Декады Ночь Между Днями Седьмым И Восьмым
Шрифт:
– Неужели вы серьезно думаете, да и нас хотите убедить в том, что простая перемена вашим прадедом фамилии с Петренка на Маузер под влиянием Маяковского способна изменить сущность вашего рода и вашу сущность как Петренка? Не-е-т! Клеймо Петренка навечно на вас и на всем вашем роде! И безнаказанным вам от нас не уйти. Так вот, знаете, что мы сейчас сделаем? Мы сейчас устроим над вами Суд Присяжных. Судить вас будем. Будем вас судить. Судить будем вас. Вас будем судить.
Семену Никифоровичу показалось, что Канцлера зациклило. Но тот, выбравшись наконец из своей словесной комбинаторики и сверкнув взглядом на товарища Маузера, продолжил:
– По нашему судить, по Национал-Демократически. Согласно 714-го параграфа Дисциплинарного Мониторинга в Его Высшем Значении. Судить Страшным Судом. Страшным Административным Судом.
Пан Канцлер снова повращал в воздухе своим прутом, как бы разминаясь перед важным мероприятием - какой-то ответственной поркой, и снова обратился к товарищу Маузеру:
– Позвольте представить вам состав вашего Страшного Суда.
Из-за висящей на стене Двери - прямо из стены - вдруг стали выходить женщины-модели, практически голые, все как одна прекрасно сложенные. Из одежды на них были только минимально обозначенные бикини разных, очень ярких расцветок, с трусиками-стрин-гами. На ногах они, правда, имели туфельки на высочайших каблуках-шпильках.
– Итак, драгоценный пан Маузер-Петренко, прошу вас любить и жаловать нашу судейскую бригаду. Вот - перед вами самая первая наша красавица. Это Судья - всеми нами горячо и - не скрою!
– довольно часто любимая Эвтаназия Андерстендивна, имеющая высокое звание Действительной Тайной Судьи Страшного Суда. Вот какое уважение вам здесь оказывается и какое значение придается!
Теперь позвольте представить вам Подсудков. Подсудок первая. Зовут эту Подсудку Каздепа Мехтдиивна. Это очень, о-очень опытная сотрудник! Вы, надеюсь, скоро в этом убедитесь. И Подсудок вторая - Процедура Антуанивна, не менее опытная сотрудник. Она же, по совместительству Секретарка Страшного Суда. Все процедуры судебные наизусть знает. Поэтому и имя ее - Процедура. Она и записывать все будет. Где записывать, вы интересуетесь? В своем сердце, конечно, потому что писать она, между нами говоря, еще не умеет. Некогда ей было в школу ходить. Другими делами занималась. А вот и Прокурорка - Сучара Нарцисивна. Вот она какая, наша Сучара! Повернитесь, пожалуйста, Сучара, покажите нам свою жопку. Видите - какая толстенькая и кругленькая?
А вот и ваша Адвокатка. Прошу любить и жаловать - это наша всем широко (я бы даже сказал вдоль и поперек) известная Прлебедь 'Oрестивна. Она вас будет защищать, насколько ей хватит ее маленького клитора ... ха-ха-ха! Шучу!
– квалификации.
Присяжные - тоже все дамы. Двенадцать штук - наши, так сказать, апостолицы. Прошу любить их и жаловать. Номер первый - это "наша из вамы" Зопа Семафоривна, затем - Задрочка Петривна, Цыця Мастытивна, Мошонка Тестикуливна, Хаза Улянивна, Поллюция Оргазмивна, Надируха Бутафоривна, Паскуда Аделаидивна, Давалка Пубертативна, Сиповка-Королек Рачкивна (у нее, обратите внимание, двойное имя: Сиповка и Королек. Вы, кстати, знаете, что это такое - Сиповка и Королек? Ха-ха-ха!
– Он не знает! Посмотрите в интернете - тот все знает!), затем - Профура Зимбабвивна и, наконец, наша Аскарида Гельминтивна.
При каждом новом представлении Семен Никифорович все глубже вжимал голову в плечи; в висках у него бухали молоты, сердце щемило. Ужасные, отвратительные имена Судейской Коллегии подействовали на него еще хуже, чем их откровенно развратные жесты и взгляды. А Канцлер, наоборот, выглядел все более оживленным, весело помахивал прутом и беспрерывно улыбался своей мерзкой, цепенящей душу ухмылкой. Окончив "представление", он произнес:
– Свидетелей тоже будем набирать из присяжных.
– А так разве можно?
– изумился товарищ Маузер.
