Дары Кандары
Шрифт:
Так платье стало куклой. Сперва было до невозможности удивительно — у меня руки, ноги, глаза и чепчик? Меня одевают и раздевают, катают в колясочке? Мне говорят?
— Дорогая мадемуазель кукла, скушай ложечку кашки за папу, ложечку за няню, ложечку за кота Фелисьена, две ложечки за маму на небесах. А за тетю Клодетту пусть свиньи едят знаешь что?
Шаловливая девчонка разражалась хохотом, няня укоряла её, а потом смеялась вместе с нею. И кукла улыбалась про себя тряпочной блеклой улыбкой. Она полюбила ласковую Жюли, ей нравилось служить игрушкой, унимать дурные сны, выслушивать детские горести и обиды. А когда на чердак приходили крысы, злые крысы с усатыми мордами, кукла грозила им тряпочным кулачком и бормотала плохие слова, которым научилась от няни. В правой
Девочка потихоньку росла, скудная жизнь ей нисколечко не вредила. Разыскав на чердаке старинную азбуку, няня стала учить воспитанницу читать — и, конечно же, кукла училась вместе с ней. До Платона они не дошли, но кое-как разобрать сказку Шарля Перро, песенку матушки Гусыни или стих из псалма могли обе. Их жизнь переменилась в один момент. Отец застал мадам Клодетту с лакеем, выгнал её из дома, три дня пил, а, протрезвев, вспомнил, что у него есть дочь. Жюли перевели вниз, накупили ей новых платьев, книжек с картинками, удивительных фарфоровых барышень, умеющих открывать и закрывать глаза и пищать «ма-ма». Даже няне достался теплый платок и бутылочка монастырского бальзама, исцеляющего все болезни. У куклы было время подумать о превратностях судьбы днем, когда Жюли училась или играла с новыми любимицами. Однако в постель брали именно её, тряпочную подружку. И на прогулку носили её, сколько бы ни ворчал отец.
У Жюли было доброе сердце и щедрая душа. Увидев в переулке маленькую калеку в поношенном платьице, которую на руках вынесла из подвала бледная мать, девочка не только вывернула свой кошелек и отдала беднякам все, что там было, но и подарила несчастной самое дорогое, что у неё оставалось — куклу.
Новый дом оказался самым скверным местом из всех, что видела кукла, и когда-то доводилось видать платью. Сырость, грязь, вонь, тараканы, крысы, два оборванных сопливых мальчугана, играющих с мусором на полу и молчаливая Луиза, еле способная поднять руку. В новой хозяйке едва теплилась жизнь, она неохотно ела жидкий суп, которым пичкала её мать, безразлично относилась к недолгим прогулкам, тычкам и щипкам младших братьев. Но при попытке отнять новую игрушку, вцеплялась в тряпку тонкими пальцами и начинала заунывно, страшно кричать. В кукле шевельнулось новое чувство — когда она была платьем, то думала только о себе, о своих прихотях и восторгах. А теперь училась жалеть.
Когда мать уходила из подвала искать работу, а мальчишки выкатывались во двор, возиться в лужах с такими же оборванцами, кукла тесно прижималась к Луизе, утешая и успокаивая её. Она тихонько пела все песни, которые успела выучить, рассказывала сказки Перро, приукрашивая их, как могла. Она заплетала девочке волосы, растирала холодные ноги, разминала ладошки. Однажды с кровати больной, прямо из рук вывалился апельсин — редкое лакомство, пожертвованное доброй соседкой. Поднатужившись, кукла упала с постели, смешно переваливаясь на шатких тряпочных ножках, прошла в угол и сумела докатить потерю назад, до края кровати. Потом посмотрела строго:
— Я смогла. Значит, и ты сможешь.
С того дня Луиза стала тренироваться — когда никто не видел, сползала с кровати, подымалась, цепляясь за спинку, приседала, как младенец, и снова вставала. Потихоньку она научилась ползать по стенке до низенького подвального окна, чтобы подышать воздухом, научилась сама заплетать себе волосы и часами тормошить непослушные пятки. Девочка заулыбалась, начала лучше кушать, разговаривать с матерью, пересказывать братьям сказки, услышанные от куклы. В один прекрасный день домой вернулся отец — его считали погибшим, а он попал в плен в Эльзасе два года просидел в лагере, потом нанялся матросом, чтобы подзаработать. И вот, с полным кошельком, на своих двоих явился к милой жене, дочке и сыновьям. Увидев пышную бороду отца, услышав его громовой хохот, девочка встала с постели и сама, ногами пошла навстречу. Как все обрадовались — и кукла тоже.
