Дары инопланетных Богов
Шрифт:
— А я устала быть тою, в кого влипают взгляды всех проходящих. Приходится отмываться от подобного внимания, словно бы, после похода в заброшенные шахты. Однажды в детстве мы, — Нэиль, я и Реги-Мон, — залезли в такую старую выработку. Нэиль мечтал обнаружить загадочные подвижные тоннели. Конечно, ничего не нашли. Пришли домой все чёрные, и бабушка выгнала нас вон. У нас в том доме был общий подвальный бассейн. У него было вечно склизкое дно, а вода мутная. Но пришлось там очищаться. И даже после этого бабушка домывала меня в большой ёмкости в нашей кухне. Она меня тёрла, тёрла до покраснения кожи. Вот точно также я и отмываюсь теперь всякий раз после своих выходов за пределы «Мечты». Я устала от всех. Как мне не хватает моих близких, — моей бабушки, моего Нэиля… — у неё затряслись губы. — Ты не хочешь дать мне защиту в Храме Надмирного Света, ты…
— Прекрати! Я дал тебе всю возможную защиту. Никто не смеет и пальцем к тебе прикоснуться в этих фальшивых райских кущах. А взгляды, — чего же ты хочешь, если люди всегда смотрят
— Как будто я знаю их имена, как будто я слушаю их речи! — Нэя сбросила с себя нижний корсет, наполовину уже стянутый Рудольфом. Не дав ему обрадоваться, она тотчас же стала искать своё платье, в котором и пришла. Это был ему знак. Она не желала сейчас того, ради чего он её пригласил. И не было никакой игры в умышленное оттягивание желаемых мгновений, вдруг переставших быть таковыми. Может, день такой выдался, может, пришло окончательное понимание, что порог Храма Надмирного Света он не переступит никогда. А значит… Что значит? Значит, к этому надо привыкнуть и как-то жить дальше. Платье валялось на диване, куда было сброшено для усиления его соблазна. А теперь ей действительно захотелось уйти.
Подойдя к окну, занимающему половину стены, она открыла его и села на широкий и низкий выступ, чтобы было удобнее смотреть на окружающий ландшафт. Зеленоватое небо частично растворяло в сияющем и уже жарком световом потоке кроны деревьев, а те расслабленно шевелили своими розовеющими листьями, вкушая свою насущную пищу — свет Ихэ-Олы. Нэя подставила лицо воздушному веянию, улавливая кожей световые частички, заряженные энергией вселенской жизни. Ей стало тепло, безмятежно как в детстве, когда точно также по утрам она высовывалась в то окно-эркер, что было у них в большой комнате в доме с наружной лестницей. И захотелось выйти наружу и босиком протопать по утренней траве к тем цветам, что сажала мама в саду, принадлежащем всем жителям общинного дома. Но не было тех клумб, хотя где-то так и остался тот сад и двор, не было мамы, не было Нэиля, не было бабушки. Никого. Только один Рудольф и был у неё. Она вспомнила вдруг маленького старичка Хор-Арха, лежащего на огромном пне срубленного дерева, его предсказания о будущем счастье, и заплакала. Почему так случилось, что она не узнала Хор-Арха на том рынке, где покупала себе овощи на скудный бедняцкий обед? Почему она забыла то детское утро, когда он, сидя в зелёном костюме и в зелёной шапочке развлекал девочек предсказаниями, как сказками, а предсказания все сбылись? Память об этом пришла как будто извне. Как будто она таилась в раскидистой кроне ближайшего старого лакового дерева, очень похожего на то, что срубили тогда в их дворике. Внезапный приступ головокружения едва не потянул её вниз.
Она отпрянула и тут же была схвачена Рудольфом. — Не свались! Зачем ты распахнула окно?! Или ты вообразила себя птицей? К сожалению, ты способна летать только вниз головой, — он маскировал насмешкой свой откровенный испуг.
— Иногда мне кажется, что мир вокруг меня всего лишь выдумка, — сказала она дрожащим голосом, стараясь подавить спазм плача и скрыть слёзы. — И я нахожусь внутри выдумки. А может, я и сама выдумка?
