Де Рибас

– Что хорошего в Петербурге? – спросила Настя с интонациями Бецкого.

– Осенью были гребные гонки по Неве. Приз в тридцать рублей выиграла крондштадтская береговая команда.

– В Москве на Ходынском поле построили почти настоящие корабли, – сказала Настя. – И десятого июля повторили вашу Чесменскую битву. Ах, 'было много дыма, и я так неудачно сидела, что почти ничего не видела. Орлов получил от государыни титул Чесменскаго, серебряный сервиз, шестьдесят тысяч и похвальную грамоту. К его миллионам эта похвальная грамота, как пятое колесо в телеге.

«Должен ли я отдавать Орлову тысячу рублей?» – подумал Рибас.

Затем они поднялись к Бецкому и обсудили приготовления к свадьбе.

– Я даю за Настенькой, как вы знаете, каменный дом с мебелью, и еще золотой и серебряный сервизы, драгоценности, иконы… Вот, взгляните, Иосиф Михайлович, полная опись приданого… Может быть, вы хотите, чтобы я объявил о приданом при свидетелях?

– Зачем?

– Так принято.

– Оставим этот обычай для других домов и свадеб. Настя сказала, что ей нужно для приготовлений не менее двух месяцев, а там великий пост… Она хотела обновить гардероб по последним европейским модам.

– У меня все пестрит, а сейчас повсюду в моде одноцветные платья. Предстоит каторжная работа над свадебным. Портнихи несносны. – Она обратилась к Рибасу: – Я хочу, чтобы вы шли под венец в статском. Поэтому золотые часы непременны. Сейчас в Европе выйти в свет мужчине неприлично, не имея хотя бы пары часов на брелоках или широких плетеных снурках!

Бецкий и Рибас обменялись едва заметными улыбками. Жених надеялся только на то, что к весне мода переменится. Иван Иванович заявил не без тревоги и торжественности:

– Послезавтра государыня ждет вас с Алешей у себя. Заезжайте за мной к десяти, и я отвезу вас во дворец.

Настя, возбужденная неотложными заботами, сказала, что в своих покоях переменит мебель, потому что вычурное барокко отживает, и даже для деловых приемов теперь требуется интимный интерьер. Затем она взяла жениха под руку, увела вниз, к себе, и принялась ему выговаривать за его спешный отъезд в армию в прошлом году:

– Неужели вы не хотите сделать карьеры при дворе? В России важен момент, а не армейские геройства. И вот вам пример. Григорий Потемкин, волонтер, в феврале прошлого года попросился в адъютанты Екатерины. Стал им. В марте – он полковник преображенцев. Выжил из дворца фаворита Васильчикова с почестями и сервизом. В апреле получил польский орден Белого Орла и отечественный Александра Невского. Поселился в Зимнем, и Екатерина не называла его иначе, как судариком. Назначила сударика Новгородским генерал-губернатором. Сделала вице-президентом военной коллегии, кавалером ордена Андрея Первозванного. И все это за один год! И при этом он груб, грязен, ходит па Зимнему босой, не мытый, не чесаный, грызет ногти. Императрица в уставе для посетителей Эрмитажа специально для него писала: «быть веселым, однако ничего не портить, не ломать и ничего не грызть!» Любит ананасы и редьку с клюквой. Пресыщен донельзя. Но и способен на все. Екатерина была без ума от генерал-поручика красавца Петра Голицына. И что же? Потемкин велел некоему Петру Шепелеву придраться к Голицыну и вызвать его на дуэль.

– И что произошло?

– Тот на дуэли и убил Голицына!

– Я не понимаю, – сказал Рибас. – И ты хочешь, чтобы я служил у этого человека?

– Я просто рассказываю тебе, как в России делают карьеру.

Через день Бецкий вел Рибаса и юного Бобринскога анфиладами Зимнего дворца. Мимо зеленокафтанных гигантов-гвардейцев в римских шишаках со страусовыми перьями прошли в кавалергадскую залу, где к удивлению Рибаса было довольно людно. Бецкого приветствовали, и он отвечал таким движением головы, которое замечалось лишь при напряженном внимании. Не останавливаясь в кавалергардской, они проследовали к дверям тронного зала, у которых застыли два кавалергарда в синих бархатных мундирах и латах кованного серебра.

