Дары инопланетных Богов
Шрифт:
Антон и Нэя были единственными, с кем общалась Икринка. Жильё Нэи в сравнении с клетушками остальных, расположенных на втором уровне сиреневого кристалла, тянуло на то, чтобы называться апартаментами.
— Мне так повезло, — говорила она Икринке, — хотя, если честно, за такое везение я дорого заплатила… — И она уходила в своё неведомое, но вдруг открывающееся печальное измерение. Когда она была весела и жизнерадостна, представить её грустной было невозможно. В невесёлой же задумчивости она менялась лицом, нос заострялся, щёки бледнели, глаза она сужала, стараясь прикрыть ресницами их выражение. — В жизни, я поняла, за всё платим мы несоразмерную цену. Никому и ничего не даётся даром. И если человеку даётся счастье, то потом некие духи как беспощадные ростовщики придут и спросят за всё, так развернув
— Чем же заплатила ты? — полюбопытствовала Икринка.
— Да зачем тебе знать?
— Я слышала, что тебе пришлось уступить домогательствам моего отца.
Нэя замирала, глаза стекленели как у куклы. — Кто же так говорит?
— Да говорят. Одни местные подонки из Академии. Я туда и не хожу из-за этого.
— Вот идиоты! Да разве такому как твой отец надо кого-то домогаться? Вот уроды, да… — и она замолкала, ничего не поясняя. — Твой отец, он же недосягаем никому из них. Ему стоит захотеть, и они выстроятся в очередь к нему. Но ему никто не нужен. Даже те из них, кто мнит себя элитой духа. Да откуда они тут?
— В Академии есть одна, работала лаборанткой до меня у Антона. Иви. Элита, как ты говоришь. База данных секретного «Лабиринта» отдыхает по сравнению с её познаниями. Рассказывала, что у них в этом самом «Лабиринте» работала одна, подобная тебе. Её приблизил к себе начальник Антона. Она ходила так, что никто не видел её лица, она поднимала его к небу, настолько была горда. Аристократка. А тот тоже ни перед кем не скрывал своей якобы любви. Позволял ей всё. Она едва не главнее его стала в том большом здании, где и находится тот исследовательский центр. Перед нею все сотрудники заискивали, а она мнила себя всеобщей управительницей над всеми, не исключая и собственного начальника, над которым верховодила не только в постели. Но где она теперь? Никто не знает. Родители не нашли её. Сбежала от позора.
Это не касалось её, только других. — Ложь! — но поспешность, с какой Нэя отвергала подобные сведения, говорила о том, что она не хотела знать правды жизни. Не нуждалась в ней.
У Нэи всегда было душисто, она обожала ставить свежесрезанные цветы в прозрачные ёмкости, наполненные водой. Затейливые вещички, статуэтки частоколом стояли на разноцветных полочках, куклы, тупо и неподвижно глядящие блестящими глазами на Икринку, разодетые в немыслимые наряды, сшитые руками Нэи.
— Ты играешь в них? — спросила презрительно Икринка, — тебе просто не хватает детей. Это же очевидно. Почему ты ещё не мать? Ведь у тебя был муж?
— Откуда ты можешь знать, чего мне не хватает? Мои куклы память о моей прошлой жизни, о тех днях, когда я не жила одна, меня любили, баловали, меня окружали любящие люди.
— Не обижайся. Но так всегда говорила моя старшая мама Инэлия. Она играла с моей куклой. Расчёсывала ей волосы как живой, сажала на колени и даже баюкала, пела ей песни. «Раз уж мне суждено было стать женщиной, я не могу не желать детей. Но гибель возлюбленного не дала мне столько детей, сколько хотело моё сердце. Я родила троих, а могла бы намного больше». Да ведь все знали, что бабушка моя полусумасшедшая. Откуда трое? У неё была одна дочь, одна внучка — я. Дедушка назло ей подхватывал всегда: «Инэлия! Только я один знаю о том, что ты неизлечимая потаскушка, зачем же о том знать невинной нашей куколке…». Дедушка всегда называл меня «куколкой». Он, хотя и умный, всё же и сам не совсем нормальный… — Икринка прерывала своё повествование об играх скорбной на голову бабушки, о запоях больного дедушки.
— У меня обязательно будут дети, — отвечала ей Нэя.
— От моего отца? — Икринка опять возвращала лицу презрительное выражение, — он бросит их также, как и меня. Он любит только себя. Разве сравнима ты с моей мамой? Но и её он не любил так, как она того заслуживала.
— Твоя мама не любила его, Икри.
— Потому что она была слишком умна.
— Ум ничего не решает в делах любви. Разве ты любишь Антона умом?
