Давай вместе

— Не заслуживает.

Хел меня крепко обнимает, и мы возвращаемся в гостиную. Она подбирает коробки и складывает их в пакет.

— Так, на этом и закончим. И смотри у меня, чтобы я тебя больше в слезах не видела. — Потом идет к музыкальному центру и ставит диск. — Вот, специально для тебя. — Выкручивает звук на максимум и начинает петь, кривляясь, как Том Джонс.

Хел знает, что рассказ об ужасах любви произвел на меня впечатление, но для пущего эффекта заставляет принять и главное лекарство: она вынуждает меня смеяться.

Разве можно ее не любить! Хел запрыгивает на диван и тащит меня за собой. Мы дружно визжим под Глорию Гейнер и извиваемся, пытаясь изобразить на диване подтанцовку.

Мы грозим друг другу пальцами и так громко поем «Я выживу», что я не сразу слышу звонок. Спрыгиваю с кровати и делаю звук тише. Фу-у, даже вспотела.

— Ты слышала звонок? — спрашиваю я, ринувшись к домофону.

— Не-а.

Я громко кричу в домофон, но никто не откликается, поэтому я бегу к входной двери, распахиваю ее, выглядываю на улицу. Никого нет. И тут замечаю на коврике письмо.

Поднимаю его. Сердце бешено колотится.

— Что там? — спрашивает Хел, когда я возвращаюсь в гостиную, и выключает музыку. В квартире воцаряется нестерпимая тишина.

— Письмо… от Джека.

Перевожу взгляд на нее, потом снова на письмо.

Руки дрожат.

Только у меня все наладилось, так нет же, опять он тут как тут.

— Он тебе его сам отдал? — спрашивает она.

— Нет. На коврике лежало.

Хел подходит ко мне, и мы рассматриваем конверт. На лицевой стороне зелеными чернилами рукой Джека написано: «Э. Кросби. Квартира на верхнем этаже».

Э. Кросби.

Не Эми Кросби.

Или просто Эми.

Хоть бы марку нарисовал.

Э. Кросби — может быть, это означает «эта… как ее… Кросби».

Даже из банка мне присылают письма с инициалами Э. Л. — Эми Лорен. (Когда я родилась, папа с ума сходил по Лорен Баколл.)

Сверлю письмо взглядом, пытаясь угадать его содержание. Переворачиваю конверт. На обратной стороне ничего нет. Ничего. Нюхаю бумагу — ни малейшего намека на запах лосьона.

Мужчиной не пахнет.

— Ты его читать будешь? — спрашивает Хел.

— Не знаю.

Я действительно не знаю. Не уверена, что смогу вынести то, что там написано. Вдруг мне станет еще хуже? Я не смогу пережить, если Джек написал, что одобряет мое решение. И что он продолжает встречаться с Салли. И грязных подробностей знать не хочу. И вообще не хочу, чтобы мне о нем что-то напоминало.

Хел касается моей руки:

— Подумай хорошо. Могут ли его слова облегчить твои страдания?

Да, его слова могли бы смягчить мою боль, но вряд ли в письме написано: «Милая Эми, все это неправда. Между мной и Салли никогда ничего не было… просто неудачно пошутил».

И даже если бы и так, мне уже слишком многое пришлось из-за него пережить. Теперь могла бы только подумать, что он полный придурок.

— Нет, — решительно говорю я. — Если он хочет мне что-то сказать, пусть скажет прямо в лицо.

Я сознательно упускаю из виду тот факт, что до сих пор не дала ему ни единого шанса высказаться лично. Ну и что, это мелочи.

И суть от того не меняется.

— Вот и славно, — Хел потирает руки. — Пора с ним покончить. Устроим сеанс экзорсизма. За мной. И прихвати пиво. Будешь мне ассистировать. — Она выхватывает письмо у меня из рук и направляется на кухню. Подойдя к раковине, Хел натягивает резиновые перчатки. — Кастрюлю! — командует она с уверенностью хирурга.

Я молча снимаю с крючка кастрюлю и подаю ей. Она не смотрит на меня.

Звучит еще один зычный приказ.

— Бензин!

Она берет с полки для специй бутылочку, которую я держу там для заправки зажигалок, и я начинаю смеяться. Хел кидает в кастрюлю письмо, искоса смотрит на меня — глаза хитрющие.

Я киваю.

— Спички!

Я подаю ей коробку спичек. Как будто мы — Тельма и Луиза. Хел зажигает спичку и легким движением руки отправляет ее в кастрюлю. Письмо Джека вспыхивает ярким пламенем. Мы отскакиваем назад.

— Теперь он ушел из твоей жизни навсегда! — объявляет Хел. Она берет бутылку пива и салютует: — До дна!

— До дна! — весело соглашаюсь я. Но на самом деле мне совсем не весело. Потому что, несмотря на всю нашу белую магию, мои мысли мечутся между Эми-феминисткой и Эми-романтиком.

Феминистка. Я — свободная и самодостаточная женщина. Джек Росситер мне не нужен. Он уже в прошлом.

Романтик. Он был здесь сегодня. На моем крыльце. И он дышал тем же воздухом, что и я.

Феминистка. Я жила раньше одна. Смогу и сейчас. Джек Росситер не соответствует моим требованиям.

Романтик. Я скучаю по нему. Наверное, он тоже скучает по мне. Что он написал в том письме?

Феминистка. Он позволил Гадине Маккаллен сделать ему минет. И тут ему не отвертеться, будь он хоть придворным поэтом.

— Я рада, — говорю я.

Однако позже, когда Хел уходит и я в ванной чищу зубы, мне становится совсем не до смеха. Иду в кухню и заглядываю в кастрюлю. Засовываю щетку за щеку и вытаскиваю обуглившееся письмо. Вверх взлетают только черные хлопья.

Боже, я хочу знать, что написал Джек. И хочу, чтобы тишину комнаты наполнил звук его голоса. В глубине души я знаю, что это — проявление слабости, вызванное одиночеством. Но чувства заглушают здравый смысл.

Впервые с тех пор, как я вернулась из Греции, делаю то, что зареклась не делать. Поднимаю трубку и набираю оператора. Если набрать 141 и потом номер абонента, то мой номер не определится. Так и делаю: 141 и номер Джека. Я еще не знаю, что сказать. Не знаю, как объяснить, что спалила его письмо. Просто хочу услышать его голос.

Он берет трубку после первого же звонка, и мое сердце екает при звуке его голоса.

— Алло? — говорит он. Голос подозрительно спокойный-не слышно ни сдавленных всхлипов, ни нервной дрожи. — Это ты? — немного помолчав, спрашивает он. Ты? Кто такая «ты»?!

Я так потрясена, что не сразу понимаю, что ты относится ко мне. И если «ты» означает меня, то с чего это он такой довольный?! Что он там себе вообразил? Что достаточно подсунуть мне под дверь письмо, и я приму его с распростертыми объятиями? Сама ему позвоню и все прощу? Вспоминаю, что у меня полный рот зубной пасты, издаю сдавленное бульканье и бросаю трубку.