Дарители

— Да, не очень-то, — заметил Схимник с холодной усмешкой. — Не очень-то приятно сознавать, что какая-то… — он сжал губы, явно сдерживая красочные и весьма нелестные эпитеты в адрес Виты, — так красиво тебя сделала. Но, следует отдать тебе должное — спектакль получился что надо, все по той же логике безумца, которую обычно никто не берет в расчет! Даже я попался — ну надо же, а?! А ведь следовало сообразить — и это бурное веселье, и неумеренное поглощение водки даже после лицезрения наших с Яном физиономий, что было бы величайшей глупостью… вода, конечно же?

— Да, в водочной бутылке, — неохотно ответила Вита. — Только первая рюмка была с водкой — для эффекта.

— Понимаю. А потом это приглашение на танец, тра-ля-ля, спасите, помогите, я бедная-несчастная-нежелезная, все сделаю, все скажу, все надоело, можешь сам меня убить, боже мой, ты ранен… Эсхил бы, наверное, лопнул от зависти — такой текст, такая игра! Мне следовало сообразить, что к чему, когда ты обронила, что оставила охрану у своей машины… да куда там — обстоятельства были такими, что я и думать забыл, кто ты… да еще можно попробовать извинить себя своим хреновым самочувствием. А ведь ты знала, когда возвращалась, что я там, изначально все было построено с учетом моего присутствия в этих «Ящерках».

— Но если бы не ты, я бы ни за что оттуда не выбралась! Ничего у меня не было построено, я вовсе не знала, что все так получится, я просто надеялась…

— На что?! — резко перебил ее Схимник, и в бледном электрическом свете Вита заметила, что его глаза слегка потемнели. — На что ты надеялась?! Я ни разу не дал тебе повода на что-то надеяться!

— Но Наташа… — начала она с несчастным видом, совершенно сбитая с толку, не понимая, чего он добивается.

— Конечно же, Наташа, — сказал Схимник, и его голос был странно бесцветным. — Вечно Наташа. А Наташа, кстати, одобряет все твои жертвы?! Она что, не против, что ты из-за нее суешь голову под пули?! Ну, тогда у тебя славная подружка!

— Она ничего не знала! — Вита зло сверкнула глазами.

— Не знала или не хотела знать?!

— Слушай, чего ты от меня хочешь?! Или я настолько сильно уязвила твое самолюбие — ведь всегда ты меня обходил?! Поэтому?! Ты мог разозлиться тогда, потому что счел след потерянным надолго, ведь у трупа много не спросишь, верно?! Но сейчас-то свирепеть, словно я…

— А я и не злюсь, что ты? — Схимник неожиданно рассмеялся и поправил покосившийся от сильного порыва ветра красный зонтик над их столиком. — Напротив, я восхищаюсь. Представление было что надо! Так держаться, зная, что в твоей машине мертвая восемнадцатилетняя девчонка, которой, еще к тому же, суждено превратиться в пепел вместо тебя… зная, что в любой момент могут пристукнуть… хладнокровная ты штучка, ничего не скажешь!

