Дартмур

— Староста от мальчиков опаздывает.

Запал радости начал постепенно растворяться. Огромный шар, наполненный эйфорией, проткнули, выпуская приятные эмоции и опустошая.

Староста мальчиков. Едва ли должность получил кто-то из отбросов.

Башню придется делить с каким-то выскочкой из высших. Это осознание давило Пизанской башней, которая все-таки упала. На голову.

Ей придется провести целый год в борьбе.

Да, здесь, в Дартмуре, она из года в год воевала с элитой, но никогда не нападала первой. Теперь, вероятно, придется всеми способами отвоевывать свое спокойствие с гораздо большими усилиями.

Дверь откатилась без стука, а горло Феликсы стянула невидимая удавка, перекрывая путь кислороду. От радости, обуревающей только что, не осталось следа. Не оставила после себя даже шлейфа духов: ни дорогих ни дешевых. Никаких. Она просто исчезла.

Эпизод 2. По-новому

— Мы вас заждались, — строго известила Горденгер.

— Извините, профессор, — безразлично бросил Дейвил, не отводя взгляда от бледного лица Феликсы.

Ему не жаль, и он не чувствовал себя виноватым. Пришел, когда смог, а то, что его ждали… Не его дело. Это совершенно не беспокоило его.

В нем давно застыли эмоции, как природа в ледниковый период. Изредка поднималась метель, быстро заметая снегом новенький окоченелый труп неожиданно заблудившейся эмоции.

Все лето он пытался что-то почувствовать, кроме боли физической, которую сам себе доставлял с маниакальным удовольствием. Чтобы ощутить былой вкус жизни.

Ха, как паршиво и смешно! Прожить так мало и уже забыть, как чувствовать. Как ощущаются эмоции. Не разрушающие, — с ними он знаком и давно "дружил".

Когда случайно прищемил дверью палец и почувствовал, что все еще живой — удивился, будто впервые увидел снег.

Когда кто-то злил его настолько, что внутри свирепствовал огонь, сжигая на своем пути каждого — он наслаждался.

Нездоровая попытка дать себе то давным-давно утерянное среди бесконечного отчаяния. Но и оно больше не отзывалось никак. Ушло, не махнув на прощанье.

Эти эмоции спасали его. Не позволяли перейти на стадию оболочки, просто существующей.

И теперь, смотря в по-настоящему испуганные глаза Фоукс, он усмехнулся, чувствуя, как по телу разливается тепло. Когда рядом кто-то радуется, совершенно безразлично. Безвкусные, не имеющие значения эмоции. Зато боль и страх — гребаный леденец на палочке.

— Вы знаете, зачем я вас позвала? — профессор смотрела на студента, абсолютно игнорирующего ее присутствие.

— Я выбран старостой мальчиков.

Дейвил чуть наклонил голову влево, из-за чего одна волнистая прядь шоколадных волос упала на правый глаз. Он ждал, когда Фоукс отвернется. Отведет взгляд, показывая трусость.

— Он не может быть старостой, — замотала головой с искренней уверенностью в своих словах.

И да, перестала напитывать Дейвила почти осязаемым отчаяньем. Смотрела на старуху Горденгер, ища в ней кого? Гребаного спасителя?

"С чего тебя вообще волнует мое назначение?"

Дейвил не спешил озвучивать колкий вопрос, облизывающий язык в ожидании освобождения.

— Почему, мисс Фоукс? — заявление удивило профессора.

Дейвил сунул руки в карманы брюк с показным ожиданием.

"Давай, расскажи, мне тоже интересно узнать".

Нахмурившись, Фоукс уставилась в окно за спиной Горденгер.

Чего молчишь? Дай Дейвилу маленький повод выплеснуть скромную порцию яда. Но нет. Она продолжала хмуро смотреть в одну точку.

Не дождавшись аргумента против, профессор вернулась к теме разговора.

— Вам выпала честь быть старостами школы в этом году…

— Чего? — перебил Дейвил резким выпадом. — Отброс — староста?

На точеном лице отразилось отвращение пополам с презрением. Плечи напряглись, натягивая рубашку до треска.

Это идиотский прикол старухи? За ней никогда не замечалось наличие чувства юмора. Хоть какого-то. Так что это нихера не смешно.

— Я прошу вас держать себя в руках, мистер Дейвил, и не выражаться, — строго осадила профессор.

Заставить Дейвила чувствовать вину — задача непосильная. Невыполнимая.

Губы скривились, выражая все не озвученное, но кое-что дал услышать.

— Отбросы никогда не были старостами, — он сдержанно цедил слова, наплевав, что ему снова прилетит от Горденгер.

От Фоукс в двух метрах сбоку напряжение улавливалось физически. Краем глаза, не поворачивая головы, выцепил ее сжавшиеся кулаки. Хмыкнул про себя от маленькой частички удовольствия.

Она не имеет права забывать свое место. И оно не среди высших.

— Подобные разделения недопустимы, мистер Дейвил! — профессор повысила голос, сменив тон на устрашающе-недовольный.

Плевать.

— Вы оба старосты школы, — повторила Горденгер, чтобы эти двое до конца осознали серьезность ее слов. — На ваших плечах лежит огромная ответственность, и, если вы не справитесь со своими обязанностями, последствия для вас будут печальными. Наденьте кристаллы старост.

На краю стояла появилась бархатная подушечка с двумя кольцами. Серебряный ободок не представляет ценности, значение имеет только кристалл глубокого зеленого цвета.

Дейвил нацепил свое на указательный палец левой руки.

Фоукс примерила кольцо поменьше, оставив его на указательном правой руки.

Ему не нравилось происходящее. Он равнодушно воспринял свое назначение, но теперь, зная, кого придется терпеть на одной территории, струны ярости начали подрагивать. Воспроизводить жуткую мелодию, которая ему самому не всегда приятна.

— Вам необходимо до конца недели составить график дежурств и выбрать дополнительные занятия, — профессор объясняла коротко и сухо. — Один из вас должен взять на себя бумажную работу: заполнение недельных и месячных отчетов. Определитесь сами. Уверена, с этим вы справитесь. Собрание префектов необходимо проводить раз в две недели, первое должно состояться в ближайшие дни. Вам все ясно?

Два противоположных взгляда схлестнулись, как бывало всякий раз, когда они видели друг дуга.

Теплый янтарь с золотистыми крапинками, обволакивающий. И зеленый изумруд — холодный, жесткий, твердый, лишенный всяких позитивных эмоций.

Он ненавидел ее глаза с первой встречи. Лютая неприязнь, которую — он точно знает — ни к кому больше не испытывал настолько явно.

Их диалоги не длились дольше пары минут и всегда проходили в компании яда. Словно они садились за стол, поднимали бокалы, до краев наполненные презрением, ненавистью, яростью, ядом в чистом виде, и, глядя друг другу в глаза, выпивали все до капли.