— Когда ты философствуешь и сверкаешь при этом голой попой, выглядит умилительно. Так ты решала, а не проверить ли мир на подлинность? Таким вот способом? Упорхнуть от меня, а также из той выдумки, куда тебя заточили? — Он прижал её к себе, — может, сделаем это вместе и совсем другим способом? Я сильно соскучился…
— Не трогай меня, — попросила Нэя, — не трогай же…
— Ты забыла, что ты моя игрушка? — пошутил он, — а у игрушки не может быть выбора, когда ей играть, а когда нет.
Или диван, стоящий у окна, не был ей привычен, или настрой был не тот, но привычного совпадения желаний на этот раз не произошло. В ней не возникло привычного уже отклика, и даже его ласковое бормотание, почти отеческое убаюкивание всех её возникших тревог не тронули её. Ей хотелось лишь того, чтобы он взял её на руки и ходил с нею по комнате, как делал в первые дни их сближения, не имея сил вместить в себя их взаимной и бескрайней нежности, всегда пограничной с его раскаянием. Но, увы, всё слишком скоро перешло, пусть и в отрадную, но привычку.
— Ты хочешь, чтобы я отменил своё желание? Я могу, но тогда у меня будет определённая разбалансировка в настрое, я буду плохо работать и грустить, считая, что ты меня разлюбила…
Нэя примиряюще гладила его руки, но не пускала их в свободное блуждание по собственному телу, — Я не разлюбила, но мне требуется какая-то тишина, отдых от всех, чтобы разобраться в себе…
— Давай разбираться вместе. В чём именно причина?
— Я хочу с тобою переступить порог Храма Надмирного Света и там, у алтаря с зелёной драгоценной чашей, мне и тебе будет всё настолько ясно…
— Мне и теперь всё ясно без всякой драгоценной чаши, наполненной предрассудками и прочей религиозной чепухой, — он отпустил её от себя. Она закуталась в его домашний халат, валяющийся тут же. Она сама его сшила, украсила вышитой длиннохвостой птицей, но Рудольф ни разу так его и не надел, даже с дивана не убрал. Валяется какая-то тряпка — и пусть себе. Поверхность
дивана раздражала кожу, была какой-то шершавой от бесчисленных крошек, поскольку на диване Рудольф любил закусывать, валяясь там. Он не любил чинно сидеть за столом, он вообще не признавал никаких церемоний и этикетов. Вставать Нэе не хотелось. И ничего не хотелось, — Почему ты такой неряха? У тебя весь диван в крошках, противно же…— О! Наконец-то ты призналась, что я тебе надоел. Быстро же иссякла твоя вечная любовь.
— Нет! Это совсем не так! Я люблю тебя гораздо сильнее, глубже, чем прежде. Хотя мне и казалось когда-то, что сильнее любить уже невозможно. Ты моя неотделимая уже часть, и уйди ты, я погибну…
— Я перестаю тебя понимать. Какова причина твоего раскисания? Не надо было приходить, если ты проснулась с пасмурным утром в душе!
Он вышел из маленькой гостиной, демонстрируя досаду. Но вскоре он позвал её пить кофе, который приготовил и делал вид, что ничего не произошло. На сей раз он устроился за столом, расставил чашечки и выставил поднос с недозрелыми яблоками. Кофе был крепким и очень горьким, а у него не было ничего сладкого, потому что он не любил сладкое и ничуть не побеспокоился о том, что она придёт. Только красно-полосатые и недозрелые яблоки доктора Франка и были единственной едой в его доме для дорогой гостьи. Нэя морщилась, не разговаривала с ним, злилась на кофейную горечь. Демонстративно выбросила недоеденное яблоко в открытое окно. Не хотелось грызть твёрдую кислятину. Не хотелось идти в кристалл, начинать работу. Не хотелось всего того, что было привычно и шло своим чередом. Хотелось лежать, не двигаясь, прислушиваясь к себе, чтобы всё понять, чтобы что-то изменить. Но что понять и что изменить?