– Конечно, можно! Все в наших руках. У нас ведь демократия. Не то что у москалей - тоталитаризм и все запрещено. И Судебные Исполнители также набираются из присяжных - сразу после завершения заседания. Это, представьте, очень удобно. И Свидетели, и Исполнители в ходе заседания получают необходимые представления о сути дела и поэтому свои свидетельские и исполнительские обязанности могут отправлять с полным знанием дела, то есть вполне сознательно, квалифицированно и расторопно. Вот таков есть наш Страшный Суд. Наш Праведный Суд. Административый! Его, чтоб вы знали, за просто так не купишь. А за деньги, конечно, да, можно. Но откуда у вас во сне возьмутся деньги? А, пан Маузер-Петренко? А?
– Ниоткуда. Так что для вас наш Страшный Суд - неподкупен. Ну, а приговор у данного Суда, имею удовольствие вам объявить, всего лишь один - смертная, как было сказано, казнь. Казнь, как было сказано, смертная. И от нее вам уж никуда не уйти, не скрыться... Да, приговор здесь всего один. Однако формы его бывают весьма и весьма разнообразны. Просто иногда диву даешься, насколько разнообразными формы бывают - ей-Богу, не соскучишься! Тут тебе и четвертование, и колесование, и сожжение на огне - медленном либо быстром, и посаждение на кол, и такое традиционное, привычное нам всем повешение, отрубление головы, либо, скажем, расстреляние. Вот, например, если бы вам предложили самому выбрать себе казнь: четвертование, колесование, сожжение или посаждение на кол, то что бы вы выбрали, а Семен Никифорович? Подумайте, взвесьте, не спеша, как следует. Это, уверяю вас, весьма увлекательный выбор. Особенно для Членов Суда (в данном случае - Влагалищ Суда). Многие даже при этом заключают пари. У нас, кстати, действует специальный тотализатор на эту тему. Причем, участие в нем может принимать даже сам осуждаемый. Разве это не свидетельство нашей самой, понимаете ли, такой-разэтакой Демократии и Прав Человека?! Но продолжаю. Очень глубокое впечатление, по-моему, производит такая староанглийская, хорошо известная эрудитам метода как "повешение не до полного удушения, потрошение и четвертование". Весьма, весьма зрелищная метода. И воистину Эвропейская, соответствующая нашему Эвропейскому выбору. А взять, понимаете ли, распятие на кресте, сдирание вашей кожи или, например, даже простое утопление! Даже простое утопление взять! Да если его исполнить как следует, с обеспечением необходимой наглядности и без суеты! Некоторым очень нравится именно утопление, отдельные его разновидности. А сварение в постном масле - это же просто заглядение! Особенно когда производится оно в Большом Стеклянном Чане из огнеупорного стекла с использованием свежего - именно свежего!
– рафинированного постного масла. Повторное использование - это, знаете, уже что-то не то. А слышали ли вы, как ревет рас-каленный Медный Бык, в котором зажаривается осужденный? Какой трагически-торжественный звук! Как убедительно он доказывает всем нам неотвратимость возмездия! А Стеклянная Нюрнбергская Дева из закаленного стекла - это, я вам доложу, элегантность! А распиливание осужденного тупою ржавою железною пилою или даже болгаркою - какой, доложу вам, накал страстей! А гаррота! В общем - всего и не перечислишь. И, знаете, у нас случаются настолько оригинальные и, я бы сказал, изощренные формы, что даже гордость берет за изобретательность Судейской Коллегии,
– Канцлер обернулся к "Судье", которая в это время ковырялась в своем пупке, - Эвтаназия, лапка моя!, кончайте ковыряться в пупке и начинайте судилище.
– Итак, коллеги, - как ни в чем ни бывало, будто продолжая давно начатую процедуру, произнесла Эвтаназия Андерстендивна.
– Чтобы не терять дорогоценного времени, приступим к допросу свидетелей. Кого бы это нам сегодня свидетелем назначить?
– Она на секунду задумалась.
– Ага! Давайте Зопу. Нет, лучше Задрочку! Ой, нет, что это я - все на "зы" да на "зы"! Вот, на "пы": Паскуду Аделаидивну. Паскуда! Что вы имеете сказать по сути дела?
