ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.

Тигр стоял так близко, что Ваганов не целился в него, он просто выставил ствол, прижав приклад к боку и держа палец на спусковом крючке. Он не знал, почему не выстрелил сразу, что-то остановило его.

Тигр замер; замер и Ваганов, зная, что любое его движение может вызвать прыжок тигра, так же, как любое движение тигра вызовет его выстрел.

Ветка догорала, сейчас она -погаснет. Тигр прыгнет. Сейчас он выстрелит — раньше, чем прыгнет тигр.

Челюсть тигра шевелилась, верхние губы вздрагивали, топорща жесткие редкие усы; он перекатывал в горле глухое рычание, не выпуская его наружу, и не сводил с Ваганова глаз.

Ветка погасла, на земле между ними лежала маленькая горка жара.

Звуков не было ни одного, не было и движения— вся ночь замерла, ожидая развязки...

Костер погас, но опять что-то удержало Ваганова от выстрела — может быть, то звериное, что осталось в каждом из людей от прошлого, тот инстинкт, который до последнего удерживает от смертельной драки, то чутье, которое выше ума, опыта и страха.

Тигр не был виден весь, он мог изготовиться к прыжку — подогнуть задние лапы — незаметно для Ваганова, но Ваганов надеялся все прочесть на его морде и не стрелял.

В морде тигра было много человеческого—властное, хмурое лицо владыки этих мест, лицо правителя давних времен, чьих мыслей никогда не понять простому человеку, но было и от зверя — слишком долгая пристальность взгляда, ждущая, наверное, какого-то движения от застигнутого врасплох.

Ваганов не шевелился — все замерло в нем, даже кровь, кажется, остановилась, чтобы не мешать своим движением и шумом слуху.

Клекот в горле тигра усилился, хотя выражение на морде не изменилось, тигр приоткрыл пасть и негромко рявкнул. Но Ваганов понял его как то административное рявкание, какое полагается, но не идет изнутри. Так —на всякий случай — громыхают отцы на детей или покрикивают дворники на могущих что-то сломать или разбить мальчишек.

Тигр рявкнул и исчез,— так быстро, что Ваганов испугался: ему почудилось, что он проглядел, как тигр прыгнул, и вот сейчас обрушится на него сверху.

Еще несколько мгновений он сидел неподвижно — вжав голову в плечи. Потом услышал возвращающиеся звуки ночи — ужас отпустил и ее— и положил ружье на землю. Понял, что тигр ушел. Нащупал ветку и бросил ее в костер.

Ветка загорелась не сразу; Ваганов застыло смотрел на нее. Было ощущение, что он нес смертельно тяжелую поклажу и вот сбросил. Он устал весь: спина, ноги, шея; рук было не поднять. Бешено колотилось сердце.

Костер снова засветился, круг света расширился.

— Слышь, Стас,— сказал негромко Ваганов,— а водки действительно нужно было оставить — мне бы сейчас хоть глоток...— Голос его снова наполнил поляну, знаменуя возврат хозяина.

Еще хватило сил вытянуть из палатки спальник и постелить под деревом: сон сменил напряжение так быстро, что Ваганов не заметил переключения.

Лег, подтянул, как всегда, к себе ружье. Костер покрывался белым одеялом пепла. На месте восхода была темнота. Вокруг орали, свистели, ухали, квакали, пели.

— Пока, братья,— сказал Ваганов и закрыл глаза.

Но тут же на него стала надвигаться морда тигра.

— Это нечестно,— пробормотал Ваганов.— Поиграли — и хватит.

Но только позволил векам сомкнуться, как тигр появился снова.

— Ну и перетрусил же я,— сказал Ваганов и приподнялся на локте.— Чур-чур меня! Отвали, тигр!

Захотелось пить, протянул руку в темноту. Коснулся чего-то холодного и испугался, представив нависшую над ним змею. Отдернул руку и стал вглядываться в темноту, ожидая удара.

Небо уже серело, стал виден далекий силуэт горы на востоке. Там небо было еще светлее. И на фоне светлеющего неба Ваганов увидел плеть лианы, которая качалась в полуметре от его лица. Лиана спустилась к нему!

Он подставил ладонь острому зеленому клюву.

— Я здесь,—зашептал Ваганов,—я здесь, дружище Лиана,— ты слышишь меня? Я здесь!..

Восток засветился, на небе раскрылся разноцветный веер лучей.

Зажглись снежные шапки Гималаев.

Зашумело дерево вверху — это вздохнула, наверное, проснувшись, гора и родила первый утренний ветерок.

Лиана качнулась и прочертила клювом какую-то линию на ладони Ваганова.

Другой рукой он достал бутылку с водой, отпил два глотка и столько же вылил под дерево.

Солнце расплавило вершину горы и вырвалось в небо. Еще неяркое, большое, оно оранжево осветило дерево, лиану, оставившую сук, лицо Ваганова, небритое, с запавшими глазами — глазами, сумасшедшими от счастья; Ваганов стоял на коленях, подставив руки под лиану, которая лилась, падала в его ладони, как струя живой воды...

Салага Ваганов

Откуда мое воображение? — думает иногда Ваганов.

И приходит к выводу, что из армии. Да, из армии.

Это армия развила его воображение.

— Ну, поехал,— сказал бы Стас, услышь он эти слова. Но все равно сел бы поудобнее, чтобы выслушать доказательства.

* * *

На выпускном вечере каждый из них получил в подарок город. Большинство после выпускного вечера разъехались, и все, кто уехал, увезли подарок с собой.

Собственно говоря, это был не весь город. То это была улица. То площадь. То парк — и опять не весь: скамейка, дорожка, посыпанная песком, чугунная ограда, целая аллея... Улица была то дневная, солнечная, то вечерняя, полная народу, то дождливая, с блестящим булыжником мостовой и пышной пеной у водосточных труб. А кому-то достался целый вечер на Театральной площади перед экзаменом по русскому...

Город — если подарки сложить вместе — был очень красив. Он строился для влюбленных! Узкие улицы высоких и островерхих домов, улетающий в небо костел, башенки, шпили, узорные флюгера на крышах, деревянные с резьбой и матовыми стеклами и медными тяжелыми ручками двери, мраморные лестницы, парки, парки, парки и— влажные, душистые, полные зелени вечера, мягкие снежные зимы с медленными хлопьями снега, хвойные и лиственные старые леса на холмах вокруг города, окаймленного с другой стороны извилистой быстрой речкой, собирающей воды в горах...

Промышленностью город не славился: что-то пуговичное, что-то чулочно-носочное, что-то галантерейное, мелкометаллическое, ширпотребовское— все чуть ли не на уровне артели. Раньше это был город сытых, стригущих купоны (где они их брали, хотелось бы знать!) буржуа, торговцев, негоциантов, помещиков, понастроивших в нем целые улицы красивых двухэтажных вилл. Виллы часто носили имена женщин: «Вилла Вера», «Вилла Мария»...

Раньше в городе, на перекрестках, стояли распятия, каменные, деревянные, искусно сработанные, под ними всегда теплилось несколько свечек, поставленных крестьянками из окружающих город сел; однажды все распятия — за одну ночь — сняли.