Луиза выросла — люди быстро меняются. Годы, проведенные
в неподвижности, обострили неженский разум, научили терпению. С детской игрушкой она не расставалась — фантазии о говорящей кукле с годами стали казаться болезнью, но нежность сохранилась. Нищая замарашка сама поступила в Сорбонну, стала заниматься наукой, прослыла старой девой. Наконец вышла замуж за товарища по лаборатории, длинноносого шутника Лазара. Принаряженная кукла в фате ехала на крыше авто и улыбалась — довелось ещё разок повидать свадьбу.В свой черед у хозяйки появились близнецы — мальчик и девочка. Дом круглился довольством, не переводились гости, голодные и веселые, не утихали споры и разговоры. По воскресеньям хозяин садился за пианино, хозяйка подпевала ему звонким голосом, а кукла любовалась ими с почетной полки. Но потихоньку тревога вкралась в беседы — приближалась война.
Когда боши вошли в Париж, хозяин исчез из города. Детей не выпускали из дома, Луиза рассчитала няню и делала все сама — не дай бог, кто узнает, почему у малышей рыжие, кудрявые волосы, длинные носики и зеленые внимательные глаза. По вечерам, когда все засыпали, она часто плакала, обнимая старую куклу. Как-то вечером в дом явился старый кюре — он долго шептался с матерью, уговаривая её. Потом малышей разбудили, наспех одели и увели прочь. Кукла их больше не видела.
Вместо близнецов в доме появилась Эмма, белокурая девочка с ледяными, безжалостными глазами.
Она говорила «да, мадам», «нет, мадам», покорно вышивала платочки и чистила картошку, шла в постель ровно в восемь, никогда не играла и не смеялась. На куклу она посматривала, но не так, как смотрели дети.
Потом как-то подставила табурет, бесцеремонно сдернула игрушку за ногу, и, не слушая протестов хозяйки, ножницами распорола тряпичный живот. В ватное нутро вложили свернутые письма, рану кое-как зашили суровыми нитками, поверх натянули крохотные панталоны и комбинацию, набросили новое платье, сделанное из хозяйкиного шелкового шарфа.
Хозяйка надела пальто и черную шляпу, взяла за руку воспитанницу. Та ухватила куклу. И они окунулись в дождь, петляли по сумрачным улицам, ныряли в арки, миновали мосты и перекрестки. Дважды мимо проходили патрули, но мать с дочерью и игрушкой не вызывали у них тревоги. Наконец, поднявшись по узкой лесенке, они отыскали нужное жилище. Девочка постучала три раза: здесь день рожденья Сюзанны?
— Вы с подарками? — отозвались из-за двери.
— Да, раздобыли конфеты для именинницы.
Конфетами оказались патроны. Кукле снова вспороли живот, достали письма и вложили карту с какими-то метками — за ней наутро придет боец из бригады Сопротивления. Девочку потрепали по голове, та молча стерпела ласку. Хозяйке дали хлеба и мокрый кусок мяса. Они вернулись домой.
Наутро к ним постучались гости — двое мужчин, заросших и жутко голодных. Луиза опустошила запасы, Эмма молча прислуживала за столом. Из живота куклы вытащили карту и засунули туда упакованное в конверт донесение. Девочка тем же вечером отнесла его в сырную лавочку и передала толстяку-хозяину, получив взамен схему аэродрома. Через два дня кукла попала в церковь — за какими-то списками. Ткань понемногу ветшала, переставала держать нитки. Но кукла терпела — она не очень понимала, что такое война, но люди с лающей речью ей не нравились, стрельба пугала и слезы хозяйки тоже не радовали. Надо так надо. Смерть от старости все же лучше бесславной гибели на чердаке, в зубах отвратительных грызунов!
Теплым июльским вечером они снова собрались навестить квартиру под самой крышей. Эмма постучала три раза: здесь день рожденья Сюзанны?
— Вы с тортом? — отозвался знакомый голос.
— Беги! — закричала Луиза и выхватила маленький пистолет. Она успела выстрелить дважды, потом ударила автоматная очередь. Но это задержало преследователей. Кубарем скатившись с лестницы, Эмма выскочила из подворотни и скрылась в соседнем дворе. Кто лучше детей Парижа знает хитросплетение улиц и улочек, подъездов и черных ходов, потайных лестниц и мостиков между домами? Не один бош не угонится за уличным воробышком, пусть попробует! Ну, лови!