Дайте мне обезьяну

Жанна вела Тетюрина за руку и, чем меньше оставалось до цели, тем крепче сжимала его ладонь.

— Осторожно, лоб!

— Ничего себе, — сказал Тетюрин, нагибаясь. — Ты-то откуда знаешь?

— А я здесь когда-то…

Тетюрин не успел спросить: что? — Тссс! — замер, как вкопанный; они были с той стороны сцены, около сплошной кирпичной стены, и спиной к ним стоял рабочий в спецовке, он глядел куда-то наверх, на колосники. Почему-то надо было пройти за его спиной незамеченными. Внезапно Тетюрин ощутил себя идиотом.

— Куда мы идем?

Она не ответила.

Он и потом спрашивал, «куда мы идем» — когда пробирались через какие-то недостроенные декорации, — но даже сам не слышал, что спрашивает, потому что со стороны зала громыхала в эту минуту музыкально-песенная составляющая агитационной программы.

Тени еще не отработавших артистов мелькали за левой кулисой. Жанна поволокла Тетюрина за правую, где не было никого. От зала их отделял экран. Отсюда можно было увидеть пенсионеров, сидящих вдоль левого прохода. Номер закончился — они аплодировали.

Теперь выступал Богатырев. Он обличал. Он чеканил слова. Выучил наизусть. Публичный политик, подумал Тетюрин.

Тетюрин сказал:

— Все-таки в зале удобнее.

— В зале нельзя, — ответила Жанна.

«И вот я спрошу вас, мои дорогие, доколе мы будем терпеть свинское к нам отношение? Доколе власть, которая трижды…»

Она прошмыгнула поближе к экрану.

— Ну! — позвала Тетюрина.

Предчувствуя нехорошее, Тетюрин последовал за ней двумя короткими перебежками.

В четырех метрах от Жанны и Тетюрина — к ним спиной — на залитой светом сцене — сидели за длинным столом кандидаты от блока «Справедливость и сила»: Богатырев, Костромской, Несоева…

— Мама выступила уже, — опечалилась Жанна, — ну да ладно… И ничего.

— Не говори громко, — попросил Тетюрин и оглянулся: Жанна открыла сумочку.

Все-таки он к этому не был готов. Если бы она достала дамский пистолет или пачку прокламаций, у него бы не похолодели ноги, как сейчас, когда она торопливо прятала в сумочку — он увидел что — скрутившиеся веревочкой белые наспех снятые трусики. — Ы, — сказал Тетюрин и вмиг почувствовал себя обнимаемым. Он устоял — в смысле на ногах — не подкосились колени, выдержали внезапно удвоившуюся нагрузку, он только не мог понять, почему она не касается пола, ведь она с ним одного роста. Тетюрин попятился и уткнулся во что-то спиной, шея Тетюрина тоже оказалась на высоте — в смысле выдержала — не прогнулась под тяжестью. И с мысли не сбился — в смысле была она, мысль, и была предельно простой — и выразил он ее точно предельно, когда рот ото рта оторвался, мол, Жанна, не здесь, нас услышат, что ты делаешь, идиотка!.. — «…Или взять обещанные инвестиции — где они? Но мы спросим, спросим…» — угрожал Богатырев со сцены. За спиной Тетюрина упала туфля на что-то железное: бум! — ведь на ней все так и осталось, на Жанне, и туфли (теперь уж одна), и платье, всё кроме спрятанных в сумочке… бум! — сумка с плеча соскользнула. Похолодев: «Фильмов насмотрелась, да?» — и рот был опять технично его арестован. «…Чтобы потом не было стыдно смотреть в глаза старикам и детям!..» — вещал Богатырев. «Ты же меня насилуешь, дура!» — бормотал, протестуя, Тетюрин, впервые в жизни не радуясь собственной небезответности. Он сдавался. Сдача объективно началась помимо тетюринской воли; и он сдался, Тетюрин. Он дал ей укусить свою руку, потому что она вдруг застонала в какой-то момент, и он испугался этого стона, и чуть было сам, кусаемый, не закричал от боли. Он форсировал сдачу и сдался, невзирая на страх, а скорее благодаря этому страху. Да что говорить, сдался и все.