Побледнев, она выпрямилась, судорожно хватая губами соленый морской воздух, ставший вдруг горячим и пыльным. Слова ожгли ее больнее, чем мог бы ожечь вымоченный в соли кнут свежую рану. С кем он сравнил ее — даже не с собой, не с Яном… Хладнокровная?!.. что он знает… как ей пришлось возвращаться в квартиру, где ее ждал мертвец, как она старательно отмывала от крови тело, по которому уже расползался липкий холод, как одевала его в темные брюки и такие же пальто и кофточку, какие подарила ей Карина, из-за которых тогда Светочка так расстроилась — ведь женщины не любят быть одетыми одинаково с кем-то … как она сушила ее светлые волосы феном, укладывала в такую же прическу, как ее собственная, красила Светочкины ногти похожим лаком и губы своей помадой… бедные, серые, искусанные губы… потому что была важна малейшая деталь — и все это, плача от ужаса, отвращения к самой себе и вины перед Матейко — уже лишившись жизни, Света теперь должна была лишиться не только нормальных похорон, но даже и собственного имени, и очень плохо получалось убеждать себя, что Сметанчику уже все равно, а они еще живы?! Что он знает о кошмарах, прибавившихся к жутким снам о «Пандоре», в которых она снова и снова совершает этот ритуал, а Света неотрывно смотрит на нее глазами, превратившимися в два тусклых ледяных шарика, улыбаясь безумной улыбкой, которую Вита только что самолично выкрасила в цвет «Каштан», смотрит, то и дело заваливаясь на нее своей неживой холодной тяжестью… как Вовка-Санитар… Что он знает о том, как она стаскивала Светочку вниз, как усаживала на переднее пассажирское сидение, ежесекундно замирая от страха быть увиденной, и какая при этом била противная мелкая дрожь, и к горлу подкатывала тошнота?! Как ехала в «Две ящерки», поглядывая на нее, укрытую рядом покрывалом, сползшую на пол? Как оставляла «восьмерку» на попечение Карининой охраны, которая могла слишком пристально заглянуть внутрь машины… но так было надо, чтобы потом ей не помешали уехать, и чтобы один из охранников спокойно выполнил то, о чем она просила Ларису, — «посмотрел колесо или что там еще», попутно ослабив хомутики крепления на топливопроводе, — у охранника был Ларискин телефон, и Вита позвонила ему сразу же… как Схимник и остальные направились в туалет… как смотрела в его спокойное лицо и знала, что он идет убивать, а те, кто шли следом, идут убивать его… Каково это было — сидеть и ждать, кто выйдет живым?! А потом лететь прочь из города, выжимая из несчастной «восьмерки» все, что только можно, и стараясь никуда не врезаться раньше времени — и все это при том, что с каждой выигранной минутой становится все хуже, и голову словно сдавливают чьи-то мощные ладони, в ушах грохот, и дорога все время качается, проваливается куда-то, и всплескиваются жесточайшие приступы тошноты и удушья — потому что салон заполнен парами бензина, и проветрить нельзя — все здесь должно вспыхнуть мгновенно, выгореть дотла… Какое хладнокровие, когда зубы стучат, и тебя вот-вот стошнит на собственные колени, и ты хлюпаешь носом, думая только о том, чтобы успеть доехать до нужного места… А каково это было протискивать в свое колечко мертвый негнущийся мизинец Матейко, перетаскивать ее на свое место жалко трясущимися руками, стараясь не потерять управление машиной… а потом за те считанные секунды, что «восьмерка» нырнула за поворот, став невидимой для преследователей, направить ее на темные стволы сосен и успеть выпрыгнуть, едва не свернув себе шею, но зато получив дюжины три ссадин и вывихнув левую руку?! Посмотрел бы он на нее, хладнокровную, когда она билась в рвотных судорогах, когда выла от боли и страха, кусая воротник пальто, чтобы не услышали, когда валялась на земле, уткнувшись лицом в сухие сосновые иглы и держась за обожженное горло, когда пряталась среди деревьев, боясь даже дышать, и смотрела на сидящего среди темноты на склоне человека, умоляя про себя, чтобы он встал и ушел, иначе, иначе…

— Иначе что?

Вита вздрогнула, приходя в себя. Только сейчас она осознала, что все свои мысли сказала вслух, и, заикаясь от волнения и злости, продолжает повторять последнее слово свистящим, срывающимся шепотом. Ладонь Схимника лежала на ее шее, и он наклонился так, что полностью загородил ее от остальных, сидящих в баре, и ее слов, кроме него, никто не мог слышать.

— Ничего, — пробормотала она. Снова дунул ветер, лицу почему-то стало холодно, и Вита поняла, что плачет, и это разозлило ее еще больше. Схимник наклонился еще ближе и вдруг начал большими пальцами вытирать ее мокрые щеки.

— Прекращай, — мягко, но настойчиво сказал он. — Прекращай, люди нас запомнят, а так нельзя… Ну же. Ты, конечно, наворотила дел, но все равно ты славная, отважная девочка, так что прекращай.

