Дед Аполлонский

Тут мимо нас проехал Димка Зеленкин на "Школьнике", дре-безжа звонком. Кукла бросилась за ним с лаем, и Тобик тоже бросился. У Тобика было брюхо в грязи и шерсть висела клочьями. Тогда Зойка крикнула им: "К ноге!", но они на нас даже не взглянули.

Наутро я пошла в школу во всем зимнем, хотя весна. Все наши уже давно ходили в легком, и только мне все не разрешали. А мне хотелось. У меня пальто было навырост, поэтому я все время талию затягивала, чтобы было не так толсто, и еще для красоты. А Димка Зеленкин обогнал меня, шелестя легкой курточкой, и крикнул:

– - Тебе не холодно, толстая?

А я крикнула:

– - На себя посмотри!

И он сказал мне еще:

– - Тебе, толстая, сегодня будет!

Когда он зашел за угол, я затянула пояс потуже, и мне стало очень грустно, как старикам на лавочке без спинки. Я когда на улице задумываюсь над чем-то, начинаю слегка воротник на пальто покусывать. Он у меня поэтому зимой весь в маленьких сосульках. Я остановилась посмотреть на строителей и стала думать, а тут мимо одна бабка шла из нашего двора, прямо не шла, а ковыляла. Она как увидела меня, так говорит:

– - Ты что встала на дороге?

Тогда я подумала, что уж она-то точно не воевала, а если бы мы с Зойкой пришли к ней, то она бы обязательно наврала.

У Людмилки на столе в банке стояли три гвоздики.

Мы как раз по зоологии проходили устройство комара, и вдруг дверь открылась, и вошел дед Аполлонский, как я -- во всем зимнем, только с клюкой. Людмилка тут же говорит:

– - Ребята, чей дедушка пришел?

А я говорю, чтобы она его не выгнала:

– - Он ничей! Это ветеран! Мы нашли его с Зоей Галкиной, как вы сказали.

– - Дети, встаньте!
– - крикнула Людмилка.
– - Здравствуйте, то-варищ ветеран!

А я подумала: "Это еще что! Сейчас он ордена покажет!"

– - Уважаемый... а... э...
– - сказала Людмилка.

– - Борис Анастасьевич, -- сказал дед Аполлонский.

– - Да! Борис Анастасьевич!
– - продолжала Людмилка.
– - В нашей школе впервые организован поисковый отряд. Подойдите к доске. Пусть дети на вас посмотрят.

Дед Аполлонский стал снимать свое пальто с каракулем, а под пальто у него что-то звенело. Все стали вслушиваться, но мы-то с Зойкой знали, что звенят ордена.

Дед вышел к доске, весь блестящий от орденов, и стал смотреть по сторонам, отыскивая нас. Мы ему закивали.

– - Мы ищем всех ветеранов микрорайона, -- сказала Людмилка.
– - Вы первый, кого мы отыскали. Мы будем помогать найденным ветеранам, и вы, Борис Анастасьевич, будете первым, кому мы поможем. А сейчас расскажите ребятам, как вы воевали... Тихо, дети! Все смотрим на ветерана!

И мы все уставились на Аполлонского.

– - Я воевал на войне...
– - начал он.
– - Я очень давно воевал на войне. Вот мои ордена...
– - но тут он стал кашлять.

Всем было видно сквозь его толстые очки, что у него глаза покраснели. Все наши стали шептаться, потому что дед долго кашлял. Он увидел, что мы шепчемся, что он нам уже неинтересен, он завол-новался и попытался забить кашель словами. Людмилка крикнула нам:

– - Тихо, дети! Сейчас же слушайте Бориса Анастасьевича!

Тогда мы замолчали все и стали слушать, как он кашляет. И Людмилка крикнула нам снова; она кричала, потому что из-за деда ничего не было слышно:

– - Зоя Галкина! Выйди к доске и поприветствуй Бориса Анастасьевича!
– достала из банки три бурые гвоздики. У нас так всегда было, чуть встречать кого или ругать на пионерском собрании, так Зойке говорили готовить речь. А ругали на пионерском собрании всегда меня. Зойка стояла у доски между дедом Аполлонским и таб-лицей комара.

– - Дорогой Борис Анастасьевич! Поисковый отряд пятого "Б" класса от всей души благодарит вас за ваше участие в войне и дарит вам эти цветы, -говорила Зойка, и оранжевым вспыхивал ее галстук.

Дед волновался, кричал сквозь кашель про войну и протягивал руки к мокрым гвоздикам.

Мы с Зойкой пошли домой. Она завернула за детский сад, ей так ближе, а я пошла как обычно. А мне навстречу вышли Димка Зеленкин, Дроздик и Сережка Шадрин. Пацаны все ниже меня были на голову, но я их все равно боялась. Димка Зеленкин говорит:

– - Мы, длинная, тебя ждем. Домой идешь?

– - Домой, -- говорю.

– - К бабке?
– - спрашивает Дроздик.

– - Не твое дело, -- отвечаю.

А Дроздик мне:

– - Твоя бабка темная. Мы видели, как ты с ней в церковь ходишь.

– - Не хожу, -- говорю.

А Димка Зеленкин мне:

– - Ладно врать, толстая, все знают, что ты крест на шее но-сишь.

– - Не ношу, -- говорю, -- вы сами носите, а на меня говорите!

– - Ты, толстая, завралась совсем. Мы на физкультуру в вашу раздевалку подглядывали, мы все видели, как ты в сторонку отхо-дила и крест в носок прятала.

– - Врете вы все, -- говорю, -- не было такого. И никакая я вам не толстая. У меня, между прочим, имя есть!

Я очень хотела пойти домой, но они не пускали. Особенно Зеленкин с Дроздиком, а Шадрин Сережка все больше молчал и отводил глаза в сторону. Просто я один раз видела их с матерью в церкви. Он стоял впереди меня, я смотрела на его затылок и тонень-кую шейку, и я ему ничего не сказала, но он знал, что я его увидела, и знал, где мы находимся.

Они мне много еще чего сказали, только я не буду про это рассказывать.

Я пришла и сказала бабке:

– - Ты темная...

А она посмотрела на меня удивленно и говорит:

– - Иди ешь. Мать из Москвы звонила, а тебя не было. Будет вечером звонить.

У нас была картошка вареная с маслом и с состриженным лу-ком.

Я спросила:

– - Мы летом уедем?

– - Уедем, -- сказала бабушка.

Я спросила:

– - Навсегда?

Но она мне не ответила.

Тогда я пошла к Зойке. Я услышала еще в подъезде, как они кричат с отцом. Зойка ему:

– - Папа! Не бей меня!

Тогда я скорее позвонила в дверь, чтобы они перестали. Мне ее отец открыл. Он был весь белый лицом, до синевы, со скакал-кой в руке. Я боялась, но все-таки спросила:

– - Зоя выйдет?

Он крикнул куда-то в комнату:

– - К тебе!

И ушел.

Зойка вышла ко мне вся в слезах, надела сапожки с мишками, и мы пошли. Она ревела всю дорогу, и я тоже ревела, а потом я ей говорю:

– - Давай убежим в Москву. У меня там мама. Она артистка в театре. Она нас возьмет.