прошипел Ян. — Погаси!

Фонарь потух, и все трое очутились в полнейшем мраке. Снаружи не долетало никаких звуков, кроме рева ветра и отдаленного, едва слышного все того же монотонного погавкивания. Не видимый в темноте, Кабан озадаченно прошептал.

— Да вроде тихо.

— То-то и оно.

Только сейчас и Кабан сообразил, что больше не слышит разговора и шагов оставшихся на улице коллег, которые до сей поры нетерпеливо топтались возле окон — по меньшей мере, по двое с каждой стороны здания — приказа соблюдать абсолютную тишину им никто не отдавал. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Тут же, словно в ответ, недалеко от окна раздался легкий хриплый звук, словно кто-то решил прочистить горло.

— Да все нормально.

— Сходи, проверь, — приказал Ян, снова прижимая ладонь к губам Виты. Она снова было дернулась, но застыла, почувствовав на шее лезвие, слегка врезавшееся в кожу, выпустив тонкую струйку крови. Это уже был не ее игрушечный ножичек, а прочная настоящая боевая сталь. — А ты не дергайся, или я тебя выпотрошу!

Голос не был угрожающим, в нем было просто обыденное обещание — одно из тех, которые выполняются легко и быстро. Вита на секунду закрыла глаза, чтобы успокоиться. Ян одной рукой держал ее за подбородок, другая, вжимавшая лезвие в шею, заодно обхватывала и правую руку Виты, накрепко прижимая к ее собственному телу. Относительно свободной была только ее левая рука, но даже хоть как-то ослабить с ее помощью мертвую хватку Яна было невозможно, нельзя было даже впиться ногтями в его руку, потому что все ногти уже были сломаны. Ладонь Виты скользнула по бедру и застыла, нерешительно прижавшись к ткани над перстнем, ощущая приятную ребристость золотой пирамидки — нелепая, безумная надежда.

Тем временем Кабан на ощупь пробрался в соседнюю комнату и, несколько раз споткнувшись и чуть не упав, решился все же включить фонарик, поставив яркость на минимум. С величайшей осторожностью огибая каждый угол, он добрался до дверного проема и осторожно, прижимаясь к стене, глянул наружу. Ветер гонял среди груд мусора бумажки и пучки сухой травы; зацепившийся за прут арматуры полиэтиленовый пакет отчаянно трепетал и хлопал, то наполняясь воздухом, то бессильно опадая. Никого не было видно. Кабан чуть переместился, потом негромко свистнул, но свист пропал впустую, потерявшись в реве ветра. Тогда Кабан осторожно вышел из недостроя, пошарил вокруг лучиком фонаря, потом снова свистнул и выругался злым шепотом. Верно, у кого-то с собой оказались бутылка или косяк, вот и заскочили на минутку за угол. Кабан покачал головой, еще раз огляделся, потом, освещая себе дорогу, дошел до угла здания и с кривой усмешкой заглянул за него, намереваясь от души выматерить собравшуюся там компанию… и усмешка примерзла к его губам, превратившись в гримасу растерянного ужаса. Лучик света запрыгал в дрожащей руке, суматошно освещая сваленные вповалку, как мусор, четыре тела, мертвые глаза, кровь на искаженных лицах. Один, лежавший на спине, был еще жив, моргал, и его правая рука прыгала по сухой земле, судорожно сжимаясь, словно пытаясь в последнем отчаянном усилии что-то схватить. Когда свет упал на его лицо, блестящие влажной кровью губы, казавшиеся черными, беззвучно зашевелились:

— …помоги…

Кабан дернулся назад, молниеносно развернувшись, и камера тяжело хлопнула его по груди. Возле дверного проема теперь стояла тень, и увидев ее, он открыл рот для предупреждающего крика, одновременно рванув из-за пояса пистолет — со времен Екатеринбурга он плюнул на все строжайшие запреты Яна и с оружием теперь не расставался. Но еще прежде, чем губы Кабана шевельнулись, еще когда он только-только заканчивал свой разворот, человек у входа взмахнул рукой, словно приветствуя его, и в следующую долю секунды Кабан, так и не успев издать ни единого звука, завалился назад — нож вошел ему в переносицу почти по рукоять. И буквально одновременно с броском убийца метнулся вперед и подхватил его, уже мертвого, у самой земли, после чего осторожно, бесшумно опустил, забрал пистолет и так же стремительно и беззвучно скользнул обратно.

Вита, ничего не слышавшая и не видевшая в кромешном мраке, снова отчаянно дернулась, и Ян снова сжал ее горло и держал, пока она слегка не обмякла. Она чувствовала исходящее от него какое-то дикое, безумное веселье, и это напугало ее еще больше, хотя, казалось бы, больше было уже некуда. В провале окна на мгновение скользнул луч света от фонарика Кабана и тотчас исчез. Ян чуть передвинулся, чтобы улучшить обзор, подтащив ее следом, и рука Виты как-то сама собой скользнула в карман и потянула наружу перстень.

Несколько минут прошли в темноте и тишине, если не считать свиста ветра за стеной. А потом… ничего не изменилось, и Вита так и не смогла что-то увидеть или услышать, но Ян вдруг резко развернулся, выставив ее перед собой, и Вита чуть не выронила уже наполовину вытащенный из кармана перстень.

— Пришел-таки, — весело сказал он совсем рядом с ее ухом, и Вита поняла, что Ян пригнулся, по возможности скрывшись за ней. Ей вдруг стало смешно — сама-то она ростом не особенно вышла, а Ян высокий — верно, весь скрючился там, позади — и она поняла, что начинает сходить с ума. Впрочем, сейчас это было уже неважно. — А я-то думал, что мы тебя спровадили. Только опоздал ты, друже, ехал долго. Баба-то уже порченая, так что мы с тобой теперь типа родственники. Ну, если не брезгливый… ты ведь за ней?..

Густая темнота где-то перед ними, в дверном проеме вдруг обрела голос, знакомый, спокойно-насмешливый.

— Да в основном за тобой, Станиславыч. Красиво смотришься… И не тяжело, в такой позе-то общаться?

— А ты игрушку положи, тогда нормально пообщаемся, — весело предложил Ян и чуть поддернул голову Виты назад, так что шейные позвонки у нее захрустели и она завизжала от боли. — Стой на месте! — вдруг рявкнул он и метнулся в сторону, волоча за собой девушку. Она по прежнему ничего не видела, но теперь чувствовала на своем лице невидимый прицел. Ее пальцы судорожно крутили перстень, пытаясь нажать на пирамидку так, как надо, но у нее ничего не получалось — кольцо выскальзывало из мокрых от пота пальцев. В темноте усмехнулись.

— Тогда и ты свою — только не ножичек, а пистолет — я знаю, что ты при нем. Брось, Ян, хватит прятаться — все равно насквозь пробьет! Девок много, а ты один и я тебя не выпущу. Другое дело, что у нее своя часть работы, которую никто, кроме нее, не сделает. Так что если ее отпустишь, то, может, и договоримся.

— Ч-ч-ч, мне работа ваша поровну, мне важно, что у твоей девки в голове. Либо ты сваливаешь, а мала мне остается, либо все здесь ляжем, — предложил Ян все с тем же диковатым весельем в голосе. — Вот так и договоримся. Ну, давай, чего тут думать?! Два умных мужика всегда добазарятся, давай, ты жить хочешь, я хочу!.. Ну?!