Вита вскинула на него глаза. В них не было изумления, только жадность. Затравленная, измученная, уже привыкшая к крови и безумию, бесконечно долго не слышавшая ни от кого ласковых слов, которые иногда бывают так важны… А она так изголодалась по ласковым словам, и сейчас они подействовали на нее так, как кусочек мяса на уже почти обезумевшую от голода дворовую кошку. Ей захотелось еще, захотелось вцепиться в него и закричать, потребовать, чтобы он сказал еще хоть одно — в шутку или всерьез — неважно, ведь голодной кошке неважно, кто и с какой целью ей бросает кусок мяса… но Схимник уже отодвинулся, и глаза его были, как обычно, холодными, и голос звучал холодно — куда как холоднее и бездушнее, чем порывы северного зимнего ветра…

— Насчет машины-то у кого узнала или сама придумала?

— Да нет, не сама, — сказала Вита, отодвинувшись и уже самостоятельно вытирая лицо. — Женька с… мои знакомые как-то говорили на эту тему… после, того, как один штатовский фильм посмотрели… ну, я и запомнила.

— Получается, ты даже не знала точно, что будет, получится ли?

— Нет, откуда?!

— М-да, — Схимник откинулся на спинку стула и почему-то посмотрел в пасмурное, плотно затянутое пухлыми тучами небо. — Ты действительно сумасшедшая. Чудо, что ты выжила.

Несколько минут он сидел молча, расслабленно, продолжая с неподдельным интересом разглядывать плотные тяжелые тучи, потом его рука вдруг метнулась к ней, и прежде, чем Вита успела увернуться, дернула вниз рукав ярко-синей кофточки, обнажив пропеченное, золотистое плечо с багровыми следами-полумесяцами.

— Откуда это?!

— А ты как думаешь? — отозвалась она, подпустив в улыбку немного глумливости, но Схимник насмешливо покачал головой, прижал свой палец к одному из следов, который оказался почти втрое короче и меньше его ногтя, потом спросил с неожиданной серьезностью:

— С ней совсем плохо, да?

Вита судорожно сглотнула, потом отвернулась, не произнеся ни слова, и он утвердительно кивнул.

— Да. Ну, что ж, так, значит так.

— И что же ты теперь будешь делать?

Вопрос вырвался у нее раньше, чем она сообразила, что спрашивает, и уже ожидала в ответ какой-нибудь колкости, но Схимник лишь повернулся и посмотрел на нее — странно сожалеюще.

— Ничего. Я возвращаюсь в Волжанск.

— Но ведь тебя же там… — Вита прикусила язык, но Схимник понял и коротко, зло усмехнулся.

— А тебя это беспокоит?

— Меня беспокоит ход твоих мыслей, — холодно сказала она. К ней уже вернулось самообладание и ее пальцы, державшие сигарету, больше не дрожали. С многолетней привычкой Вита отыскала и надела нужную маску, и та мгновенно и надежно приросла к лицу, которое сразу же стало на несколько лет старше. Теперь перед Схимником сидела спокойная, уверенная в себе женщина, и ее губы скривились в презрении к нему, и в глазах была колючая насмешка. — Я достаточно давно живу, Схимник, и я — не наивное дитя, хоть и могу таковой показаться — если захочу, — она слегка улыбнулась. — Я знаю, кто ты. Я видела, что ты. Я ничего не забываю. Ты и тебе подобные развалили мою жизнь, убили моих друзей, убили других ни в чем не повинных людей. Вы все — одно целое, пусть у каждого свои методы и свои цели, но все вы — одно, вы грязь! — Вита слегка оскалилась, и ее глаза замерцали, но смотрела она не на Схимника, а на его руки. — Я помню, что ты делал, чтобы добраться до Чистовой, ты даже пошел против своих, лишь бы она досталась тебе! И ты думаешь, я поверю, что сейчас, когда она почти у тебя в руках, ты вдруг отказываешься от нее и возвращаешься в город, где тебе через пять минут голову прострелят?!