Дебри

– Сегодня-то отчего не сходить, уж лучше сейчас, чем два месяца назад, - сказал Моис и ухмыльнулся.

– Больше двух месяцев, - сказал Джед.

Да, подсчитал Адам, много больше двух месяцев прошло с тех пор, как он покинул палубу "Эльмиры" и очутился в Америке, на её пустых, тихих улицах, потерянный, никем не преследуемый и никому не нужный.

Ворота кладбища оказались устрашающей кирпичной конструкцией высотой никак не меньше двадцати пяти футов21, квадратные, приземистые, с пробитою в них аркой, с обеих сторон арки по четыре узких окна в два ряда, окна верхнего ряда - сводчатые. Стекла в окнах, конечно, выбиты, но сама постройка почти не пострадала.

За воротами стояли надгробия, в основном простые каменные плиты, некоторые слегка покосились, как им и полагалось от старости и усадки почвы. Таковы были признаки времени и покоя.

Но во многих местах земля явно подверглась грубому вмешательству извне. Некоторые плиты лежали на земле, и время было в этом явно не виновато. Другие были расколоты или валялись в траве грудой обломков, белея гранитными сломами, как кости. Ближе к краю кладбища огромный участок земли - около трехсот квадратных футов - казалось, весь перерыли и затем просто заровняли. Здесь не осталось никаких надгробий, хотя, судя по расположению рядов, когда-то они тут были.

– Мертвые, которые здесь лежат, - сказал Джед Хоксворт, - их просто вышвырнуло из могил.

– Прямо Судный День какой-то, - сказал Моис.
– Только никакого Суда не случилось. Представляю, как у них глаза на лоб полезли, когда стало ясно, что это ложная тревога.

Джед остановился, глядя на свежевыцарапанную надпись на воротах кладбища.

– Хм, - он издал звук, похожий на хрюканье.
– Хм, - звук, похожий на зародыш смеха.
– Н-да, - и начал читать слова:

"ЗА ПРИМЕНЕНИЕ ОГНЕСТРЕЛЬНОГО ОРУЖИЯ В ЭТОМ РАЙОНЕ ВАМ ГРОЗЯТ КАРАЮЩИЕ МЕРЫ ПО ВСЕЙ СТРОГОСТИ ЗАКОНА"

– Карающие, - с явным удовольствием повторил Джед шепотом.
– Хм.

– И кто же, интересно, будет их применять, эти меры?
– спросил Моис. Кто будет делать пиф-паф, пиф-паф, пиф-паф?
– он прицелился, щурясь на мушку воображаемой винтовки. Потом издал хрюкающий звук. Засмеялся над невысказанной шуткой. Но долго не смог хранить её в тайне.

– Вот слушайте, - заговорил он.
– Я вам скажу, кто будет их карать. Они сами себя покарают. Покарают друг друга до смерти. Смертный приговор так-то вот. Они ат-тлично приведут его в исполнение. Пиф-паф.

Адам увидел сломанное колесо, прислоненное к воротам кладбища. Это было тяжелое колесо, грубо обитое железом, колесо от орудия или кессона22. Но треть его была непонятным образом вырвана. Расщепленные куски спиц торчали из толстой втулки. Железо обода, выкрученное и покореженное, указывало в небо. Его уже начала разъедать ржавчина, заметил Адам. Кто-то прислонил банник к воротам кладбища. Он ждал, послушный и мирный, как метла, которую на минутку оставила хозяйка, отвлекшись от уборки.

Почему он не упал, спрашивал себя Адам. Он думал о том, как банник год за годом будет ждать на этом самом месте, одним концом постепенно уходя в землю, металл будет отслаиваться и крошиться.

Адам поглядел на север, в сторону деревни. Он увидел крыши, белый шпиль в окружении мирных деревьев. Деревья уже переходили на осенние цвета. Он услышал сзади приближающиеся шаги двух человек. И пошел дальше.

За каменной стеной, до которой было рукой подать, начиналась ровная долина, вдали она перерастала в гряду невысоких гор, ощетинившихся фруктовыми деревьями и островками соснового бора. Солнечные лучи тянулись через долину с гребня далеких гор почти вровень с землей.

– Да, сынок, - проговорил голос, и Адам оглянулся.

– Да, сынок, - повторил голос, - оттуда они и пожаловали.

Тогда Адам увидел их.

Рядом с каменной стеной на земле сидели трое. Адам подошел. Один, толстый, прислонился к тому, что осталось от ствола дерева, основная часть которого была сломана или срублена и валялась на земле в семи футах от него. Толстый был очень толст. Он сидел, раскинув перед собой ноги, распиравшие изнутри черные штаны, а между ногами лежало огромное пузо. Перед пузом стоял глиняный кувшин с веревочной петлей вместо ручки.

Адам вопросительно смотрел на него.

– Южане, - сказал толстый, кивая на запад.
– Вон оттуда они пожаловали.

Подошел Джедин Хоксворт с негром.

– Добрый вечер, люди добрые, - сказал толстый. И поднял лицо грязное, потное, в пыльных разводах и с веселой улыбкой. Жара спала, но по лицу его струились капли пота, наверное, это было вызвано обильным внутренним подогревом.

– Здрасте, - сказал Джед.

Толстый утер лицо носовым платком, огромным, как полотенце, и цветом напоминающим вспаханное поле. Сдвинул на затылок черную фетровую шляпу и вытер лоб. Поморгал маленькими глазками, утонувшими в красных складках кожи, взял кувшин, откупорил и сказал:

– Недурно согревает, друзья.

Он вознамерился было выпить, и уже оттопырил нижнюю губу, и носик кувшина возложил на это широкое ложе, как вдруг с ним случился приступ учтивости.

– Прошу прощения, любезные господа, - проговорил он, отнимая кувшин от губ.
– Не желаете ли глоточек, господа хорошие?

И протянул кувшин Джеду Хоксворту, который, поблагодарив, отпил и удовлетворенно крякнул. Затем передал кувшин Адаму. Тот, немного помедлив в смущении, сказал: нет, нет, благодарю.

Толстяк покачал пальцем, размером и формой напоминавшим внушительную сосиску.

– Пфф, - сказал он.
– Вздор! Подумаешь, глоточек! Это всего лишь ускорит приток крови к мозгу, целебный приток мочи к мочевому пузырю и живительный приток слов к губам для задушевного разговора. В придачу к этому, уменьшит муки старения и...

Он ещё больше покраснел, по лицу в три ручья заструился пот, а рот исторг оглушительную, звонкую отрыжку.

– В общем, глотните, вот что я хотел сказать, - закончил толстяк, когда ему полегчало.

– Нет, благодарю, сэр, - сказал Адам, - но все равно огромное вам спасибо, - и передал кувшин Моису.

Адам видел, как рука Моиса с готовностью потянулась к кувшину. Но, не дотянувшись, замерла. Адам вдруг понял, что взгляд маленьких веселых глазок толстяка уже отнюдь не весел. Взгляд заострялся, сужался, и когда сузился до предела, губы на этом толстом, красном веселом лице дрогнули, будто собираясь что-то произнести. Бледный, худой человек, который сидел сгорбившись чуть дальше толстяка, и третий - невзрачный мужчина неопределенного возраста, тоже смотрели. Они смотрели то на лицо толстяка, то на руку Моиса Толбата, застывшую в воздухе, то вновь на лицо толстяка. Джедин Хоксворт, как заметил Адам, смотрел на черную руку, замершую на полпути.