Паскуда Аделаидивна, оказавшаяся довольно упитанной, оформленной брюнеткой со слегка вывернутыми полными губами, и маленькими черными блестящими бойкими глазками, выступила вперед, стрельнула ими в сторону Семена Никифоровича и начала свою речь:
– Значит так, ваша честь! Было это, по-моему, раннею весною. Нет, брешу, осенью! Точно: позднею осенью, уже листья с каштанов почти все опали. Тусовалися мы вечером, как обычно, на Крещатике, возле метро у "Макдональдса". Тут он меня - вот этот вот!, - она снова стрельнула глазками в сторону товарища Маузера, - и снял, жопастенький. Повел домой - он где-то там рядом живет, на Лютеранской или на Заньковецкой, точно не помню. Квартира однокомнатная, приличная, в старом доме. И ваще все прилично, деликатно, ничего не скажешь. Договорилися на минет за пятьдесят баксов для почину. Губки мои ему понравилися. Они, кстати, многим клиентам нравятся. А чё? Нормально! Тем более, что я сама и ...его хозяйство... ему помыла под краном. И яйца... Я, шоб вы знали, вафлистка-аккуратистка. И прекрасно воспитана. Ну, короче, делаю я ему минет за пятьдесят баксов, а он так говорит - как бы спросонья, слышь, говорит, а что бы вы (представляете, вы?! Я у него минет беру, а он - вы!), что бы, говорит, вы подумали про меня, когда бы узнали, что я Петренко? У меня чуть со рта не выпал... не выпало, шо там было - Петренко, представляете?! А он: ты соси, дочка, соси, не обращай внимания, это я так ... слово какое-то сказал - реф... рефлектирую, что ли? Я еще подумала, ни хера себе - папашка-рефлектор! А потом, когда я ему кончила минет, говорит, шо у него мельче сто баксов бабок нету. Это твои, папик, проблемы, говорю, мне и сто баксов тоже устраивает. Тогда он, без всякого базара, за еще пятьдесят баксов (шоб без сдачи) раком меня оттрахал - отдохнул немного и оттрахал, причем так классно! Жопка моя ему, жопастенькому, понравилася (она, кстати, многим клиентам нравится). Я это все хорошо запомнила, потому что в этот вечер у меня клиентов больше не было. А чё, клёво - сотка баксов за полтора часа, а делов на копейку! Не хило, шоб каждый день так! Потом он даже кофем меня угостил на шару, правда, растворимым. Вот, ваша честь, что я имею доложить по сути изложенного.
Едва успела Паскуда закончить свое свидетельство, как со своего места выпрыгнула Адвокатка - Прлебедь 'Oрестивна:
– Ваша честь, дозвольте мне! Не могу, блин, терпеть! Паскуда все брешет, ваша честь!
– Хто брешет? Хто брешет?
– зашлась криком свидетельница-Паскуда, - Ты докажи сначала, Прлебедь ты такая, 'Oрестивна!
– А вот докажу! Ваша честь, у меня вопрос до свидетельницы, можно?
– Давай, Прлебедь 'Oрестивна, давай, - сказала Судья, - Только поменьше эмоций, будь добра. Сама знаешь: никогда не нужно суетиться под клиентом. Над, кстати, - тоже не нужно.
– Хорошо, уважаемая Эвтаназия Андерстендивна. Вы, как всегда, мудры! Итак, свидетельница, слушайте внимательно вопрос: постарайтесь вспомнить, какого точно числа это было - то, что вы рассказали? Когда брали минет у моего подзащитного? Только точно - от этого очень много зависит.
– Какого числа? А хрен его знает, какого числа! Давно было - разве все упомнишь? Если б это один раз...
– Ваша честь, - обратилась Адвокатка к Судье, - если Паскуда не вспомнит, то я прошу Суд отклонить ее свидетельство. Ему грош цена. На гвоздик его можно повесить!
– Стоп-стоп-стоп!
– вдруг заорала Паскуда Аделаидивна, - Вспомнила! Это же тот самый день, когда бывший праздник 7 ноября был! Как раз был наш свободный день от дежурства по Элите! Ну да - седьмого ноября это и было - еще коммунисты на Бессарабке у памятника этому, красножопому ... как его? ... Ленину, что ли?, митинговали. Ну что?
– обернулась она к Адвокатке, - Ну что, съела, Прлебедь ты такая, Орестивна?!
– Свидетельница!
– произнесла Эвтаназия, - Держите себя в рамках. Соблюдайте нашу Национально-Демократичную тактичность. Я понимаю, что мы с вами - дети Незалежности - вовсе не обязаны помнить имена всяких там представителей тоталитарного режима, в том числе и Ленина. Но политкорректное поведение все же считаю обязательным для всех Влагалищ Коллегии Присяжных. Потому что хрен его знает, как оно там, в будущем масть ляжет и под кого, быть может, и нам еще ложиться придется. А вы, Адвокатка, удовлетворены ответом?