Декалог

Михал стоит с рюкзаком. Запыхавшаяся Анка останавливается в двух шагах от него.

Анка. Папа…

Михал не отвечает.

Анка. Я соврала.

Михал молчит.

Анка. Я не читала письма, даже не открывала. Оно лежит у тебя в тумбочке.

По аллейке между домами идет молодой человек с белой лодкой на спине.

Анка. Я сама написала то, что тебе прочла… тогда, в аэропорту. Увидела мамин почерк на конверте и написала — сама себе.

Михал снимает рюкзак. Замечает молодого человека с лодкой. Зрелище странное, и Михал невольно смотрит в его сторону. Это тот самый человек, который в первой новелле сидел у костра, во второй появился в коридоре больницы в голубоватом халате, и будет появляться постоянно.

Анка. Папа… Что у мамы в письме?

Михал. Не знаю.

Опять смотрит на человека с лодкой. Анка следит за его взглядом.

Анка. Там, кажется, что-то написано? На лодке…

Михал. Да.

Анка. Что? Я без очков…

Михал. Гон…гондола.

Анка. Я знаю, что мы сделаем.

23

Анка (все еще в ночной рубашке, поверх которой наброшено пальто) выдвигает ящик тумбочки и достает желтый конверт, письмо, которое она сама написала, и наконец настоящее письмо в заклеенном конверте.

Анка. Поможешь мне?

Михал кивает. Они идут в ванную, Анка открывает крышку унитаза, достает из кармана пальто спички. Первая не загорается, вторая тоже, Анка протягивает коробок Михалу, Михал зажигает спичку и ждет.

Анка. Сюда…

Михал подносит спичку к конверту. Огонь медленно охватывает письмо, несколько сложенных листков горят дружно. Над унитазом порхают черные лепестки. Огонь достигает уголка, зажатого в Анкиных пальцах. Она выдерживает, сколько может, а когда начинает кривиться от боли, Михал гасит слабеющее пламя. В руке у Анки остается клочок бумаги. Она его расправляет. Несколько букв, написанных округлым женским почерком: «Дорогая дочь…» — дальше письмо обуглено. И два слова на первой строчке: «Я должна тебе…» Это все.

Михал и Анка завтракают, Анка уже в блузке (конечно, без лифчика), возле ее стакана с молоком плюшевый медвежонок. Михал надевает на нее очки и быстро снимает.

Анка. Теперь все выглядит совершенно иначе.

Михал. У нас когда-то работал некий Кшись. Я тебе рассказывал?.. Он ездил на мотоцикле из Михалина, это сорок километров. Каждый день ставил рекорды; мы спрашивали: «Сколько сегодня, пан Кшись?» Он отвечал: «Двадцать шесть минут сорок секунд». Или: «Двадцать пять минут три секунды». Видно, выжимал больше ста двадцати… Однажды его нет полчаса, час, что случилось? Наконец появляется, бледный и в очках. Говорит: «Господи Иисусе, Боже правый…» Мы спрашиваем: «Пан Кшись, что стряслось?» «Я и не знал… — говорит. — Столько людей, столько машин, такое узкое шоссе, мотоциклы, автомобили, о Господи…» У него было четыре с половиной диоптрии, а он и не подозревал. Продал мотоцикл… Купил костюм… И жил дальше.

Фильм пятый

1

Могучего сложения мужчина выходит из дома, знакомого нам по предыдущим новеллам, — выходит на свет дня. День, правда, грязный, хмурый. На мужчине рабочий халат, под ним — утепленная безрукавка; в руках он несет что-то тяжелое. Посвистывает. У него маленькие хитрые глазки, длинные баки, на нем турецкие джинсы из партии контрабандного товара. Внезапно прямо перед его носом пролетает небольшой предмет и шлепается на асфальт. Мужчина поднимает с земли рваную мокрую тряпку. Смотрит вверх.

По рынку Нового Мяста идет Яцек. Ему двадцать лет, у него короткие волосы и круглое лицо; прыщи на таком холоде, вероятно, заметнее, чем обычно. Глаза светлые, взгляд неприязненный. Услышав чей-то окрик, Яцек оборачивается.

— Кореш!

Яцек не знает, к нему ли это относится. Оказывается, к нему. Останавливается; судя по выражению лица, ничего хорошего он не ждет.

В вестибюле адвокатской коллегии молодой мужчина читает какой-то список. Видно, что это славный, тонкий, возможно, даже чересчур чувствительный человек. Он автоматически закуривает, поначалу пронеся огонек спички мимо кончика сигареты.

Голос(за кадром). Пан Петр Балицкий! Вас просят зайти.

Петр — тот самый симпатичный молодой человек — оборачивается, гасит сигарету; на плече у него появляется рука, явно желающая его подбодрить. Петр сглатывает слюну и идет.

По этим трем коротеньким эпизодам мы должны понять, что всех троих — столь непохожих и снятых в разных концах города людей — что-то объединяет, вернее — объединит.

2

Могучий мужчина с тряпкой в руке смотрит на кажущийся с этой перспективы огромным дом. Все окна закрыты — непонятно, откуда могла выпасть тряпка. Мужчина брезгливо, двумя пальцами, несет ее в подвальное помещение рядом с подъездом. Дверь открыта, внутри дворник подметает пол. Поздоровавшись с дворником, мужчина бросает тряпку в мусорный бак. По профессии он — таксист, так мы и будем его называть.

Дворник. Тряпки выбрасываете, пан Марьян? Могут еще пригодиться…

Таксист. Кто-то в меня кинул.

Дворник. Попал?

Таксист. Нет… Вы никого с тряпкой не видели?

Дворник качает головой: не видел.

Дворник. Может, у кого выпала…

Таксист. Может быть. Глядите.

На одном из мусорных баков сидит кот.

Таксист. Кыш, кыш!

Кот опрометью удирает, таксист топает ногами, смеется, провожая взглядом исчезающего в подвальном оконце кота.

Таксист. Не люблю кошек. Фальшивые, как люди.

Дворник. Зато мышей ловят, пан Марьян.

Таксист. И пускай ловят, черт бы их драл.

Возвращается к своим ведрам, подходит к припаркованному на стоянке автомобилю. Распутав веревки, снимает чехол, складывает его своим особым способом. Из-под чехла появляется синий «полонез» с эмблемой «Такси» на крыше. Нельзя сказать, что машина грязная, но владелец проводит пальцем по полированной поверхности. Нехорошо. Открывает дверцу, включает радио. Автомобиль оснащен множеством ненужных вещей: дополнительные фары спереди и сзади, наклейки («Му Toyota is fantastic», «Мое масло…»), красная антенна возле дверного зеркальца, фигурка инопланетянина и т. п. Таксист принимается мыть машину.