У дальней стены тронной Екатерина сидела на вызлащенном стуле, разговаривала о чем-то с фрейлинами, среди которых Рибас увидел Настю. Когда подошли, разговор смолк. Екатерина внимательно посмотрела на сына, протянула ему руку. Он поклонился, опустился, на одно колено и поцеловал руку, звонко чмокнув губами. Мать улыбнулась, дотронулась до его русых волос, Алеша встал, отступил на шаг.

– Иван Иванович, – искусно сдерживая волнение, обратилась к Бецкому императрица, – разве моих кадетов вы одеваете теперь во все серое?

– По уставу это цвет третьего возраста, – отвечал, поклонившись, вельможа. – Ио если вы хотите изменить цвет, я изменю устав.

– Нет, не нужно. Ведь я, помнится, подписывала ваш устав, посему не стоит менять цвет. – Она посмотрела на Алешу затуманенным сентиментальным взором, обернулась к фрейлинам: – Как хорошо я знала мать этого молодого человека… Я часто поминаю ее теперь. – И снова обратилась к сыну. – Но память о наших близких не только в поминаниях, но и в трудах наших. Хорошо ли тебе в корпусе?

– Да, ваше величество.

– Верно, после Лейпцига не так вольготно?

– Я привыкаю, ваше величество.

– Капитан, – обратилась она к Рибасу. – Вы новому воспитаннику Петербург-то показали?

– Не только Петербург, – отвечал капитан. – В ваше отсутствие мы побывали и в Царском, и в Петергофе. А в январе собираемся на охоту.

Из дверей во внутренние покои императрицы вошел обер-шталмейстер Лев Нарышкин. Императрица встала. Аудиенция была закончена. Екатерина спросила у Нарышкина:

– Готов ли выезд, Лев Александрович?

– Не только лошади готовы, но и вся природа ждет вашего выезда, ваше величество! – озорно и отнюдь не подобострастно ответил Нарышкин.

– Ну что же, сейчас мы все вместе и отправимся, Иван Иванович, – сказала императрица Бецкому.

Уже в карете среди кортежа Екатерины, мчащегося по укатанному снежному насту, Рибас думал: «Почему она обставила встречу с сыном именно так? Ведь могла бы принять его приватно, а не на людях. Но у нее, видно, все рассчитано. Официальной аудиенцией она пресекла пересуды. Но встреч накоротке не избежать». В Смольном императрице так пришелся по душе театр воспитанниц, представлявший комедию «Высокомерный» и комическую оперу «Мнимый садовник», что она обещала непременно приехать и завтра. Наследник Павел сопровождал мать, но без жены Натальи – она была беременна и хворала. Рибас заметил, что Павел, увидев рядом с Бецким юного кадета, коротко и удивленно посмотрел на него, а уж потом разглядывал без стеснения. «Знает ли он, что это его брат?» – спросил себя Рибас.

Предположение, что встречи Екатерины с сыном накоротке состоятся, оправдались через два дня. Бецкий примчался в кадетский корпус и увез Рибаса и Алешу в Зимний. В Эрмитажной галерее Бецкий высокопарно рассуждал о живописи, когда в будничном платье-полонезе а ля либертэ, с подобранным шлейфом вошла Екатерина. Это, по всей вероятности, означало, что встреча будет доверительной, почти семейной. Рибас удивился тому, что продумано даже платье, ведь сын-кадет вряд ли мог это понять и оценить. «Значит, она оделась, не рассчитывая на понимание сына, а, скорее, по привычке одеваться соответственно своим намерениям», – решил Рибас.

Она взяла сына под руку, легким кивком дала понять Бецкому и капитану, что идти за ней не следует, и направилась с кадетом вдоль галереи. Бецкий подозвал Рибаса к рабочему столу с образцами полудрагоценных камней и стал перечислять каверзы и препоны, которые терпел от сенатских крючкотворов.

– Представьте, я прошу для уральских заводов пятьдесят тысяч, а они дают пятнадцать!

– Почему же вы не скажете об этом императрице? – удивился Рибас, а Иван Иванович тут же воспользовался возможностью дать совет будущему зятю и назидательно изрек: