Даймон

Менты тоже ополоумели, не знают, что народу сказать. Уголовные, значит, разборки, никакой политики, следственные группы след взяли, вот-вот негодяев повяжут, доставят в суд.

Сказать-то сказали, но так, что глухому ясно: сами себе не верят.

Товарищ Север беспредел терпеть не собирался. Передал через связного, бывшего демократа Алексея Николаевича Лебедева, строгий и ясный приказ: выяснить, выявить, об исполнении донести. Сообщили Михаил Ханенко и Василий-антифашист: личным составом приказ понят правильно. Приступили!

Хорста-Игоря товарищ Север к работе привлекать не стал. В больнице у Жени парень. Плохи там дела!

Так сколько взрывов-то было? Два или четыре? Хоть это узнать можно?!

— Пятнадцать тысяч долларов, Варя? И когда?

— К маю. Лучше всего чтобы до девятого, до Дня Перемоги… Малюня, ты плохого не подумай. Брат хача моего, Артёма Суреновича, сам знаешь, где служит. Навищо тебе и хлопцам твоим неприятности? И дивчине тоже. Как зовут её? Нина Васильевна Семакова, кажется? Я на всякий случай паспорт её подывылась.

Моргнул удивлённо товарищ Север, такую новость узнав. Вот ты кто, оказывается, Джемина-подпольщица! Будем знакомы, Нина Васильевна. Нина…

Зря это, Варя! Ой, зря!..

* * *

— Хорошо, деньги будут, позвоню сразу после первого… Значит, так жизнь решила строить, Варя?

— Жаль, Алёша, що в нас с тобой не вышло. Любила я тебя, мой малюня, очень любила. Извини, только жизнь и справди строить трэба… А ця дивчина, Нина, гарна. Жаль, що с ребёнком. Ты же не хочешь, малюня, чтобы с ребёнком её щось недобрэ сталося?

Дорожка 12 — «Смело мы в бой пойдём»

Авторы музыка и текста неизвестны.

Исполняет хор Валаамского монастыря.

(2`34).

Вариант знаменитой «Белой акации», одной из великого семейства, порождённого забытым уже романсом А. Пугачёва. На этот раз белогвардейский. Слова, судя по всему, подлинные, встречаются в эмигрантских публикациях. Хорошо звучит!

Алёша хлопнул дверцей, наклонился к окошку, Василию-антифашисту кивнул:

— Подождите. Я недолго.

Потом сообразил, улыбнулся парню:

— Пожалуйста!

Волшебное словно не помешает. Не шофёра личного просит, не положен таковой руководителю подполья…

…Собственно, отчего не положен? Подумать надо.

Василий-антифашист теперь его правая рука, пока Игорь из строя выбыл. Не его, конечно, не Алексея Лебедева — грозного товарища Севера. Что подвёз, спасибо, очень уж не хотелось в метро толкаться. Настроение не то, и вообще…

В «Черчилль» можно на машине, там стоянка есть. Джемина говорила, что водит, причём неплохо.

Алёша взглянул на небо (опять тучи!), затем — на знакомую серую девятиэтажку. На часы не стал, уточнил уже, пока подъезжали. Итак, дом, куда его, битого-топтанного Женя-Ева привезла, двор, деревья, бабушки на лавочках, бомжи у мусорника…

Профессор!

Странно получилось. Как поговорил с Варей, первым делом Хорста вспомнил. Вызвать бы его с АГ-4 в полном составе. Разобрались бы! Затем опомнился, себя в рук взял, позвонил Джемине в Тростянец. Пусть собирается — и немедленно.

А потом о Профессоре подумал. Бог весть, отчего. Не спрашивать же совета в подобном деле! Не до того сейчас отцу рисковой девчонки Жени-Евы. Небось, знакомых врачей обзванивает, а заодно себя клянёт. Как ни крути, с его подачи каша заварилась.

И все равно! Поговорить бы…

Алёша глядел на телефон, номер нужный вспоминал. А мобильник возьми — и зазвони. Номер, правда, незнакомый высветился — не с мобильного Профессор звонил, с домашнего. Алёша слушал — ушам не верил. Мол, извините, что отрываю, но не могли бы подъехать, всего на пару минут…

Не читает же Евин папа мысли! Стоп! Профессор — нет, а если программу настроить? Алёшин «адрес» в компьютере ещё с первого раза, записан…

Фу ты!

Тут, словно по заказу, Василий-антифашист звякнул. Значит, судьба.

— Здравствуйте, Алексей. Вы не знакомы?

— Здравствуйте, Профессор. Я не… Кажется…

Отчего же, кажется? Ничего не кажется. Вот Профессор возле лавочки в длинном, не застёгнутом пальто, с сигаретой в крепких пальцах.

Всерьёз, видать, закурил!

Вот лавочка в позапрошлогодней облезлой краске. На соседней бабушки сидят, толкуют о жизни пенсионной, правительство ругают. А на этой псих пристроился — тот самый, из «стекляшки», из коньячно-водочной очереди. Пьяный, небритый — и сумасшедший по самые уши. Улыбка такая, что только эсэсовцев пугать.

Тоже с сигаретой. Погасшей.

— Мой коллега. Познакомьтесь, Алексей.

«Бывший» не добавил, зато имя-отчество с фамилией два раза повторил. Посмотрел — внимательно очень. То ли намекает, то ли…

Запомнил, Профессор. Не волнуйтесь! Легко запомнить…

Довелось руку пожимать. Так и чудилось, что ладонь по липкой грязи заскользит. Ничего, обошлось. Псих к рукопожатию очень серьёзно отнёсся. Сигарету выбросил, встал, радостно улыбнулся…

— Новости вы уже знаете, Алексей. Я не про эти дурацкие взрывы, я про Женю. Был консилиум и… И ничего. Нарушение работы мозга, остались лишь простейшие рефлексы…

Выбросил, не глядя, сигарету, новую из пачки достал. Все та же — красный «Атаман».

Щёлк зажигалка!

— К сожалению, даже не могу узнать, пыталась ли Женя проводить какой-то опыт… эксперимент. Её мать… Мне не дали даже порыться в Женином компьютере…

Замолчал, глубоко затянулся, щекой дёрнул. На психа-коллегу взглянул, словно ожидая подмоги. А у того — усмешка до ушей. Весёлая-весёлая, радостная-радостная.

— Поэтому… Возьмите, Алексей — и применяйте в меру разумения. Здесь только один шприц, одна доза, но это лучше, чем ничего. Вот!

Вот? Замшевый футляр с металлической змейкой. Аккуратный такой, красивый.