Давайте, девочки

– Малёк, ты хоть знаешь, сколько мне лет?

– Вот именно.

– Что «вот именно»?

– В этом все и дело.

– В чемдело?

– В том, сколько тебе и сколько мне… Ты даже не знаешь, чего мне стоил этот шаг. Но когда я высчитала…

Ну вот, подумал он. Что-то она высчитала, что-то себе таки вообразила. Теперь начнется… И настороженно спросил:

– Тебе все это зачем?

– Это же клево. Такого у нас ни у кого не было.

– У подруг, что ли?

– При чем тут подруги! Ваще!.. Ну ни у кого.

Ему становилось интересно.

– Ты, собственно, что имеешь в виду?

– Ладно, – сказала она. – Ты говорил, у тебя какой год в жизни самый счастливый?

– Шестьдесят первый.

– Тогда ты сейчас выпадешь в осадок. У нас так совпало, просто круть…

– Не понял? – переспросил он уже с явным любопытством.

– Ой, я тебе потом объясню. – Она заторопилась, но, как ему показалось, специально, чтобы его заинтриговать. – Я сейчас больше не могу разговаривать…

2

Рыжюкас вылез в окно, что вполне естественно для человека в его «юношеском» возрасте.

Сестра с утра что-то строчила в своей комнате. Ее голос сливался с мерным рокотом швейной машинки. Смысла уловить было нельзя: из-за стены доносились лишь обрывки ее рассуждений. В старости человеку невесело остаться одному: обрадовавшись его приезду, сестра теперь отводила душу. К обеду надо бы вернуться, подумал он, она так и проговорит, не заметив моего отсутствия…

Впрочем, и думать вслух, и разговаривать с самим собой – у них с сестрой семейная слабость. «Откуда я знаю, что думаю, если не слышал, что сказал» – это как раз про них.

А с годами Рыжюкас научился еще и заказывать себе «собеседников» на выбор – как переключают телепрограммы. Выбрал тему, отпустил бразды, и история поехала… Вот и через окно он вылез не один, а с Генсом Рыжим, которому выбираться из дому через окно как-то привычнее…

Пройдя шагов двести, ониостановились у огромной витрины нового торгового центра.

В холодном стекле магазина отражался он весь, каким делает человека командировочная жизнь, водка, половая распущенность и не вполне умеренное потребление жиров, белков и углеводов. И это несмотря на то, что он постарался, даже живот автоматически подтянул. Глядя на свое отражение в зеркале, все мы, конечно, «неузнаваемо преображаемся». Но все же не настолько, чтобы предстать безусым юнцом.

Для этого еще кое-что нужно. Ну совсем немного: укоротить без разрешения мамаши новое коверкотовое пальто и стать почти на полвека младше. У того длинноногого, как циркуль, парня был всегда поднят воротник, пижонски отвернуты манжеты. И никогда не было кашне.

– За чем же дело? – физиономия в стекле смотрела иронично. – Разве это так трудно: выбросить кашне?

Рыжюкас тут же расстегнул воротник рубашки, снял галстук, аккуратно положил его в карман. И, самодовольно выпрямившись, победно глянул.

– Но ведь это полумеры, Рыжюкас! Ну-ка, сделай вот так!

Послушно отступив на полшага, Рыжюкас слегка подпрыгнул и, едва успев щелкнуть в воздухе каблуками, чуть не грохнулся, с трудом удержав равновесие.

Тут уж две молоденькие продавщицы за стеклом, не выдержав, прыснули, засмеялись. Пожилой, представительный мужчина так физкультурно кривлялся, рассматривая цветные трусики в витрине женского белья, что кого хочешь мог развеселить…

3

После дождя было прохладно.

Ветер, огромный щенок, сорвавшийся с цепи, разлохматил, раскидал по небу куски облаков и теперь оголтело носился по городу. Громыхнув железом дорожного знака, он кувыркнулся на мостовую, запрыгал, заскреб по ней лапами, пытаясь разобраться с мокрыми листьями у кромки тротуара, но они даже не шелохнулись. Кудлатому оставалось только подхватить шляпу пенсионера в дачном пиджаке, измятом и скомканном, как газета. Пенсионер неловко побежал вдогонку, едва успев прижать шляпу тростью у края большой лужи…

На пляже никого не было.

Большие, полосатые как матрац зонтики еще не успели снять: они трепыхались на ветру, громко хлопая. На мокром песке валялись старые газеты и окурки, прибитые тяжелыми каплями.

Вода, конечно, холодна, как это и положено в сентябре. В самом дальнем конце пляжа одевалась молодая женщина. Рыжюкас в нерешительности остановился.

Зато наглый ветер и не думал останавливаться. С разгону он налетел на нее, вцепился в халатик. Дернул, обнажив загорелое сильное тело. Женщина присела; обняв парус руками, она пыталась прижать ткань к бедрам; ей удалось это лишь на секунду. Мокрые волосы рвались в сторону и хлестали по лицу. Еще миг – и он закрутит ее и унесет, вот она уже сдалась, подняла руки, протянула ему навстречу и улыбнулась, распахнув объятья. Ветер был игривый и сильный. Где тут справиться и устоять, да и к чему это – с ним, таким мускулистым и нахальным…

Рыжюкас с удовольствием наблюдал их единоборство.

Вдруг женщина его заметила. И сразу все кончилось.

На пустом осеннем пляже, где грязно от окурков и мокрых бумаг, теперь стояла продрогшая на ветру голая тетка в пупырышках гусиной кожи, а лысый мужик глазел на нее из кустов, уставившись, как старый уличный онанист.

– Извините, – сказал Рыжюкас смущенно, когда она почти пробегала мимо. – Мы тут с моим юным другом…

Женщина испуганно посмотрела по сторонам. Вокруг никого, как она и подумала. И руку в кармане подозрительно держит…

– Мы здесь тоже купались, – начал было объясняться Рыжюкас.

Женщина выдохнула, как перед стартом:

– Пошляк!

– …сорок пять лет назад.

Но про сорок пять лет она, рванув, не услышала.

4

Они купались на этом месте…

Было второе воскресенье сентября, на стадионе в Нагорном парке проходила школьная спартакиада.

Ленке скоро семнадцать, она учится в десятом «Б», Гене Рыжук почти на два года ее младше, хотя уже и в девятом – в школу он пошел с шести лет.

– Никто не знал, что вы сорветесь со спартакиады на пляж, и у Ленки, конечно, не оказалось купальника, – задумчиво, как вспоминают, сказал Рыжюкас, глядя на свинцовую воду.

– Да ей на это начихать с прибором! – ответил ему Рыжий, не совсем понятно, но явно относя отвязанность своей пассии себе в заслугу.

Рыжюкас попытался вспомнить, а видел ли он тогда, что простенькая спортивная майка на ней стала от воды почти прозрачной, прилипнув к плечам и к груди с вызывающе торчащими и отвердевшими от холодного купанья сосками? Или все эти восхитительные подробности проявляются в памяти только потом? Даже на его белоснежные зубы Ленка ведь обратила внимание лишь двадцать лет спустя, искренне удивившись, что раньше такого достоинства за ним не замечала.