Декабристы. Судьба одного поколения
Шрифт:
Всех их уже подстерегали дряхлость и хвори. Поджио, женившийся в Сибири на классной даме Иркутской гимназии, с женой и дочерью уехал заграницу, на бывшую родину его семьи, в Италию, где Жизнь была дешевле и климат мягче. В Париже по прежнему проживал Тургенев. Брат его сумел в свое время передать ему деньги вырученные за продажу их общего имения, и он прожил свой век спокойно, богатым барином. После опубликования своей книги «Россия и Русские», направленной отчасти и против
Странным, не у всех одинаковым, было отношение их к своему прошлому. Волконский, узнав о смерти царя, плакал навзрыд, как ребенок. О своей ли разбитой царем жизни плакал он? Не примешивалось ли к горю чувство вины за нарушение своего воинского долга? Кто скажет? Отношение большинства к 14-ому декабря было двойственным: осуждение его и всё-таки тайная гордость им. Эта двойственность особенно ясно выражалась у Оболенского, благодаря одному его свойству: он любил защищать свое мнение так, чтобы собеседник его убеждался в совершенно обратном. Он яростно защищал самодержавие яркими примерами его негодности, и осуждал Тайное Общество, подчеркивая благородство его целей и побуждений. Но всё же он старался выставить себя страстным поклонником самодержавия. Басаргин тоже осуждал декабрьский бунт, но признавался, что никогда не был так счастлив, как в дни Тайного Общества. Пущин и Якушкин не отказывались от своего революционного прошлого.
С каждым годом их оставалось всё меньше. В 1863 году умерла Мария Николаевна Волконская. Через два года «сложил жизнь рядом с той, которая ему ее сохранила» сам старый князь (ему было уже 73 года). В их доме, в Воронках, умер и похоронен рядом с ними Поджио, спутник их жизни. Матвей Иванович Муравьев прожил еще долго, до 1886 года. За три года до смерти имел он большую радость: ему возвратили солдатский Георгиевский крест, полученный им при Кульме. Но и его пережил Свистунов. Этот изящный сухощавый старик жил в последние годы в Калуге, преподавая французскую литературу в женской гимназии
и умер только в 1889 году. Но всё же не он был последним декабристом на земле.В начале девяностых годов прошлого столетия, почти в наше время, жил в Москве маленький, сухонький старичок, обремененный многочисленным семейством. Старичку было уже больше девяноста лет, но он сохранял еще завидную бодрость, память и слух. Бритое и безусое лицо его казалось почти что мальчишеским, как это бывает иногда у старых лакеев и актеров. Несмотря на преклонный возраст нужда заставляла его работать: давать уроки в купеческих семействах. Учил он и своих собственных дочерей, младшей из которых не было еще десяти лет. Для неё старался он в гостях прятать в карманы сласти и фрукты — старческая и невинная клептомания! Девочки, унаследовавшие, видимо, необузданную фантазию их отца, любили рассказывать подругам, что они дочери графа Завалишина, но что по бедности предпочитают скрывать свой титул. Что за охота услышать вопрос: «ваше сиятельство, как ваши обстоятельства?»
Всю жизнь Завалишин хотел быть первым и единственным. Вот он и стал единственным: единственным оставшимся в живых декабристом. Долго многие из них не признавали его совсем своим, яростно полемизировали с опубликованными им воспоминаниями, обвиняли во лжи. Но вот все они умерли, и друзья и враги — и он остался один. Из Замоскворечья, с уроков или из гостей, шел он домой пешком. Кругом жила чуждой и бойкой жизнью новая торговая Москва. Спешили люди, кричали ломовые извозчики. Маленького старичка в длинном, старомодном не то сюртуке, не то кафтане, коричневого цвета, с шарфом, обмотанным вокруг шеи, не раз встречали на улице люди, которых и мы еще знали: Чехов, недавно вернувшийся с Сахалина, молодой доцент Милюков, Гольцев из «Русской Мысли», Соболевский из «Русских Ведомостей». Сам Завалишин читал не «Русские», а «Московские Ведомости»! Иногда заходил он в гости к основателю Музея Декабристов, либеральному сибиряку Михаилу Михайловичу Зензинову. Там не раз видел его сын хозяина, одиннадцатилетний Володя. С благоговением смотрел он на «всамделишнего» живого декабриста, на одного из первых революционеров и сам мечтал о подвигах, о борьбе за свободу…
Из гостей и с уроков Завалишин возвращался к себе в меблированные комнаты «Кремль», что против Александровского сада, в которых он ютился со всем семейством. Скользили сани, вороны кричали на грязном снегу. Россия близилась к новым временам. Но Завалишин уже не дожил до них. Он скончался 5 февраля 1892 года, по старому стилю.