Дары инопланетных Богов
Шрифт:
Постепенно пришло понимание, что Нэя открывает ей не всё. Она видела однажды, как у «Зеркального Лабиринта» на его полированных ступенях Нэю обнимал отец. Он целовал её в губы и не мог оторваться, гладил по спине, думая, что никто не видит. «Жрица Матери Воды», кем и мнила себя швея из «Мечты», изгибала свою поясницу каким-то особым томным изгибом, вставала на цыпочки, буквально повиснув на своём высоком избраннике, вытягивалась как струна и разве что не звенела на ветру.
Икринка презрительно и впервые отметила недостатки её внешности, — бледноликая жрица была мала ростом, тонка в талии и тонка ногами, а вот грудь… Ну этот недостаток она отметила и сразу же, в первую встречу. А ноги она прежде скрывала довольно длинными подолами.
— Чучелко ты витринное, порождение твоей же вычурной «Мечты», тонконогое и тонкорукое, к тому же грудастое, как кормящая мамка, но отчего-то без детей, — тихо бормотала Икринка, полыхая стыдом за отца и за саму «жрицу Матери Воды». — Вот тебе и колдовская техника Матери Воды в действии! Постель плавно, как вода, перетекает на улицу, и все видят этих ослепших идиотов, тогда как они никого и ничего вокруг себя видеть не способны.
Она спряталась за обширные, поддерживающие козырёк входа, колонны, ожидая, когда они отклеятся друг от друга. Отец смеялся смехом идиота, «жрица» о чём-то возбуждённо позвякивала. Душевному успокоению Икринки поспособствовало то, что вокруг было малолюдно, да и те, кто сновали, спешили или прогуливались, находились поодаль от одуревшей не к месту, да и не по возрасту, пары. Наконец Нэя первая отлипла, легонько пихнула его, — Ты опоздаешь, а виновата буду я… — но опять прижалась, не отпускала, — Ночью заедешь, когда будешь возвращаться? Ждать тебя?
— Если не устала…
— Как же я могу устать? Мне уже не хватает тебя…
— Прошу тебя, выспись хотя бы днём. У тебя уже синие круги под твоими бесподобно синими глазами…
— Я постараюсь. Но столько работы…
— Может, послать твою работу, куда подальше? Поживём с тобой в горах, на самом отдалённом объекте под силовым куполом. Только представь, что и ночью, и утром, и днём мы вместе столько раз, сколько заблагорассудится. И никого вокруг. Ты будешь купаться и загорать голышом… У меня как раз свобода от всех трольских дел намечается…
— Ты мечтатель, Руд. А ещё меня обзываешь мечтательницей! Я тоже хочу пожить с тобой там, где никого вокруг. Только не буду я загорать голенькой. Нельзя женщине обнажаться под излучением Ихэ-Олы. Только свет ночных спутников дарит красоту и долголетие коже женщины. У человека же нет чешуи или меховой шкуры, чтобы гулять ему без всего. Я же не дикая. Да и вдруг кто увидит? Прибудут на тот объект твои же ребята, а там голая женщина! Я стыдливая…
— Да ну? Как же я забыл, что ты у меня невинная жрица мамки воды… — он стиснул её так, что она пискнула, — Они сами там загорают голышом, когда жарко.
— Рядом с ними нет женщин, а загорать вредно.
— По поводу женщин, пожалуй, я и усомнюсь. У нас там вольница, к моему сожалению охранительного пса, кем они меня считают, и к их щенячьей недальновидной радости. Вот случай был, заигрались с девчонками, а силовую защиту забыли включить, и что?
— Что?
— Одного убили, другого покалечили, а третьего утащили выползни из тоннелей неведомо куда. Так и не нашли беднягу. Девчонки разбежались, еле потом их отловили в горах, а так бы тоже сгинули.
— И что с ними произошло потом?
— Ничего, потом их отпустили восвояси. Кому они нужны-то.
— Так было на самом деле?
— Зачем бы мне сочинять такую вот мрачную сказку?
— С тобой я бы никого не забоялась и очень хочу прямо сейчас оказаться на том самом объекте… искупаться вместе…
— Мне иногда кажется, что твоя Мать Вода завидует твоей красоте, когда ты купаешься… поэтому ты и боишься глубины. Чувствуешь, что она хочет утопить тебя из чисто-женского соперничества…
Они снова слились в поцелуе, так что Икринка уже подумывала, не проскочить ли ей мимо них и поскорее, как Нэя заговорила, — Не могу я забросить свою работу.