— Не знаю, чем я его люблю. Но безумные уж точно не способны ни на какую любовь. Вот моя старшая мама, она даже в лицо никого не запоминает. На другой же день забыла Антона начисто. А когда он приехал за мной, спросила: «Вы кто, юный красавец»? Вот он обалдел! Вероятно, подумал, ну и семейка! Один цветочки рисует на стенах в доме, а из них высовываются дети! Ну не безумец? Ты видела такие огромные цветы или столь крошечных детей? Другая спит с куклой как с дочерью, которой уже нет. И в придачу к ним папа, который свалился со звёзд. Разве могу я быть нормальной, учитывая всё это? — В зелёных прозрачных глазах стыл смех, но добрым смех её не был. И Нэя вдруг впервые подумала
об Антоне, как о своём зеркальном отражении, в том смысле, что ему тоже придётся вкушать от подобного плода с запрятанной в глубине горькой и твёрдой косточкой, настолько дочь похожа на отца, которого любила и она, Нэя. И невозможно понять, где правда их речей переходит в издевательскую насмешку. И где их требования к другим превышают реальные возможности этих других.Она угощала юную подругу сладостями. Фруктами из местных оранжерей, каких никогда не ел Антон, а только представители высшего уровня управления, к которым, понятно, не принадлежала Нэя — тряпичных дел мастерица. У неё даже оказался вовсе уж экзотический кофе! Но Икринка больше любила сладкие душистые напитки из фруктов и прочих съедобных плодов-растений.
— Тебе хорошо тут платят, — отметила Икринка, привыкшая к практичности в бедной провинции.
— Ну, да, — ответила Нэя, уйдя в сторону от практичных вопросов. Как и обычно.
Они любили валяться в постели среди атласных подушечек и болтать о том, о чём нельзя говорить с мужчинами. Нэя объясняла ей многие вещи и тайны женской и мужской природы. Она невероятно много знала столько интересного, о чём Икринка и понятия не имела в своей провинции. Она не имела стыда в том, в чём сама Икринка была сущей невеждой. Рассказывая об интимных тайнах, переданных ей лично старшей мамой Ласкирой, — а та была в молодости жрицей Матери Воды, — Нэя настолько вдохновенно сияла глазами, настолько менялась, что Икринка и сама забыла начисто о неловкости, о желании сбежать, возникших вначале. А самозваная жрица Матери Воды учила, как надо себя вести, чтобы уже не отпустить от себя возлюбленного, раз уж сближение произошло. И как эти особые приёмы использовать ради дальнейшего служения-восхищения самих мужчин, вернее, того единственного, который у неё и есть. Устав от технической стороны любви, — всего сразу было и не уместить в голове её юной подруги, Нэя плавно переходила к откровениям душевного свойства.
— Не надо думать, что я тебя развращаю. Я всего лишь делюсь с тобой навыками любовной практики, и всегда лучше женщине самой верховодить в этом смысле и ни в коем случае не становиться игрушкой тех, кто развратен и распущен. Не каждой же выпадает счастье найти себе чистого и светлого человека. А ты уже женщина, хотя девушкам жить намного проще, — и она вздыхала, вроде и горестно.
Помолчав и повздыхав вволю, она коснулась и своих семейных тайн, — Я происхожу из элиты духа, очень старинной, подлинной, много знающей. Наш мир вырождается, у элит мало детей, и поэтому их остается всё меньше и меньше. У моего папы, например, двое детей из трёх, воспитанных в первом браке, приёмные из простолюдинов. И только один сын родной. Он погиб в юности. От мамы, второй жены, родился мой брат, потом и я. Осталась только я. Но маму вынудили уйти в нищету после гибели отца, а те, кого и мама и папа воспитали и всё им дали, не помогли абсолютно ничем. Отвернулись даже от бабушки при её жизни, а уж меня и знать до сих пор не хотят. И всё из-за мнительности, а вдруг я потребую свою часть богатства? Элита грубеет, замещается примитивной фактурой низших слоев. Конечно, не все они таковы, как мои сводные сестры, но информационная матрица человека не всегда поддаётся перекодировке, не всегда способна поддаваться шлифовке умелого воспитания.
Меня бабушка воспитывала даже в убогих условиях жизни как аристократку, то есть, как человека, который обязан оставаться человеком в любых условиях, — деликатным, добрым, дружелюбным, открытым для всего лучшего, чтобы его впитывать в себя, и уметь защищать себя от влияния подлости и зла. И красивым тоже. Хотя временами, если уж честно, она срывалась. Позволяла опускаться до уровня окружающих, ругалась как они, жадничала по пустякам и даже била меня, если злилась. Но потом всегда плакала и просила прощения. А я никогда, никогда не опускалась до грубости и низости, живя среди людей бедного уровня, где и мне пришлось хлебать бытового лиха. За это меня не любили, считали гордячкой, но я осталась чистой, я не запачкалась в той свалке, куда попала после волшебных цветочных плантаций Тон-Ата. За это я уважаю себя. И лучше умру, чем позволю себя унижать. И ты будь такой.
Икринка приходила к ней, как могла бы приходить к маме, будь она жива. Но мамы нет. Её прекрасный дом, который хорошо помнила Нэя и часто описывала его Икринке, полностью разграбили, как только стало известно, что мамы уже нет в живых. Все её чудесные платья, драгоценности, подарки поклонников и прочие редкости пропали. Даже посуду и бельё растащили. Но кое-что Нэе удавалось находить у перекупщиков в столице, и некоторые мамины вещи она сохранила, и обещала ей их отдать, если она хочет. Но Икринка была равнодушна к вещам. Что ей мёртвые вещи, если нет прекрасной её мамы? И она отказалась.