Дебри
Шрифт:
– Моис, - сказал вдруг Джед Хоксворт.
– Дасэр, - отозвался Моис.
– Ты, черный сукин сын, убери свои лапы от этого человека, - сказал Джед.
Моис отдернул руку.
Сидя в темноте футах в двадцати от костра, где сидели Адам и Джед Хоксворт, Моис оторвал взгляд от армейского котелка. Он ел, но неожиданно перестал жевать. Так и застыл с последним не проглоченным куском во рту, который оттопыривал щеку и даже проглядывал между неплотно прикрытыми губами.
– Мистер Хоксворт, - наконец произнес он тихо.
Джед не подал виду, что слышит. Он покончил с едой и сидел, скрестив
– Мистер Хоксворт, - повторил Моис голосом таким же печальным и тихим, но более четко.
Джед оглянулся. Посмотрел на него издалека.
– Да, - сказал он без всякого выражения.
– Мистер Хоксворт, - сказал Моис, - все время, пока я был с вами, вы ничего не сделали. Вы ничего не сделали ни для меня, ни против меня. До сегодняшнего вечера.
Джед отвел взгляд от негра. И начал бережно водить лезвием по подошве ботинка.
– Мистер Хоксворт, - очень тихо проговорил Моис, - вы кое-что сделали нынче вечером. Вдруг взяли да сделали.
Джед Хоксворт не обращал внимания. Его нож ходил по подошве.
– Мистер Хоксворт, - сказал Моис печально и тихо, - никто не должен звать меня черным сукиным сыном.
Джед Хоксворт медленно перевел взгляд на Моиса Толбата. И снова отвернулся к огню, погрузился в глубокие раздумья.
– А я это сделал, - сказал он чуть погодя.
– Мистер Хоксворт, - сказал Моис, - я не хочу, чтобы вы это сделали ещё раз.
Смотревший в костер человек не шелохнулся, взгляд его был прикован к огню. Но он сказал:
– Если ты чего-то не хочешь, у тебя всегда есть вот эта дорога.
Он помолчал, потом добавил:
– Она ведет в две стороны. Можешь выбрать любую.
Моис ничего не сказал. Он глядел вниз, в котелок. Он нашел в нем последний кусочек хлеба. Он вытер хлебом края, где ещё оставалось немного жира, и задумчиво отправил в рот. Вскоре он встал и направился к фургону, где залез под парусиновый тент. И полностью скрылся под ним.
Через некоторое время нож в руке Джеда Хоксворта заходил по коже подошвы, очень осторожно. Чуть погодя, Джед произнес, глядя в огонь:
– Меня изгнали из Северной Каролины.
Адам ничего не сказал. Он чувствовал: ночь давит на землю у него за спиной.
– Может, они оказали мне услугу, - сказал Джед, глядя в огонь.
Адам чувствовал: ночь и грусть давят на плечи. Они имеют вес.
– Если бы меня не прогнали, - сказал Джед, глядя в огонь, - я мог бы шагать вместе с ними вверх по этому холму. Я мог стать капитаном или полковником, и шагать вверх по этому холму. Я мог бы сейчас лежать там, наверху, и какой-нибудь черный ублюдок поднимал бы прутиком одеяло или какую другую тряпку, что прикрывала бы мне лицо.
Он помолчал.
Потом продолжал:
– Н-да, может, они спасли мне жизнь. Прогнав меня вон.
– Мистер Хоксворт, - сказал Адам.
– Я уже говорил, что уважаю ваш поступок. Я знаю, почему вы так поступили и за что вас прогнали.
Джед перевел взгляд с огня на Адама.
– Ни черта ты не знаешь, - сказал он.
Он помолчал, глядя в огонь, потом сказал:
– Может, я и сам этого не знал. Не знал, почему так поступил. Долго не знал. Может,
я думал, что просто люблю ниггеров, в чем меня и обвиняли.Нож ходил по коже подошвы. Даже в полной тишине он не производил ни единого звука. Потом за костром невнятно застрекотал кузнечик. Он вывел несколько трелей и замолчал. Джед Хоксворт - со своим шелковым платком на шее, со своей шляпой на голове - сидел и глядел в огонь. Нож замер.
– Моя мама, - сказал Джед Хоксворт, - была, можно сказать, важной дамой. Двоюродная сестра Джонстона Ф. Харриса. Полковника Джонстона Ф. Харриса. "Ф" означало Флакус, - он помолчал, потом резко засмеялся и тут же оборвал смех.
– А папочка мой целовал задницу полковнику Джонстону Ф. Харрису.
Кузнечик вывел несколько трелей и умолк.
– Да, сэр Джонстон Ф., - скорчил рожу Джед Хоксворт.
– Да, сэр Джонстон Ф., вы абсолютно правы. В самую точку, сэр Джонстон Ф.
– Он помолчал. Потом передразнил: - А теперь, джентльмены, как говорит мой кузен полковник Харрис... как говорит Джонстон Ф...
Он опять засмеялся и тут же оборвал смех.
– В тот день, - сказал он и замолчал.
Он сидел, обмякший, смотрел в огонь, и продолжать явно не собирался. Его узкие плечи, кажется, ещё больше ссутулились под черным сукном.
Но в конце концов он произнес:
– Да, в тот день.
– В тот день, - заговорил он, - они стояли около здания суда, полковник Джонстон Ф. и все остальные. Я тоже там стоял. Подошел папа. И говорит Джонстону Ф.: "Позвольте, дорогой кузен, пожать вам руку". Потом оборачивается к остальным и говорит: "Джентльмены, полковник Харрис готов пожертвовать свой лучший лакомый кусок - раба стоимостью в полторы тысячи долларов - для поддержания порядка. Пусть пятнадцать сотен долларов сгорят и превратятся в дым. Если его признают виновным. А его признают виновным. Полковник Харрис заявляет, что откажется от компенсации штата Северная Каролина, если штат осудит и казнит этого черного сукиного сына. Он говорит, что не примет заработанные тяжким трудом деньги налогоплательщиков штата. Я утверждаю, джентльмены, что полковник Джонстон Ф. Харрис патриот. Гип-гип ура полковнику Харрису!
Он замолчал, сгорбился, ещё глубже погрузившись в себя, в прошлое.
Адам смотрел на него. Потом спросил:
– Они крикнули?
Джед Хоксворт поднял на него глаза.
– Они крикнули "ура"?
– спросил Адам.
– Некоторые да, - сказал он. Помолчал, глядя в огонь.
– Немногие. Ведь всегда найдутся негодяи, которые заорут "ура". Но большинство не кричали. И знаешь, почему?
Адам покачал головой.
– Я скажу тебе. По одной простой причине. Потому что им было стыдно.
– Стыдно?
– переспросил Адам. Он почувствовал глубоко внутри слабый, болезненный проблеск надежды, даже почти радости.
– Н-да, - сказал Джед.
– Если они и не крикнули, то только потому, что им было чертовски стыдно смотреть, как мой папаша прилюдно целует задницу полковнику Джонстону Ф. Харрису. Настолько стыдно, что у них не получилось крикнуть "ура".
Крошечный проблеск надежды или радости - где-то глубоко внутри Адама Розенцвейга - погас. Погас ли? Или Адам просто не осмеливался признать, что он до сих пор теплится?