Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка

И вот дверь наконец открылась. Вошла Адель. Он всего раз видел у нее такое лицо — в тот день, когда она заявила Алле, Викиной подруге, которую Ваня всегда ждал с нетерпением, чтобы та больше не приходила.

— Сегодня должен был состояться суд, но они не приехали, — сказала Адель.

У Вани закружилась голова. Неужели это она про маму Линду и папу Жору?

— Англичане не приехали, — уточнила Адель.

— Может быть, завтра приедут? — прошептал Ваня.

— Нет, Ваня. Сегодня должно было состояться слушание дела. А они не приехали. По возрасту тебе нельзя больше здесь оставаться. Придется ехать в интернат. У тебя никогда не будет мамы.

Адель ушла, и Юля накрыла его руку своей ладошкой.

— Не плачь, Ваня, — еле слышно вымолвила она. Но у нее самой в глазах стояли слезы.

Ваня не проронил ни слезинки.

— Она сказала неправду. Я знаю. Мама Линда не приехала, ну и пусть. Значит, приедет другая мама.

20 Июль 1998 года Одна из нас

Слушания в суде были отложены, и Сэре предстояло объяснить Ване, почему Флетчеры предали его. Шагая к дому ребенка, она мысленно перебирала всех взрослых, которые предали мальчика за его короткую жизнь: несчастная мать, которая родила его до срока и оказалась слишком слабой, чтобы противостоять жестокому и несправедливому приговору, вынесенному советскими врачами; заместительница Адели, единолично решившая, что он не годится для усыновления; Адель, не сумевшая ее переубедить и отстоять Ваню перед комиссией; директор психушки в Филимонках, не давший ему ни единого шанса; “доктор-психопат” из больницы № 58, никого не пускавший к нему после операции; наконец, Линда, которая в тот майский день, когда он, нарядно одетый, долго сидел у дверей и безуспешно ждал ее, так и не пришла. Сэра чувствовала, что они с Аланом тоже приложили руку к этому черному делу. Они подружились с Ваней и ввели в его жизнь Флетчеров, помогали им с процессом усыновления и закрывали глаза на то, что те не очень подходят на роль приемных родителей. Они бездумно приобщили Ваню к радостям домашней жизни, которые он воспринял с восторгом. Получается, его поманили домом и бросили. Видно, ему уже никогда не вырваться за стены государственных приютов.

Накануне Сэра долго разговаривала с американкой Мэри, чтобы подготовиться к встрече с Ваней. Мэри посоветовала ей не создавать у Вани впечатление, будто Флетчеры отвернулись от него, — лучше что-нибудь соврать.

Как ни странно, подъехав к детскому дому, Сэра застала Ваню сидящим на скамейке. Кто-то пожалел его и вывел на свежий воздух. Однако Ваня был один.

Сэра села рядом, собираясь произнести заготовленную заранее речь. И как всегда, Ваня сразу перешел к сути:

— Сэра, сегодня день суда. Они не приехали.

— Знаю. Мне очень жаль.

Ваня смотрел на Сэру в ожидании объяснений.

— Понимаешь, внучка Линды сломала ногу…

— Где ее внучка?

— В больнице. В Англии. Поэтому Линда и не приехала.

— Но Линда ведь не сломала ногу? — мгновенно отреагировал Ваня.

— Понимаешь, Ваня, ей не с кем оставить собаку. Да и Филипа бросить она не могла… — Сэра замолчала. Ясно было, что Ваню ей не провести. — Ваня, я очень на нее разозлилась. Думаю, она поступила ужасно.

— Не надо, Сэра. Линда не плохая. Она хорошая, добрая.

В этот день Ваня испытал самое жестокое в своей жизни разочарование. Сэре не верилось, что он может быть таким великодушным. Ведь он знал, теперь ему одна дорога — в интернат.

Назавтра Сэра снова приехала в дом ребенка. Надо было выяснить, что после предательства Флетчеров сохранилось от тех отношений, которые она старательно выстраивала долгих четыре года.

“Для этой миссии мне требовалась поддержка, поэтому я взяла с собой Алана и купила торт “Прага”. Мне надо было как-то убедить Адель не отсылать Ваню в интернат, пока Мария не оформит необходимые документы, пока он не обретет официальный статус подопечного ее проекта и, самое главное, пока она не найдет для него патронатную семью.