Невзирая на рассказанную отцом жуткую историю, она залилась
счастливейшим, а от того до жути неприличным смехом, поскольку и сам смех, и подслушанные речи не предназначались для посторонних ушей. Наконец он сел в машину, стоящую поблизости, и уехал. Нэя стояла, щурясь на свету и не видя Икринку.Икринка подошла к Нэе и спросила, что она делает у самого засекреченного объекта? Их местный мирок был столь мал, что ничего нельзя было сохранить тут в тайне. Ведь сама Икринка обитала в жилом корпусе «Лабиринта» с Антоном. Но Нэя не призналась ни в чём. Она несла какую-то околесицу о чьей-то жене, которой шила наряды, и пыталась скрыть то, что являлось очевидностью для всех. Что она ночевала у её отца наверху чаще, чем у себя в сиреневом кристалле. Она вызывала неуважение. Даже не своей детской ложью, а чем-то иным, а именно, смутным представлением того, чем она занимается с её надменным властным отцом.
— Он такой здоровый в сравнении с тобой, — сказала как-то Икринка, — и как только тебе удаётся это самое… — откровенную грубость она маскировала под доверительное общение на интимные темы, — С ним совмещаться…
— Если любишь, какое же препятствие может возникнуть? Оно возникает лишь там, где существуют разного рода аномалии в строении людей или физическое отвращение одного из партнёров. Он же совершенство, а я нормальная во всех смыслах женщина, потому не может быть и намёка на дисгармонию в наших взаимоотношениях. К тому же нас связывает сильное чувство, очень длительное во времени, так и не сумевшее покинуть ни его, ни меня…
— И ты всегда испытываешь оргазм? — а чего было стесняться прилежной ученице перед опытной учительницей?
— Не всегда. Но лишь потому, что природа женщины устроена иначе, чем у мужчины. Если бы мы жили вместе, такого не происходило бы, а так приходиться идти ему навстречу не тогда, когда у меня возникает такая потребность, а когда у него есть для меня время. Но и в таких случаях я всё равно испытываю удовлетворение, если он его испытывает. А он всегда испытывает максимально возможное счастье, ведь я очень стараюсь сделать так, чтобы ему было хорошо. Мы как сообщающиеся сосуды. Он делится со мною своим счастьем, если мне вдруг его не достаёт. Зато, когда происходит взаимный всплеск, до самых краёв души, — если у души есть края, — то мне для переживания подобного наслаждения не хватает порой наличных сил. Настолько оно огромное… я буквально купаюсь в счастье долгие последующие дни и дни… и потом всё это так и остаётся самым драгоценным грузом памяти. Нет, не грузом, а приобретением, бесценным, тем, что уже не отдашь забвению никогда… Когда я испытала это впервые, я подумала, что умираю, развоплотилась, как называет это Руд… А ты? Как было у тебя?
— Не помню, — ответила Икринка, — или же правильнее будет сказать, я не обладаю твоим искусством создавать такие вот словосочетания. Ты будто кружева из воздуха плетёшь. Повторять за тобою твои же слова глупо, а других я не знаю. Хотя искусству любви ты меня обучила сносно. Антону нравится.
— Тебе не хватает душевной тонкости, — вздохнула Нэя, — А не слов.
— Ты у Антона спроси, чего ему не хватает. Он тебе скажет, что ему отлично живётся с тех самых пор, как у него появилась я.
— А ты сама?
— Мне не нравится этот город, не нравятся живущие в нём люди вместе со всей здешней жизнью, и не нравится мой собственный отец. А забыла! Ещё один парень, но уже из подземного города, очень уж не нравится. Это Олег. Всё остальное меня устраивает.
— А я нравлюсь тебе?
— Достаточно того, что мой отец рехнулся от тебя, и это не замечают лишь слепые. Но таковых тут не имеется. Тут же собраны отменно умные, зрячие и более-менее условно здоровые тролли, как называет их отец. Он смотрит на тебя как бедняк на аристократический пир, куда его вдруг допустили. Ненормальными глазами! Когда брюхо наполнено, а сытости нет! Можешь радоваться, на мою маму он никогда так не смотрел. Разве для тебя не это главное?