— Можно я полежу? Останусь? — попросила она.
— Оставайся, — разрешил он, — лежи хоть весь день, если хочется. Но только я не составлю тебе компанию. Мне пора.
— А вечером?
— Сегодня я остаюсь там. Когда будет очень уж надо, я прощу тебя и напомню о себе. А может, я дам тебе бесконтрольное время для столь важной тебе тишины, и ты сама сообщишь, когда устанешь от своего режима отшельничества.
Он ушёл. А обещал взять её в горы, чтобы им вместе искупаться в бирюзовом озере. Надо было ему пригласить её с собою. А там, как и знать, она могла бы и настроиться на прекрасный день любви, — столь желанный им обоим, свободный день. Чтобы остаться с ним в горах, а потом в подземном городе до самого утра. Позавтракать в столовом отсеке землян в подземном же городе. Сегодня там дежурство доктора Франка, а он, искусник на все руки, обычно готовил всякие вкусности типа фруктового желе или того лакомства из яблок, которое он называл «зефиром». Рудольф же ушёл один, потому что обиделся. Или не обиделся, а просто дал ей время, чтобы она осознала своё плохое поведение, не желая с нею сюсюкаться, не желая слушать её мольбы про Храм Надмирного Света.
Она побродила по его жилью, где не было ничего лишнего, всё только функциональное и нужное. Лежать расхотелось. Как обычно и бывает, когда нет ничего съестного, есть хочется особенно сильно. Она поднялась наверх и вышла на смотровую площадку, обошла по периметру всю пирамиду. Неожиданно она увидела в углу трепещущую птицу, непонятно как сюда забравшуюся. Вероятно, она залетела из открытого окна, пока они возились на диване, занятые собою. Птица билась о прозрачную стену, не понимая, почему явственно зримый мир стал ей недоступен? Нэя взяла её в руки не без страха, поскольку птица была маленькая и невесомая, как пушистая тряпочка. Продолжая судорожно трепыхаться, она могла повредить себе крылья. Придя назад в гостиную, Нэя выпустила птицу в открытую часть окна, и та упорхнула в густую крону того самого лакового ближайшего дерева. Нэя ощутила прилив радости. С крыльями птицы было всё в порядке, а ей самой стало гораздо легче. Уже не тянуло прыгнуть вниз. — Передай привет Хор-Арху, — сказала она вслух уже исчезнувшей птице и добавила самой себе, — Если бы он дорожил мною, то не оставил бы одну в такую минуту. Нет, он отлично знает, на что я способна, а на что не решусь никогда. И с чего бы мне прыгать вниз, если я переживала времена и похуже… — Она вдруг увидела, что из густой кроны на неё внимательно глядят живые зелёные глаза именно Хор-Арха. Он сидел на толстенном суку, подобном целому стволу, свесив свои ножки с теми же несоразмерно большими ступнями, обутыми в те же старые туфли с ремешками вокруг голеней. Штаны его были коротковаты, а рубашка уже не зелёная, а белая. На голове шапочка, та же самая. Ей, видимо, износу не было. Он помахал рукой, вводя её в состояние, похожее на сон, но не кошмарный, а странно-радостный и по-детски нелепый сон. Как он там очутился, оставалось лишь гадать, если он не перенёсся на ветку из Нэиных воспоминаний. А как же рубашка белая, а не зелёная?
— Люблю полетать над вашим городом в лесу, — сказал он просто и даже весело. Поскольку он был совсем близко, Нэя отлично его слышала.
— Как же? Где же твои крылья? — удивилась она. Но слабенько удивилась, как и бывает во сне.
— Да вот же они, — маленький человек расправил почти прозрачную конструкцию за своей спиной. Она не сразу была заметна среди густой кроны. — Чтобы ты не пугалась, даю тебе пояснение. Крылья всего лишь техническое приспособление для полёта, хотя принцип их устроения другой, чем у твоих друзей землян на их летающих машинах.