Я почти ждала, что Адель встретит меня на крыльце, закрывая собой вход в дом ребенка, и прогонит меня прочь. Наверное, она рассуждала так: вот, я протянула Ване руку помощи, а женщина, назвавшаяся его мамой, не только его обманула, но и меня подвела под монастырь. Мы пошли к ней в кабинет, где уже столько раз беседовали с глазу на глаз.

Как всегда, я придерживалась привычной тактики: говорить не закрывая рта. Я понимала, что это унизительно, словно я перед ней на коленях ползала. Я за все просила прощения: за то, что привезла англичанку Линду, за то, что та все испортила, за то, что мы проявили излишнюю доверчивость. Воздавала дань ее заботе о Ване, превозносила ее прозорливость — как же, ведь она разглядела его способности, хотя все остальные считали его имбецилом. Алан от такого лицемерия утратил дар речи.

Да и Адель была потрясена. Она привыкла совсем к другому. К тому, что иностранцы приезжают в дорогих автомобилях и сыплют подарками направо и налево. Какими бы добрыми и разумными ни были их намерения, в ее глазах все они были богачами, представителями своего рода высшей касты. А тут вдруг — такое самоуничижение. И ее душа растаяла. Мы съели торт, выпили чай, и я объяснила, что у Вани появился шанс стать участником проекта, организованного Марией — серьезным ученым и к тому же человеком верующим. Конечно, проект пока делает только первые шаги, но пусть это не беспокоит Адель. Разумеется, я умолчала о том, что проект частично финансируется из-за рубежа и строится на принципах, разработанных в Англии. Зато подчеркнула, что он известен под “советским” названием “Детский дом № 19” и пользуется поддержкой мэра Москвы.

Главное для нас, говорила я, не допустить, чтобы Ваню отправили в интернат. Как только мальчик переступит порог этого заведения, департамент образования вычеркнет его имя из списка участников проекта. И я снова запела дифирамбы Адели: она уже проявила завидную стойкость, а теперь ей всего-то и надо, что продержать Ваню в доме ребенка несколько лишних недель. Ну, и еще подписать пару бумаг, извиняющимся тоном добавила я.

К концу чаепития я уже твердо знала, что она на нашей стороне. Прощаясь, Адель сказала: “Благослови вас Господь”, и мы восприняли эти слова как добрый знак”.

По прошествии десяти лет, оглядываясь назад. Сэре сама поражается, что она осмелилась взвалить на себя такую ответственность за судьбу Вани. "Не раз и не два меня так и подмывало сунуть Адели под нос письмо, в котором она просила меня вызволить Ваню из интерната. “Адель, — хотелось мне напомнить ей, — ведь это вы не уберегли тогда Ваню. Вика с Аланом вытащили его из психушки. Возьмите же на себя ответственность за его будущее хотя бы теперь". Само собой разумеется, я не сказала ей ничего подобного. Я ходила вокруг нее на мягких лапках, старательно скрывая свои чувства. Выдай я ей, что на самом деле думаю о ее роли, она погнала бы меня вон поганой метлой, и тогда уж точно Ваня остался бы один на один со своей страшной судьбой”.

Сэра с Аланом отправились в шестую группу, чтобы вывести Ваню на прогулку. Стоял жаркий июльский день. Ване вообще нравилось мужское внимание, и, пока Алан вел его к горке и подбадривал, приглашая вскарабкаться по лесенке, мальчик громко выражал свой восторг. Снизу Ваня казался нам выше и крепче. Склонив голову набок, он внимательно осматривал незнакомый мир, раскинувшийся за воротами.

— Дядя Саша! — командирским тоном крикнул он одному из охранников, читавшему на крыльце газету. — Машина едет. Открывайте скорее ворота!

Охранник сложил газету и отправился открывать ворота.

Забравшись на вершину — пусть всего лишь детской горки, — Ваня словно вырвался из замкнутого мира дома ребенка с унылой жизнью его обитателей.

Он глядел поверх высоких стен. Он стоял в самом центре новой Москвы. Он слышал шум и грохот, но теперь знал, что эти оглушительные звуки доносятся со строек — действительно, по три стороны от дома ребенка спешно возводились красивые жилые дома.

— Держись крепче, — крикнул Алан. — Не отпускай руки!