«…Не говоря уже о нашей ответственности перед нашими дорогими…»

Не мог поверить в успех предприятия. Похоже, их не услышал никто. Они сидели на полу в своем закутке, кажется, никем не замеченные, под каким-то шитом с выразительным рубильником (хорошо не схватил), они могли бы при желании увидеть кандидатов от блока, в семи шагах от них восседавших на сцене, — но Тетюрин боялся повести головой, а у Жанны глаза были закрыты.

— Знаешь, — тихо сказала Жанна, не открывая глаз, — ты теперь наш. Ты — нонтипикалист, понимаешь?

Тетюрин промолчал.

— Я занималась сексом в Третьяковской галерее, в музее этнографии в Петербурге, в Смольном и даже на объединительном съезде центристских партий, но с тобой, здесь, лучше всего, поверь.

Тетюрин поверил.

Интереса к происходящему по ту сторону экрана Жанна более не проявляла, ей предстояла борьба с некоторыми неудобствами; потом они выбрались отсюда, бочком, бочком, и почти бегом, как дети, рванули назад — к служебному входу, в данном случае выходу; там Жанна зашла в туалет; Тетюрин вышел на воздух один — под шум начинающегося фейерверка.

2

К нему подошли четверо — с четырех сторон.

— Писатель Тютюнин? — спросил один, намеренно коверкая фамилию. — И над чем вы сейчас работаете?

— В чем дело? — сказал Тетюрин.

Его как-то ловко оттесняли в сторонку — поближе к ограде.

— Минутку! — сказал Тетюрин, оценив ситуацию: четыре наглые рожи, а вокруг праздник.

И услышал Тетюрин:

— Тють!

Чужая ладонь проехала по его лицу — снизу вверх, плюща нос и задирая кверху подбородок; тут же он получил кулаком в подбородок снизу — не сильно, вопросительно как бы.

— Тебе мама не говорила, что дразниться нехорошо? Тебя никогда не учили вежливости?

Тетюрин замахал руками, не то обороняясь, не то нападая. Ему дали под дых. Тетюрина согнуло всего, он ловил воздух ртом.

— За Каркара, — пояснил один.

— Знаешь Каркара? — поинтересовался другой совсем не злым голосом.

Выпрямили, схватив за волосы; еще раз под дых — посильнее.

— Говори: Каркар лучше всех!

Он бы и не такое сказал, но мог лишь хрипеть:

— Кр… Кр…

— Тебе разве мама не говорила, что нельзя смеяться над чужими фамилиями?

Били его не торопясь, как бы с ленцой, как бы задумчиво, обстоятельно, словно не хотели избиваемого лишать возможности осмыслить каждый отдельно взятый удар — по почкам, по печени, по голове — ё, ответил тетюринский мозг на тупую боль между ног, — Копейкина как… — и, услышав:

— Тебе за Копейкина, —

сквозь дикую боль между ног Виктор Тетюрин еще удивиться сумел и своей прозорливости, и тому, что Копейкин при чем? (а в самом деле, при чем тут Копейкин?.. если Каркар?..) — главное, стоять на ногах, но и это не главное.

3

С первыми вспышками фейерверка Косолапов и Несоева вышли на балкон.

— Праздник удался, — сказал Косолапов. — Не люблю пиротехнику, но впечатляет!

— Хорошо ли я выступила? — спросила Несоева.

— Бесподобно, Анастасия Степановна. Лучше всех.

— Вот сволочи, кого-то метелят! — Несоева достала мобильник из сумки. — Стас, мать твою! Куда глядишь? У ограды, напротив тумбы! Покалечат пенсионера — шкуру спущу!

Стас, по-видимому, плохо ориентировался на местности, он не знал, куда послать людей; люди в камуфляжной форме озирались по сторонам за автобусом телевизионщиков.

— Смотри сюда, на балкон! — сказала Несоева.

Она показывала пальцем, куда идти. Между тем экзекуторы скрылись за оградой — из поля видимости.

— Сволочи. Все торжество испортят.

— А что, Анастасия Степановна, давайте-ка мы вас выдадим замуж.

— Что? Меня? Ни за что!

— Почему? Это же так здорово!.. Свадьба, стол, поздравления… Все так и ахнут!..