Давай никому не скажем
Шрифт:
Пока намыливал ладони, кратко посвящал её в продуманный до мельчайших деталей план:
— Смотри, послезавтра в 15:43 с центрального вокзала отправляется поезд до Новороссийска. Тебе нужно успеть собрать вещи и съехать с квартиры. Извини, наверное, это чересчур быстро, но другого выхода нет: следующий прямой поезд только через два дня, а это слишком долго. К тому времени мать уже мылит лыжи на Москву, — вытер руки полотенцем и, минуя прихожую, прошёл на кухню. Яна сидела в кресле с фотографией в руках и молчала. — Когда мы прибудем туда, пару дней поживём у моего друга — мы раньше дружили, когда ещё жили в Подмосковье, до переезда. Потом они в Новороссийск
— Ты где взял эту фотографию? — вопрос прозвучал хрипло, с надрывом.
— Похожа на тебя, да? У отца в кармане нашёл, понятия не имею, что она там делала, — подошёл ближе и взял фото в руки. — По-моему, один в один: и глаза твои, и губы…
— Извини, я что-то… неважно себя чувствую, — мертвецки побледнела и выхватила снимок обратно.
— Может, в аптеку сходить? Или скорую вызвать? — сел на корточки рядом и потрогал лоб: температуры не было, но её будто знобило. Руки мелко подрагивали, кожа покрылась испариной.
— Нет, нет, не нужно скорую. Мне просто полежать надо. Всё пройдёт. Это нервное… наверное…
— Иди сюда, — взял её на руки и отнёс в спальню. Аккуратно уложив в кровать, накрыл одеялом. Ужасно бледная, как не живая. — Может, тебе чаю принести или ещё что-нибудь? В магазин сходить?
Сердце кровью обливалось при виде её такой. И ведь буквально пятнадцать минут назад всё было нормально, хохотала, глаза лучились, а сейчас…
Взял её руки в свои, согревая холодные пальцы.
— Хочешь, я тут с тобой останусь? Всё равно мои думают, что я сплю. Да даже если и увидят, что ушёл — плевать.
— Нет, мне уже немного лучше, правда, — выдавила улыбку она и, откинув одеяло, села. — Я просто ничего не ела с утра, переволновалась с этим увольнением… Столько перемен за такой короткий срок.
— Давай я приготовлю что-нибудь? Хотя я и не умею толком ничего… Может, яичницу? С колбасой!
— Спасибо… не нужно, — на глаза навернулись слёзы. Она смахнула их рукавом халата, и нежно провела по моей щеке. — Я что-то совсем расклеилась. Прости.
— Ладно, ты давай поспи, а завтра я приеду примерно в это же время и помогу тебе собрать вещи. Вместе быстрее, и веселее, — в кухне засвистел чайник. Аппетита как не бывало. Выключил плиту, бросил в заварник щепотку чая, достал сахарницу, положил бутерброды на тарелку. — Вот, поешь хотя бы это, — поставил нехитрый перекус на столик возле кровати.
— А ты? Ты же голодный.
— А, — махнул рукой и взглянул на часы, — я дома поужинаю, мне как раз скоро «просыпаться» пора. — Сел на край кровати и снова взял её за руку. Что-то изменилось. Напряжённая, словно струна, Яна кусала губы и избегала смотреть мне в глаза. — С тобой точно всё хорошо? Если ты вдруг передумала и не хочешь никуда уезжать — ты скажи, я всё пойму. Придумаем что-то другое.
— Нет, всё хорошо, правда, и план отличный, — она сжала мою ладонь тонкими ледяными пальцами, и попыталась улыбнуться. —
Мне правда нужно немного поспать. Завтра я буду в норме, обещаю.— Точно? Если что — звони. Хотя, нет, лучше я сам позвоню тебе. Обязательно возьми трубку!
— Да-да, я возьму, — закивала головой. — Да мне правда уже лучше, честное слово, — для пущей убедительности взяла кружку и сделала глоток чая. Откусила краешек бутерброда. — Вкусно.
— Ну и отлично, тогда до завтра? Ешь, не провожай. Дверь я захлопну.
Поцеловал её перед уходом, и вышел в прихожую.
Что-то случилось. Такая резкая перемена не могла произойти просто так. Но что? Почему?
На сердце стало так тяжело, и так не захотелось уходить. Как будто если я сейчас уйду, то потеряю её навсегда.
— Ян… — уже одетый вернулся в спальню. Она сидела сгорбившись, как старушка, держа в руках остывающий чай. Увидев меня, вздрогнула. Глаза как блюдца, и почему-то полные слёз. — Я люблю тебя. Просто знай.
— И я… до завтра, — прошептала она, и отвернулась, рассматривая мрачные тучи за окном.
Уходил я с тяжёлым грузом на душе. Всеми силами старался списать её состояние на нервное напряжение, на боязнь перемен, может, на неуверенность в моих чувствах. Искал массу оправданий, но понимал, чувствовал, что дело совсем не в этом.
Что-то случилось уже после моего прихода. Она же была счастливая, когда открыла дверь, смеялась, так что же случилось потом?
Так и не найдя ответ, уже под покровом темноты вернулся прежним путём домой: забор, карниз, балкон…
В каком-то душевном раздрае разделся и чтобы хоть как-то отвлечься достал чемодан и раскрыл створки шкафа. Только самое необходимое: бельё, пару свитеров, джинсы.
Складывал на автомате одежду, не отпуская свербящую мысль, что что-то сорвётся, не получится, что она передумает.
Как ощущение перед бурей: когда небо затягивает плотным черным одеялом, и ты знаешь, что скоро наступит армагеддон, но не знаешь когда именно, и поэтому просто сидишь и ждёшь, в ожидании неизбежного.
Где-то через час не выдержал, вышел в коридор и взял со столика телефон. Не сводя глаз с приоткрытой двери кухни, набрал по памяти её номер.
Гудок, второй, третий…
Перезвонил трижды, но трубку она так и не взяла.
На душе стало ещё неспокойнее. Да, возможно, она просто спит, или в ванной, или вышла в магазин… Внутреннее чутьё подсказывало, что дело совсем не в этом.
Она не хочет брать трубку!
Что за чертовщина!
В порыве едва снова не сиганул с балкона. В ливень, грязищу по колено, пронизывающий ветер. Хотелось поехать к ней прямо сейчас, выяснить в конце концов, что происходит. Но потом, пораскинув, решил, что быть назойливым ещё хуже — если ей нужно какое-то время собраться с мыслями, я дам ей это время.
Решив, что перезвоню через час, пошёл обратно в комнату продолжать собирать вещи.
Часть 67. Яна
Яна
Сжимая в руках сумку, ехала на автобусе в городскую ЦРБ. Все мысли были только о фотографии маленькой девочки с гладиолусами. Моей фотографии. Из моего альбома!
Что она делала в кармане пиджака Романа Алексеевича?
Ответ был до кошмарного очевиден, но я гнала его раз за разом, придумывая массу нелепых, невероятных оправданий. Понимала, что всё это бред, но упорно продолжала придумывать. Потому что от этих фантазий мне становилось чуточку легче.
Этого не может быть! Это не мыльная опера, не чей-то дурацкий сценарий — это моя жизнь, и в ней просто не может произойти такое! Не может!