Давай прогуляем пары

Громов меня раздражает. И точка.

Ага, именно поэтому ты притащила ему бананы и сетку апельсинов.

Ой, да заткнись! — велю своему уже слишком болтливому внутреннему голосу.

Толкаю дверь и заглядываю внутрь.

Светло. Тихо. Пахнет хлоркой и медикаментами.

Матвей лежит на единственной кровати. На спине. Бледный и похудевший. Глаза закрыты. Грудь мерно вздымается от дыхания. Спит?

Разочарование накатывает волной.

Но так даже лучше. Оставлю всё и уйду.

О его здоровье потом узнаю через папу… и… всё. Конец. Фантазиям и влажным мечтам. И никаких больше сердечек, выведенных в тетрадке во время лекции.

Стараясь не шуметь, ступаю в палату.

Опускаю пакеты на стул у противоположной от кровати стены и ещё раз оглядываюсь.

Очень пусто. Никаких личных вещей. У него так никого и не было? Даже мать не приезжала? Как же так?

Горло сжимается спазмом.

Внезапно Громов поднимает руку, чешет кончик носа и открывает глаза. Я замираю на месте как преступница. Не шевелюсь. Сердце грохочет так громко. Он тоже его слышит? Потому что мутным взглядом сразу прилипает прямо ко мне.

— Привет… — произношу тихо и делаю шаг ближе. — Ты как?

— Привет, Лера, — выдыхает Матвей, внимательно вглядываясь в моё лицо.

Хмурится. А затем улыбается. Словно ждал.

Глава 21

— Разбудила? — спрашиваю, подходя ближе.

Пристально рассматриваю Громова. Большая часть его туловища закрыта одеялом, руки лежат поверх, в одну воткнут катетер с капельницей, через которую лекарство медленно проникает в его тело. На нём нет футболки, левое плечо перетянуто бинтами. И я сглатываю тугой ком в горле. Надо было захватить одну из футболок Саввы. Почему не додумалась? Глаза больные, усталые. Бровь опять разбита. Ресницы кое-где слиплись, губы потрескались. Под щекой красуется ещё одна ссадина.

Красавчик, что ещё сказать. Аж сердце сжимается. Никогда не думала, что могу быть такой сердобольной. Жалость к парню хлещет через край.

Мне хочется дотронуться до его щеки, совсем как в машине. Погладить затылок. Подарить хоть какую-то ласку. Он же тут совсем один.

— Я не спал. Дремал. Здесь от скуки свихнуться можно, — чуть осипшим голосом выдаёт Матвей. — И сдохнуть. Ничего делать не дают.

— А ты хотел бы опять на байк запрыгнуть и сделать сальто? Одного тебе мало было?

— Зато ты здесь. Игра стоила свеч, не находишь? — нагло подмигивает.

Цокаю языком и подхожу ещё ближе. Около окна стоит стул, и я, взяв его за спинку, двигаю к кровати. Хотела оставить продукты и уйти, но сейчас понимаю, что не могу бросить Громова. Ему одиноко. У меня нет особо дел. Могу с ним поболтать.

— Мог просто позвать меня куда-нибудь, — говорю, не подумав.

— И ты бы пошла? Даже не попытавшись отгрызть мне руку, если бы я попробовал взять тебя за неё?

— Теперь ты этого не узнаешь, — пожимаю плечами и смотрю на парня.

— Жаль. Может, сделаешь скидку на травмы и дашь мне шанс?

— Не-а. Ты теперь дефектный.

— На мне всё заживает как на коте.

— Только помни, что у тебя, в отличие от помойных котов, не девять жизней.

— Эй, фильтруй базар, Коротышка! — наигранно возмущается.

— Я лишь констатирую сухие факты.

— Лучше бы ты продемонстрировала мне кое-какие мокрые.

— Боже, Громов, — качаю головой, прикусив губу. — Может, ты вернешь свою вчерашнюю версию, когда не затыкаясь нёс романтический бред?

— Я что-то говорил тебе? — морщит лоб. — Ни черта не помню.

— Очень удобно, — хмыкаю я и, закинув ногу на ногу, откидываюсь на спинку стула.

Матвей улыбается. В его усталых глазах загорается веселый нахальный блеск, и я, подхватив его волну, тоже не могу сдержать улыбки. Так и пялимся друг на друга. Вдруг в палате становится светлее. Словно кто-то включил дополнительный источник света и направил его на нас. Громов медленно моргает, я, воспользовавшись моментом, разрываю затянувшийся зрительный контакт и странную тишину, повисшую между нами.

Повернувшись к окну, обнаруживаю, что из-за хмурых серых облаков вышло солнце. Его не было уже несколько дней, постоянно шли дожди. А теперь вот торчит край голубого чистого неба и лучи длинными полосами прорываются вниз к земле.

— Солнце, — констатирую очевидное, голос почему-то звучит чуть приглушённо. — Красиво.

— Да. Очень, — долетает до меня тихое.

И волоски на руках встают дыбом. Словно Громов не о погоде говорит, а обо мне. Но это полная чушь.

Обхватив себя за плечи, растираю руки, прогоняя навязчивое ощущение покалывания.

— Хочешь есть? Я кое-что принесла.

— Если только пить. Тошнит периодически.

— Конечно, — подскакиваю на ноги и бросаюсь к пакетам.

Достаю оттуда бутылку воды без газа и маленький пакет яблочного сока с прозрачной трубочкой сбоку. Оборачиваюсь и показываю парню на выбор. Он ведет подбородком в сторону воды.

Отлично, бросаю сок обратно.

Матвей пытается сесть повыше и морщится, хватаясь за плечо. Подлетаю ближе и поправляю ему подушку. Смотрит на меня снизу вверх, быстро проходится языком по нижней губе и кивает. Благодарит.

Я залипаю на его разбитых и сухих губах. Которые сейчас выглядят припухшими и неестественно малиновыми. Поддавшись порыву, прижимаюсь своими губами к горячему лбу парня в мимолетном касании. Так и знала. У него жар.

Пытаюсь отстраниться. Громов опускает здоровую руку мне на талию и силой давит к себе.

Покачнувшись, опираюсь на ладони около его головы, стараясь не задеть травмированное плечо.

— Что ты делаешь? — шепчу потрясённо.

Между нашими лицами не больше десяти сантиметров.

— Поцелуй меня ещё, — просит, поглаживая мою спину. — В губы.

— Ни за что. У тебя жар. Я просто проверила твою температуру, — пытаюсь найти оправдание своему порыву.

Выходит не очень уверенно.

— Так я из-за этого и горю. Хочу тебя, Лера. Пздц, как хочу.

Широко распахиваю глаза, теряясь с ответом. Мои губы что-то шлепают, но изо рта ничего не вылетает. Потому что мысли связной — ни одной! Громов, воспользовавшись моим замешательством, тянется ко мне ближе, сокращая и так мизерное расстояние между нашими лицами.